Смекни!
smekni.com

Сергей Е. Хитун (стр. 42 из 45)

Как только я въехал в Ургу, какая-то перемена привлекла мое внимание: обыкновенно занятые скамейки, свободными от нарядов, солдатами перед Комендант­ским Управлением, были пусты; самого Коменданта, полковника Сипайлова, дом, рядом, был заперт и оконные шторы спущены; беговая двуколка, на кото­рой этот стареющий, полковник-щеголь, в синем, ме­хом опушенном кафтане, пускал, полной рысью, чис­токровного жеребца по улицам города, была прислонена, оглоблями кверху, у конюшни... Многие китай­ские лавки были закрыты... Редкие прохожие смотрели на мой автомобиль и на меня с какими-то насторожен­но-вопросительными взорами, точно спрашивая: «Кто ты и откуда?».

Переехав Ургу, я ссадил ламу, в верстах 10-ти к западу, у его монастыря. Там же я встретился с сани­тарным обозом.

На передней телеге, с лицом белым как мел, лежал с забинтованной ногой, доктор К. Ко мне подошел фельдшер, сопровождавший этот обоз с ранеными и попросил меня довезти, страдающего от тряски в те­леге, доктора и его самого в Ургу. Я знал фельдшера Струкова, он сидел вместе со мной в тюрьме, и, ко­нечно, согласился.

Я ехал медленно назад в город, чтобы дать себе возможность выслушать все то, что мне говорил, си­дящий со мной на переднем сидении, фельдшер:

«Унгерн рассчитывал на дополнительную мобили­зацию среди русского населения на пути его дивизии к Кяхте. Каково же было его изумление, когда первые две русские деревни, к которым он подошел, оказались пустыми.

Разгневанный барон приказал сжечь всю, оставлен­ную населением, деревню. Из крайней избы, спасаясь от дыма и огня, вылез, кланяющийся в пояс, седобо­родый старик. Унгерн приказал подарить ему лучшую избу — в следующей деревне; она оказалась тоже пус­той, но ее не жгли, только для того, чтобы дать ста­рику хороший выбор.

Красные, давно поджидавшие наступление барона, выставили 50-ти тысячную армию для его встречи. Хо­тя Унгерн и знал о таком численном превосходстве красных, но он, все же, решил прорваться в Троицкосавск и Кяхту, где, по донесениям, было сильное белое «подполье».

В первом же бою, артиллерия красных, собранная со всего Иркутского Военного Округа и Забайкалья, картечью расстреляла значительную часть конницы ба­рона, отбив его дерзкую атаку. Сам барон был ранен в ягодицу.

— Дура, пуля — нашла же место, — ругался он, сидя боком в седле.

Дивизия, под давлением красных, отступила в гольцы к востоку, открыв дорогу на Ургу для боль­шевиков.

Эта крупная неудача имела большие последствия. Обходя ночью бивуак, Унгерн увидел раненых, лежа­щих рядами на траве, в то время как, врач спал в па­латке. Взбешенный барон вбежал в палатку и одним ударом ташура сломал ногу спящему...», — Струков кивнул головой назад на полулежащего на заднем сиденьи доктора К.

— После этого, барон спохватился и вдруг пообе­щал больше не пороть своих «трусливых овец — офи­церов». Но было поздно... «Трусливые овцы» набрались храбрости и, в одну темную ночь, открыли пулемет­ный огонь по палатке, правой руки барона, Генерала Резухина. Генерал был ранен и, в то время как, его адьютант перевязывал его рану, один из офицеров, бывшей Оренбургской армии, не могший простить Резухину расстрел полковника Дроздова, (См. «В Монгольской тюрьме».) выстрелом в затылок, убил его наповал.

— В двадцати верстах к востоку, где стояла дру­гая полудивизия, заговорщики употребили тот же при­ем «ликвидации» барона. Из-за темноты, пулеметный огонь, ошибочно, изрешетил палатку вестовых.

— Барон выбежал, вскочил на своего коня и по­скакал под защиту тургутской сотни.., за ним гнался сотник М. и, по его словам, стреляя по Унгерну кри­чал: — Остановись, дурак, трус...

Тургуты сочувствовали заговору; они, молча, на­валились на барона и, связав его, уготовили самую страшную для Унгерна меру наказания — оставили его связанным на дороге, где он и был подобран развед­кой, наступающих красных.

Барона возили по улицам г. Иркутска в клетке на телеге — напоказ жителям.

На суде над ним в Ново-Николаевске, Унгерн дер­жался вызывающе и, если не молчал, то ругал своих судей, пытавшихся допрашивать его о его «преступ­ных планах».

Там же он и был расстрелян...».

МОИ БЕСЕДЫ С А. Ф. КЕРЕНСКИМ В 1966 г.

О ТРАГЕДИИ НА ЛЕНЕ

Мы, гимназисты Черниговской гимназии, газет не читали. Не было нужды и привычки. Чтение газет не запрещалось, но сенсационный язык репортеров не одобрялся как засоряющий речь юношей, для сохра­нения чистоты которой, рекомендовалось читать клас­сиков.

— Что касается политики, то этим будете зани­маться будучи студентами, к этому времени молодежь созревает для противоречий и бунтов, — как-то ска­зал с горечью наш Инспектор классов, сын которого, студент, отбывал ссылку где-то за Уралом.

Но, когда я был в седьмом классе и в то же вре­мя воспитанником старшего отделения Дворянского Пансиона, я читал местную газету, довольно тщательно в продолжение целого месяца, в апреле 1912 года.

Однажды мой воспитатель позвал меня к себе в кабинет и, усадив рядом с собой на диван, спросил:

— Когда Вы получили последнее письмо от отца?

— Три недели тому назад, — ответил я, немного удивленный его вопросу.

— Тогда Вы, наверно, не знаете о тревожных но­востях, уже объявленных в газетах. — И он, сделав небольшую паузу, с какой-то настороженностью в гла­зах, протянул мне страницу местной газеты в которой я прочел:

«Сто сорок пять из бастующих шахтеров Ленского Золотопромышленного Товарищества, около г. Бодайбо, были расстреляны солдатами местного гарнизона»...

Дальше были подробности этой трагедии:

...«После зажигательных речей ораторов на дол­гом митинге, состоявшемся на Феодосиевском прииске, возбужденная толпа, в четыре тысячи рабочих, напра­вилась к Главной Конторе Ленского Товарищества, на­ходящейся на Надеждинском прииске, с требованиями об увеличении заработной платы и улучшения жилищ­ных условий.

Жандармский ротмистр Трещенков, назначенный Министром Юстиции Щегловитовым представителем Государственной Охраны и Безопасности, не надеяв­шийся на миролюбие толпы, заранее вызвал полуроту солдат под командой штабс-капитана Санжаренко, из Бодайбо; она была уже выстроена развернутым фрон­том, вдоль насыпи железной дороги, (Узкоколейная железная дорога на протяжении 60-ти верст соединявшая прииски с городом Бодайбо.) преграждая до­рогу идущим рабочим. Напрасно посредники, посланные Главноуправляющим Компании и представителями местной администрации, просили толпу остановиться и послать их представителей», чтобы обсудить их тре­бования.

Как последнее средство, чтобы остановить надви­гающуюся массу шахтеров, Правительственный Окруж­ной Инженер Тульчинский отправился к бастующим с той же настойчивой просьбой — разойтись, предвари­тельно выбрав своих представителей для переговоров с Управляющим Главной Конторы.

Его увещевания были напрасны... Толпа была в 5-стах шагах от группы административных лиц скучив­шихся за солдатами.

Кроме Мирового Судьи E. M. Хитуна, Товарища Прокурора Иркутского Окружного Суда Н. И. Преоб­раженского, Заместителя Главноуправляющего горного инженера Теппан, двух-трех горных инженеров заве­дующих отдельными приисками, в этой кучке были жандармский ротмистр, исправник и офицер Санжаренко.

Все они были не только встревожены грозным ви­дом надвигающейся многотысячной толпы, но и напу­ганы. В их памяти все еще сохранились жестокие рас­правы восставших крестьян над помещиками, экспро­приации и убийства должностных лиц революционера­ми. Эта волна прокатилась по всей России в 1905-м году... Под чьим-то давлением, а может быть и по соб­ственной инициативе, ротмистр Трещенков дал знак штабс-капитану Санжаренко и тот скомандовал полу­роте дать залп по толпе.

После первого залпа из 150-ти винтовок, забастов­щики легли, среди них лежал и их увещеватель Окруж­ной Инженер Тульчинский. Когда стрельба стихла, толпа бежала, оставив на месте сто сорок пять чело­век убитых и раненых.

Так трагически закончилась забастовка шахтеров и надземных рабочих на приисках Ленского Золотопро­мышленного Товарищества около г. Бодайбо — в ап­реле 1912-го года».

В течение нескольких недель, я читал в местной газете г. Чернигова подробности о Ленских событиях: доклады, обсуждения, горячие прения и обвинения в Государственной Думе. Левые вызвали на словесную дуэль правых следующей резолюцией:

«Контракт, по которому шахтеры и рабочие были наняты Ленским Золотопромышленным Товариществом, эксплуатировал их до предела полурабства. Рабочие были поселены в бараках; им выдали кредитные книж­ки для покупки продуктов в магазинах Ленского Товарищества потому, что частновладельческие лавки были только в городе Бодайбо — 30-40 верстах от приисков.

Да, заработная плата была вдвое больше, чем в Европейской России, но контракт покрывает шести-семимесячный период сезонной работы, так что в сред­нем годовой заработок рабочего низок. Цены на про­дукты в магазинах Компании высоки и качество това­ров плохое. Во время забастовки все подземные и над­земные работы были приостановлены. Главное Управ­ление «Лензолото» обратилось к Мировому Судье («Золотому Судье») (Должность по назначению Министра Юстиции. Исполнение обязанностей — Мирового Судьи, Следо­вателя и Нотариуса в одном лице с жалованьем разме­ра жалованья Товарища Министра. Только три таких «Золотых Судей» было в необычно-обширных трех зо­лотопромышленных районах: на Урале, Алтае и на Лене.) с просьбой о выселении рабо­чих из занимаемых ими бараков предоставленных им Товариществом бесплатно постолько-посколько они вы­полняют работу согласно заключенному контракту.

Судья Хитун, согласно закону, подписал акт о вы­селении рабочих, но где же было его «гуманитарное эго»? Что же могли поделать тысячи рабочих вы­селенные из их квартир? Не все хотели эвакуировать­ся в другие области на баржах предлагаемых Ленским Товариществом; не все хотели покидать насиженные и, если счастье улыбнется, доходные места... (3а выработанные самородки Компания платила особо. Был найден золотой самородок весом в 17 фун­тов; рабочий, на наградные деньги откупил у старате­лей, (само-золотоискатели) золотой прииск и разбога­тел баснословно. Найденный им самородок был поме­щен в Музей Горного Института в С-Петербурге.).