Смекни!
smekni.com

Сергей Е. Хитун (стр. 4 из 45)

— Вы, народ... лучше... двигайся... в Соборе ско­ро служба... уселись тут, давай место покупателям, — раздалось из киоска. Окно захлопнулось.

Богомольцы послушно поднялись, взвалили на спи­ны свои мешки, кульки и свертки и заковыляли к Собо­ру, неуклюжие в обмотанных кожухах, тулупах, плат­ках, все еще тревожно озираясь на здание по другую сторону площади.

Ничто не указывало на опасность внутри здания. Через зеркальные стекла окон в нижней угловой ком­нате видно было, как несколько человек в белых фар­туках, двигались около и вокруг четырех длинных сто­лов, покрытых белыми скатертями. Мирный звук побрякиваемой посуды донесся изнутри, как только пан­сионеры завернули за угол и продолжали свой бег вдоль крыла здания. Как только ребята преодолели первый шок морозного утра, они заговорили:

— Смотри какие сосульки... на деревьях в парке... направо.

— Пушки все покрыты снегом.

— Пусти! — Один пытался вырваться от другого, уцепившегося за хвост его косоворотки, чтобы бежать «на буксире»...

— Кто хочет мою сдобную булочку за кубик мас­ла?

— Я дам тебе мою кашу.

— Ноги мерзнут!

— Ничего, согреешь их около спальни Пэдро. Младшие сменяли свой бег: то прямо, то боком, подпрыгивая над сугробом около тротуара, с визгом и смехом взбивая ногами снежную пыль. Старшие бежали ровно, с прижатыми к телу локтями, обмениваясь крат­кими словами между собой или строгими, «берегись, мелюзга, а то раздавим», к веселящимся младшим,

У высокой, железной решетки, за которой был ви­ден замерзший бассейн с фонтаном и покрытые сне­гом цветочные клумбы, один из старших, оглянувшись назад на далеко отставшего пыхтящего воспитателя, скомандовал:

— Дай ногу!

Кирпичи тротуара загремели под пятидесятые то­пающими в ритм ногами.

— Проснись... толстый Пэдро... может быть он от­менит этот глупый пробег?

— Он рассердится и отменит наш субботний от­пуск !

— Нет, мы это делаем давно... упрямый, потомок гетмана... притворяется, что он не слышит.

Чтобы дать отдохнуть своим теперь уже согрев­шимся ступням, молодые «бунтовщики» дворяне бегут спокойно до следующего двухэтажного корпуса.

— Салют воспитателям! — И опять трескучий то­пот подошв о тротуар откликнулся эхом из музыкаль­ного павильона в парке и вспугнул галок впереди. Ми­новав квартиры для воспитателей, воспитанники вбежа­ли в свой двор.

— Попросим дядьку нас впустить... иногда булоч­ки меньше, чем у других... можно... если прибежишь раньше в столовую, переменить, — толстячок соблаз­нял другого. Они остановились у наполовину застек­ленной задней двери Пансиона.

— Игнат, впустите нас! — За стеклом высокий ши­рокоплечий мужчина с закрученными кверху рыжими усами затряс отрицательно головой:

— Приказ — есть приказ! Дирехтур казав — бе­жать два раза.

— Но мы голодны и замерзли, — просились ребя­та.

— Холодно, это правда, холодно, — в карих гла­зах Игната было поддельное сочувствие. — Но если вы побежите... побежите швитко, то будэ тепло, бегите за другими, — он указал на поток бегущих второй круг. — А если вы опознеете, то хлопцы за вашим столом скажуть, що вы в отпуску да съедять вашу порцию.

Ребята-просители оторвались от двери и ринулись, сверкая пятками, за другими. Столовая, с большими, почти во всю стену окнами, была открыта. Без всякого следа недавнего сна на их лицах, с оживленными гла­зами, бодро и весело перекликающиеся пансионеры за­няли свои места за четырьмя столами. Служители-дядь­ки начали подавать пищу на столы.

Было что-то в этих коротко остриженных, круг­лых головах, склонившихся рядами над горячей овсян­кой, что-то в их упитанных подвижных фигурах в бе­лом, что-то в доминирующем розовом цвете их лиц и ушей, что побудило горожан города Чернигова наз­вать (и не без зависти) пансионеров — «Дворянские поросята».

ЗАПЯТАЯ

«889-й год — Призвание Варягов, 980-й, Крещение Руси; 1242-й — битва с татарами на реке Калке. Во­семьсот восемьдесят девять... девятьсот восемьдесят... тысяча двести сорок два». Богомолец перестал шеп­тать; он отвел глаза от учебника и глядя на ближай­шую стену, шевелил губами, пытаясь запомнить исто­рические даты.

Он был одним из 12-ти воспитанников в классной комнате, Первого Отделения Черниговского Дворянско­го Пансиона. Разговоров не было. Слышен был только, как журчание родника, заглушенный хор молодых го­лосов, приготовлявших заданные на завтра уроки. Ко­ротко остриженные головы, склоненные над черными отдельными столиками, были ярко освещены электри­ческими лампочками за зелеными абажурами.

«В 889-м году... варяги пришли править Россией, начал снова Богомолец. Помолчав, он перевел глаза на соседний столик, на котором Дерюгин сортировал свою коллекцию пишущих перьев. Легким ударом пера-бит­ка он пытался перевернуть на спинку другое перо. Пе­ро подпрыгивало, но упрямо ложилось, на ребро.

— Почему ты не ударишь его... так? — Богомолец сделал скользящий горизонтальный жест. — Это же Наполеон, его очень трудно опрокинуть. У меня было оно, но я выменял его у Зубка на яйцо снегиря.., У те­бя есть другое?

— А. что ты мне дашь за него? — спросил Дерю­гин не отнимая глаз от пера.

— Яйцо грача, — сказал, подумав, Богомолец. — У меня есть их два.

— А оно с трещиной?

— Нет, я проколол большую дырку, выдувая, но оно не треснуло. — Была некоторая пауза.

— Наполеон — перо редкое, — Дерюгин пытался удорожить ценность своего товара.

— А мне было тоже не легко взлезать на сосны в Святошине. Ветки ломались, грачи нападали... клевали. Спускаясь, я напоролся на сук головой в фуражке... А в ней раздавил половину выдранных из гнезд яиц.

— Даю Наполеона за твое обеденное сладкое.

— Не мороженное! Отдам тебе мой мясной пирог.. — Послышались чьи-то шаги. Дерюгин смахнул перья в ящик своего столика и открыл задачник. «В 889-м году три брата — Рюрик, Синеус и Трувер — пришли княжить», — начал Богомолец.

Служитель, дядька Игнат прошел в спальню с кор­зиной чистого белья. Шепча свои условия, Дерюгин и Богомолец возобновили предполагавшийся обмен. Их шопот влился в широкую волну смешанных звуков:

приглушенное бормотание запоминаемых цифр и фак­тов, шелест переворачиваемых страниц, звон стекла чернильниц, вздохи и зевки — все что создает звуко­вую атмосферу прилежной классной комнаты десяти-двенадцатилетних учеников.

Игнат вышел из спальни, выпугнув оттуда что-то жующих двух братьев Зоравко-Гокорских. Они не ус­пели насладиться вдоволь вареньем, начатую банку ко­торого, как и всякую пищу из дому, Игнат нес для обязательной сдачи эконому Пансиона. Оба брата — один гимназист, другой реалист, были сыновья быв­шего морского атташе в Токио, поселившегося после Японской войны в своем имении в Черниговской губер­нии. Братья жили в Японии до 10 лет. От них мы на­учились некоторым японским словам и обычаям. Мы крепко запомнили вежливую манеру японцев приседать и низко кланяться приветствуя друг друга потому, что мы часто применяли этот обычай к братьям Зоравко для их «розыгрыша».

Взяв братьев в круг хоровода, «разыгрывающие» приседали, низко кланялись перед ними и с склонен­ной на бок головой, скошенными кверху глазами са­мыми нежными, заботливыми, сочувственными голоса­ми гнусавили:

— Гокорчики-сан, Гокорячеки-сан, Гокорсики-сан, животики болят (хватаясь за животы), касторочки хотят. Одуматься пора вам и отдать все ваши коржи­ки нам.

Близнецы-сластоежки Гокорские — были регуляр­ными посетителями Пансионской больницы из-за час­того расстройства желудков. Добродушные, дружест­венные, братья без всякой обиды на надоедливую шут­ку улыбались, доверчиво обсуждали свои недомогания и всегда приглашали всех на следующий дележ свеже­присланных из дому коржиков, сала, фруктов и варенья.

— Эй, Рыжак! Проверь мои ответы, — Стеценко положил географическую карту на столик рыжеволо­сого соседа.

— Что проверять? — спросил широкоплечий Ры­жак, сонно глядя на карту.

— Спроси меня указать на этой немой карте гу­бернские города и главные реки России, а сам прове­ряй мои ответы на этой другой карте с именами.

Рыжак, мигая белесыми ресницами, обдумывал за­дание.

— Хорошо, но за каждую ошибку получишь за­пятую.

— Ладно, — согласился Стеценко. — А за каждый мой правильный ответ я ковырну тебя дважды. — Он уселся так, чтобы видеть обе карты.

— Город Тула, — начал Рыжак, плотно покрывая ладонью местоположение города на именной карте.

— Тула... Тула, — повторил Стеценко. — Это н-е-т-руд-н-о... В Т-уу-ле делают самова-ары... да-а. — Его указательный палец с грязным ногтем медленно дви­гался в центре карты. — Вот он ! — Он указал на ма­ленький кружочек и тотчас же ойкнул. Большой палец Рыжака жестко и больно крутнул знак запятой на короткоострыженном темени Стеценко.

— Стецка, ты показал Орел вместо Тулы, — объ­явил Рыжак с заблестевшими глазами.

— О, да, да. Это Орел, конечно — город с конны­ми заводами чистокровных рысаков... Они оба эти го­рода так близко один от другого... легко спутать. — Стеценко легонько чесал место наказанное за промах.

Глаза Рыжака бегали по всей карте. Сначала они прочесывали южную часть России. Он нашел там что-то привлекшее его внимание. Наклонив лицо совсем близко к карте, он шевелил губами.

— Ну, какой следующий город? — подгонял не­терпеливый Стецка. Его глаза внимательно следили за движениями глаз экзаменатора. Рыжак ответил не сра­зу. Теперь его глаза уставились в какую-то точку в се­верной части страны.

— Город Перекоп, — задал он, отвалившись на спинку стула с какой-то торжествующей искрой в сво­их глазах.

— О, Перекоп. Это в Крыму, я знаю... один мо­мент... од-нуу секунду... и я покаж-жу тебе П-е-р-е-коп. — растянул Стеценко, водя пальцем по карте.