Смекни!
smekni.com

Сергей Е. Хитун (стр. 35 из 45)

***

Из двух десятков автомобилей, захваченных у ки­тайцев, мы с трудом пустили в ход половину этого числа. Несколько автомобилей в хорошем состоянии были даны «добровольно, во временное пользование» иностранными подданными г. Урги, это временное поль­зование превратилось в постоянное, так как законные владельцы таинственно исчезли... и возвращать эти ав­томобили было некому.

Однажды капитан Ф., закончив свой автомобиль­ный наряд для Унгерна, вернулся на автомобильный двор и, созвав нас, офицеров, в угол, сказал дрожа­щим шепотом:

— Дерется!

— Кто? Где? Почему? — посыпались вопросы.

— Барон, ташуром (Ташур — 3-4 фут. 1 инч диам. бамбуковая пал­ка, употребляемая монголами, чтобы погонять скот. Вместо кнутов и нагаек она вошла в употребление в Унгерновской Дивизии.). Меня... по голове...

— За что? За что? — повторяли мы в нетерпении.

— Занесло на льду... боком сшиб китайскую дву­колку... заставил поднимать... сам помогал.

— Как, бить офицера палкой? Как он смел?

— Да капитанские погоны на тебе были ли?

— Братцы, надо что-то предпринять, это так оста­вить нельзя!

— Зови Бориса! Он пришел с бароном из Даурии. Он нам даст совет, что сделать, чтобы предотвратить это позорное обращение с офицерством...

Мы все были возмущены до степени восстания. Глаза сверкали, щеки горели; слова под напором ле­тели...

Пришел Борис, высокий, широкоплечий, молчали­вый, с лицом белого негра. Выслушав спокойно наши отрывистые, нервные протесты, он, пожевав губами и по очереди обведя нас своими выпуклыми глазами, ска­зал:

— Напрасно волнуетесь, господа, дедушка (Несмотря на то, что Унгерну было немного больше сорока лет, его приближенные звали его (с его одобрения) дедушкой.) зря не бьет, вспылит и ударит; вас не застрелит, он знает свой характер и поэтому никогда не носит револьвера...

Он помолчал. — Что касается оскорбления... — глаза Бориса сузились и, слегка покачивая головой, он продолжал:

— Хуже оскорблений, чем вы и все русское офи­церство перенесло от своей же солдатни, которую на­уськали на вас их комиссары, представить трудно... На вас плевали, погоны срывали, вас били и убивали. Что­бы спастись от этого, вы бегали, прятались, меняли свой облик, свою речь, а иногда и убеждения... Здесь вы под нашей защитой. Здесь вы в безопасности от распущенной солдатни, которая подстегиваемая выкри­ками Троцкого: «Ату их!», охотилась за вами, а вы... вы бегали, скитались, прятались на чердаках, в подва­лах, сеновалах и в стогах сена...

После некоторой паузы и в спокойном настави­тельном тоне добавил:

— Свое недовольство спрячьте! Недовольные бы­ли... шестьдесят человек из офицерского полка тайком ускакали на Восток.., а попали еще дальше — на тот свет... Дедушка послал в погоню тургутов, которые пе­рестреляли беглецов всех... до единого.

Борис помолчал, обвел нас глазами и с легкой улыбкой продолжал:

— А что дедушка иногда любит «протянуть» ташуром, так это началось с тех пор, как кто-то сравнил его с Петром Великим и с его дубинкой... Кладите ру­кавицу в шапку — пусть бьет, больно не будет... — И зашагал прочь, выделяясь среди других своим малино­вого цвета монгольским кафтаном, на котором желте­ли есаульские погоны, и в папахе, которая еще более увеличивала его и без того саженный рост.

Мы переглянулись и молча разошлись. Наша новая, неприятная страница жизни началась.

Только наша неотступная мечта о мирной «штат­ской» жизни дала нам силы и волю перенести все труд­ности перехода Каркаралинских, Тургайских и Иргизских степей, заставила сушить своими легкими сырые землянки китайского лагеря, понудила на унылое, трех­месячное «качание» на верблюдах к сердцу Азии — Урге, где нас арестовали китайцы и заперли в Монголь­ской тюрьме... И наконец, — освобождение. Но мирная жизнь осталась призраком и снова настала военная страда.

Китайцы, вытесненные из Урги дивизией генерала Унгерна фон Штернберга, сначала направились к Кяхте, но по каким-то причинам обстрелянные большеви­ками, повернули к югу, пробиваясь к Среднему Китаю. Два их полка были отрезаны конницей Унгерна, взяты в плен и влились в дивизию, как вновь прибавленная боевая часть.

При переправе через реку Селенгу, Унгерн, разд­раженный медлительностью китайцев, приказал казакам загонять китайских солдат ташурами в воду. Тридцать китайцев, не умевших плавать, утонули... Остальные, приуныв, разбежались под покровом ночи по сопкам, а затем и вслед за прежде ушедшими своими главны­ми силами в глубину Китая. Остался только один эс­кадрон китайцев, мобилизованных из местных ургинских жителей.

Говорили, что до взятия Урги к дивизии барона присоединился отряд японцев под командой их под­полковника. Японцы участия во взятии Урги не прини­мали и таинственно исчезли. Были слухи о том, что подполковник возглавлял отряд политически-разведы­вательного назначения.

Начальником Штаба Дивизии был ускоренного вы­пуска Генерального Штаба (г. Томск) капитан Д. Он долго не пробыл в этой должности. Его выдержка, хладнокровие и медлительность вывели из терпения барона, который сослал капитана рядовым в Чехарскую сотню.

Его заместил старик В-ий — инженер Путей Со­общения — «лукавый царедворец»; он действовал успо­коительно на горячего барона своими льстивыми сло­вами. Это, говорили, он вбил Унгерну в голову идею о его, барона, сходстве с Петром Великим, Вой-ий также умело ушел в сторону, упросив Унгерна освободить его от должности начальника Штаба, ссылаясь на то, что из-за ишиаса он на своем коне не поспевает за скакуном барона.

Инженера заместил присяжный поверенный из Вла­дивостока Ив-ий. Он ладил с бароном, но иногда тоже «посиживал» на крыше — правда на короткие сроки, так как он был нужен в Управлении Штаба.

Говорили, что атаман Семенов, узнав о взятии Ур­ги, сообщил:

— МОЙ Унгерн покорил Монголию, за это я про­извел его в генерал-лейтенанты.

— МОЙ, МОЙ, — повторял барон с негодующим смешком, — попробуй, возьми сам Монголию!

Этим он отвергал всякую зависимость от атамана и подчеркивал собственную идею и стратегию захвата; тем не менее погоны генерал-лейтенанта с вензелем атамана Семенова он все-таки надел на свой монголь­ский брусничного цвета бушлат.

Большинство офицеров дивизии Унгерна были «сфабрикованы» самим бароном. Преобладали подъ­есаулы, хорунжий, произведенные из подпрапорщиков, урядников, строевых казаков. Все они были типа сор­виголов и были преданы барону не столько по любви к его личным качествам, сколько за ту вольную жизнь, которой он их вознаграждал за их храбрость, отвагу и преданность.

***

Первый день после взятия Урги очередь станични­ков у китайского банка не прекращалась, — кто сколь­ко мог набивал свои карманы китайскими долларами, японскими иенами, русскими червонцами, царскими се­ребряными рублями; бумажными деньгами пренебре­гали.

Когда же возобновилось преследование врага — горе было тому, кто нарушил военную дисциплину. Наказания были жестокие, как физические (50-100 ударов ташуром, расстрел), так и моральные, особые

по дикости их изобретения: — сидеть на льду и под­держивать костер на берегу реки, сидеть на крыше, — конечно, и в том и другом случае без пищи и питья.

Барон стоял горой за своих бойцов. После пора­жения под Кяхтой, обходя ночью поле, он увидел ра­неных, лежащих на земле, в то время, как единствен­ный врач К. спал в юрте. Разъяренный Унгерн ворвал­ся в юрту, подскочил к спящему доктору и одним ударом ташура сломал ему ногу.

Кроме постоянного состава офицеров, в дивизии были и те штаб- и обер-офицеры, которые примкнули одиночками или группами, спасаясь от большевистско­го преследования в Сибири. Около пятидесяти офице­ров бывшей Оренбургской армии было мобилизовано Унгерном. Все эти «чужаки», — и как не проверенные политически, и как боевой элемент, — уважением унгерновцев не пользовались.

Во время какой-то тревоги на окраине Урги, на автомобильный двор прискакал комендант Штаба Ди­визии, хорунжий Бурдуковский, с громким требовани­ем предоставить ему немедленно автомобиль. Шоферы были в разгоне. Дежурный офицер, оренбуржец, шт.-капитан Л. сразу же стал наливать воду в радиатор ближайшего автомобиля (воду на ночь выпускали по случаю заморозков) эта процедура показалась «до черта» медленной горячему хорунжему. Он локтем бьет по шее штабс-капитана, тот «клюет» носом прямо в ра­диатор. Бурдуковский, видя окровавленный нос и гу­бы, понял, что это уж совсем усложняет заправку ав­томобиля. Он садится на коня, осыпая ругательствами капитана, и скачет на улицу...

Этот инцидент был доложен начальнику авто-ко­манды полковнику М. Он обещал расследовать. Мы знали, что из его расследования ничего не выйдет. Бурдуковский бывший денщик Унгерна, был его любим­цем.

Однажды выпала моя очередь подать автомобиль барону. Он вышел в сопровождении монгола, одетого в яркий желтого цвета шелковый халат. На его голове была круглая, черного бархата, шапочка с темно-красным шариком и павлиньим пером, указывающим на его княжеское достоинство.

Барон занял заднее место, а князь сел со мной и указывал дорогу. Вскоре мы въехали в Маймачен, при­город Урги, и начали крутиться в лабиринте узких улиц, пока не въехали во двор, где на деревянном по­мосте (признак богатства) стояла белого войлока юр­та. Судя по количеству монгольских «цириков» — сол­дат, — около юрты, я решил, что здесь живет боль­шой чин монгольского правительства.

Мои пассажиры скрылись в юрте, я же пыхтел, за­ворачивая свой длинный Чандлер на ограниченном пространстве двора, потом обошел автомобиль кругом, оглядывая шины, которые нужно было изредка подка­чивать ручным насосом.

Вскоре барон вышел, а за ним хозяин юрты, высо­кий, стриженный, с круглым кирпичного цвета лицом, одетый в красного шелка халат. Они оба низко кланя­лись друг другу, и я вдруг опешил, когда увидел, как этот «бог войны», «грозный барон» пятился на полу­согнутых ногах от приседающего монгола, с самой веж­ливой и дружественной улыбкой...