Смекни!
smekni.com

Сергей Е. Хитун (стр. 44 из 45)

В одном месте его чтения, очевидно для усиления значения своего довода, он поднял свою руку с сжа­той в кулак ладонью.

Немедленно в провале для оркестра затрещали ки­ноаппараты, защелкали фотокамеры, загудели моторы телевидения. (На следующий день в столичной, Калифорний­ской газете «Вее», был портрет Керенского с кулаком над своей головой. В заметке, после краткого отчета о его лекции, было что-то о русских Премьерах склон­ных к видимым угрозам. Говорилось также о Хрущеве, барабанившем по столу своим ботинком.).

После окончания лекции было предложено студен­там задавать вопросы.

Из первых рядов поднялся молодой человек в се­ром костюме с кудрями до плеч. Повернувшись вполоборота к сцене и к слушателям, он повторял все по­ложения, высказанные к концу его речи, Керенским, только в условном — отрицательном: «что случится если свобода мышления американских студентов будет потеряна? Что случится, если студенты прекратят ве­щание миру о свободных идеалах их страны? Что... если победит пассивность в борьбе с коммунизмом?

Я сидел и боролся с лукавым дергавшим меня за язык — сказать мое: «что случилось бы если Вы, Алек­сандр Федорович, арестовали бы Ленина до июльского выступления большевиков в 1917 году?».

Но здравый смысл избавил меня от лукавого и я почувствовал самоудовлетворение, точно я выпустил из рук птицу на свободу.

Когда студент в сером костюме, прощеголяв своим пусторечием, наконец, сел на свое место, Керенский «пригвоздил» его тремя словами:

— Я не пророк! — вызвавшими шумные аплодис­менты...

В ресторане, где предполагалось чествовать Керен­ского, который отдыхал полчаса после своей лекции, за отдельным столиком, в ожидании начала банкета, си­дели три университетских профессора и я. Мы обсуждали недавнюю, весь мир поразившую, смелость Хру­щева, низведшего «Вождя Народов» на ступень манья­ка и убийцы.

Потом перебрасывались вопросами и ответами о былой «Силе и Славе» Керенского. Хотя я и был сви­детелем министерской чехарды того времени, но на вопросы американцев: «Кто был сильнее из вождей тех времен?», отвечал очень осторожно. Я знал резуль­тат подобного диспута в Нью Йорке. Русский горный инженер, возглавлявший группу студентов, посланных, незадолго до Революции, Российским Военным Мини­стерством в Америку для приемки артиллерийских сна­рядов, рассказал мне следующее:

«Директор завода, американец задал ему серию вопросов о политическом настроении в России периода власти Временного Правительства. Ему полюбился вы­бор вопросов-сравнений сенсационного оттенка: «О чет­верке «К» — Кто сильнее Керенский или Корнилов?». Позже, «Кто был популярнее — Крымов или Керен­ский? За кем последовали бы войска за Корниловым или за Каменевым?».

Директор запутал вопросами молодого инженера до того, что ответ получился подобный парадоксу в боксе: — боксер А побил боксера Б, а боксер Б побе­дил соревнователя В, и вдруг В нокаутом сваливает боксера А. Американцы говорят, что он (В) знал его (А) «номер» — слабое место.

Русский инженер, чтобы избавиться от раздражав­ших его вопросов-сравнений, загнавших его в тупик, замолчал. После чего директор завода авторитетно зая­вил: «Русские не выберутся из своей неразберихи до тех пор, пока они не выяснят кого из вождей им нуж­но поддерживать».

Как-то случилось, что когда в зал вошел Керен­ский в сопровождении профессора представлявшего его перед лекцией студентам, никто к нему не подошел сразу.

Был момент некоторой натянутости. Присутствовав­шие, я бы сказал, просто глазели на бывшего Прави­теля России. Я не вытерпел и подошел к нему первым.

Он протянул мне руку:

— С кем я имею..? — сказал он, вглядываясь в ме­ня через толстые стекла своих очков.

— Александр Федорович, говорит ли Вам что-ни­будь имя Хитун? Я заметил, что мой голос немного дрожал.

— Н-ну, — он немного развел свои руки в сторо­ны и, после небольшой паузы, — на Лене!

— Я сын Судьи Хитуна, судебные функции кото­рого Вы ездили проверять в 1912 году.

— Да, я это помню хорошо. Я ведь тогда еще не был в Думе.

— Каким образом Вы туда ехали в то время? — я спросил, чтобы начать его воспоминания пятидеся­тилетней давности.

— Иркутский Губернатор Бантыш предлагал нам свой автомобиль до места начала судоходности реки Лены, но мы предпочли более уютный способ пере­движения — на тройках. Но потом из-за обмелевшей реки нас в крытых больших лодках тянули идущими по берегу лошадьми... Как называли эти крытые лодки..? — Он потер свой лоб пальцами левой руки, на безы­мянном пальце которой, я заметил кольцо с крупным голубым опалом.

— Шитики, — подсказал я.

— Да, да. Вы знаете, на этих шитиках меня про­дуло и я захватил гнойное воспаление почек и все во­семь дней на пассажирской барже, которую тащил бук­сирный пароход по Лене, а затем и по Витиму до г. Бодайбо, я пролежал в своей каюте.

Я не хотел касаться событий двенадцатого года на Лене, надеясь выпросить у Александра Федоровича дополнительную аудиенцию, но все же у меня было много других вопросов, которые не требовали длин­ных ответов. Я торопился и задавал их один за другим.

— Александр Федорович, какова судьба Владимира Станкевича, которого Вы назначили Комиссаром Север­ного Фронта? Он был моим преподавателем Полевой Фортификации в Военной Инженерной Школе.

— Вашим преподавателем? — Он был удивлен. Я забыл его спросить — почему?

— Станкевич переменил свое имя на Валтер Станко и представлял Белорусскую Группу, — сказал Керен­ский. — Последние сведения о нем довольно печальны. Его разбил паралич и он, если еще не умер, то все еще в госпитале в Вашингтоне.

— Александр Федорович, хотя Вы и Станкевич бы­ли студентами С-Петербургского Университета на 15 лет раньше меня, но и мы так же как и вы увлекались лекциями мировой знаменитости Петражицкого, про­фессора Энциклопедии Права.

— О, да, Петражицкий, — повторил он задумчиво.

— Он ведь принял польское подданство и поселился в Польше. — А затем, — пожалуйста распишитесь здесь.

— Он протянул мне лист из блокнота. — Я хочу знать кого я встретил в Сакраменто. Вы должны писать пер­вую букву Вашей фалимии «КН» (Кей-Эйч), а не прос­то «Н» (Эйч) как Вы подписались. — И тут он про­явил наблюдательность в малозначащей мелочи.

Чувствуя себя виноватым в том, что я первым по­дошел к Керенскому и своими вопросами отнял у не­го так много времени, пока присутствовавшие терпе­ливо ожидали своей очереди представиться лектору, я отступил в сторону и продолжал наблюдать за проис­ходившим.

Группа молодых студентов, наблюдавших довольно долгий для данного случая оживленный разговор Ке­ренского со мной, решили, что я был по крайней мере членом его Кабинета и, окружив меня просили выска­заться о настоящем положении в Советской России.

Я уже был готов открыть свое инкогнито, как вдруг один из них воскликнул:

— Вы — отец Веры ! — Он раньше ухаживал за моей дочерью, бывал запросто у нас в доме и отлично знал мое «высокое положение»... Я в то время работал плотником...

Студенты, пошептавшись и борясь с усмешками, предоставили меня самому себе.

Два месяца спустя, я позвонил по телефону из Сак­раменто в Станфорд и попросил Керенского разрешить мне приехать к нему для повторного свидания. По всей вероятности он не был занят, так как он любезно пред­ложил мне приехать в любое время дня. Условились на три часа пополудни.

Он ждал меня на лужайке перед его «Kingscot Apartments», сидя на летней крытой качалке и указал мне на стул рядом.

После взаимных приветствий я спросил, как долго Александр Федорович пробудет в Пало Алто и где его дом?

Он сказал, что его Симпозиум в Станфордском Университете окончится в июле, после чего он уедет в Нью Йорк, а затем в Европу и что у него дома нет. Потом на его просьбу рассказать про себя, я сжато описал ему:

Как мы, офицеры и солдаты бывшей Южной Ар­мии адмирала Колчака, отступая от Аральского моря через пески Иргиза, Тургая и через весь Казахстан, по дороге сменяя командиров, генерала Белова на атама­на Дутова, затем на другого атамана Анненкова и на­конец, на генерала Бакича, перешли границу Западно­го Китая в Чугучаке.

Оттуда, на верблюдах, через три трудных месяца, подошли к столице Монголии — Урге, где была арес­тованы китайским кавалерийским патрулем, как якобы остатки дивизии барона Унгерна, пытавшегося взять Ургу незадолго до нашего прихода.

После ста с лишним дней заключения в Монголь­ской тюрьме, мы были освобождены тем же генера­лом Унгерном, (Унгерн никогда генералом не был.., — вста­вил Керенский.) наконец, взявшим Ургу, прогнав 9.000-й китайский гарнизон дерзким налетом своей «Дикой Дивизией» в 900 сабель.

Потом, как Унгерн — Новый Правитель Монголии — промчался как грозный смерч над этой мирной страной, затемнив дымом грохочущих пушек, мортир и пулеметов красочную панораму монастырей с живыми богами, священными ламами и пророками.

Как я, назначенный на должность личного шофера Хана Джембулвана — посредника между бароном и Хутухтой, живым Буддой Монголии — остался в сто­роне от этого военного вихря и оказался наблюдате­лем той полулегендарной эпопеи. Очевидно Керенский, так же как и большинство читающей публики, не знал подробно о Монгольской Оккупации бароном Унгер­ном.

— Ну, — сказал он довольно оживленно, — надо перевести на английский язык и, я Вам советую, пос­лать в Издательство Оболенского.

— Ивана Оболенского в Нью Йорке?

— Нет, нет, Сергея Оболенского. Того, который женат на Астор. Он будет заинтересован издать Ваши очерки с Русско-Монгольским фоном.

Я был счастлив тем, что наша беседа идет гладко, в дружественной атмосфере. Александр Федорович ни­сколько не устал и проявил интерес к тому, что я ему рассказал. Пользуясь случаем, который может быть ни­когда больше не повторится, я задавал отрывочные вопросы Керенскому, вопросы имевшие мало связи между ними, на которые я получал ценные ответы. Я ведь был свидетелем его Величия и Славы.