Сергей Е. Хитун (стр. 45 из 45)

В моих записях о Революции 17-го года я не мог точно указать дату зверского убийства Кокошкина и Шингарева потому, что хотя я и пробыл в Петрограде почти весь 17-й год, но начало 1918-го года провел в одиночном заключении в Таганской тюрьме в Москве. На этот вопрос Керенский ответил следующим:

— Будьте очень строги к себе, когда пишете об исторических фактах. Оба они, бывшие члены моего Кабинета, были заключены большевиками в Петропавловскую крепость. Оба серьезно заболели. Доктор предупредил их о том, что они будут в безопасности оставаясь в их камерах. Доктор оказался прав. Они оба были застрелены в их же кроватях в Городском Госпитале в январе 1918-го года.

Наконец, мы перешли к обсуждению главного, ради которого я и примчался за 150 миль из Сакраменто в Пало Алто, о Ленских событиях в 1912-м году.

Я спросил Керенского об его мнении насчет причастности моего отца, как Судьи, в деле разбора тяжбы между Ленским Золотопромышленным Товариществом и забастовщиками — тяжбы повлекшей расстрел бастующих шахтеров.

Немного помолчав и глядя куда-то мимо меня, он начал:

— Я еще не был в Государственной Думе, когда меня группа левых-трудовиков назначила для расследования на месте о причинах расстрела рабочих на Лене. Мы остановились в большом доме на главной улице города Бодайбо, а через дорогу была штаб-квартира назначенного Правительством Сенатора Манухина.

Нам приходилось довольно часто выезжать из города на прииски расположенные по обе стороны реки Бодайбо (на протяжении 40-50-ти верст) и вести следствие на местах. Судья Хитун, (он не сказал Ваш отец) — его голос был четок и сух, — должен был по иску Ленского Товарищества, согласно закону, подписать акт о выселении рабочих из занимаемых ими бараков. Он исполнял директивы его начальника — Министра Юстиции Щегловитого. Иначе, — его маленькая рука сделала жест в сторону, — иначе он был бы... отозван. — А Щегловитов не хотел навлечь на себя неудовольствие «царства в Царстве» — Лензолото. (Ленское Золотопромышленное Товарищество, при добычи в 750 пудов золота в год, имело активные шэры очень заманчивые для биржевых дельцов.)

Поэтому-то он и послал жандармского ротмистра Трещенкова, заметьте, — Керенский сделал некоторую паузу, — не Терещенкова, а

Т-р-е-щ-е-н-к-о-в-а, (у нас в семье знали на память эту разницу) он отчеканил, — чтобы ротмистр подавил забастовку.

В течение нескольких недель, мы выясняли причины забастовки. Условия жизни рабочих были ужасны. Капитан Санжаренко, повинуясь беспрекословно ротмистру Трещенкову, приказал своей полуроте повторить залп даже после того, как толпа легла на землю. Среди 250-ти убитых (-а? С. X.) были женщины и дети, (-а? С. X.)... все это, — он продолжал, — было своевременно описано в книге составленной моим помощником Никитиным.

На мой вопрос о названии этой книги, Александр Федорович тер свой лоб, но вспомнить не мог...

There are always two sides of the story... and the facts Мой отец говорил мне, что всего за несколько минут до расстрела шахтеров к их группе, в волнении ожидавшей грозного приближения четырехтысячной массы, прискакал на взмыленной лошади пристав с тревожной вестью о том, что с Алдана спускается хорошо вооруженный отряд, около ста человек, сформированный из ссыльных на подмогу восставшим рабочим. Эта весть сыграла большую роль в решении Трещенкова немедленно открыть огонь по толпе.

На мой вопрос Керенскому об этом факте, он ответил довольно строго:

— Ничего не слышал об этом мифе!

— Мой отец своевременно донес об этом в Иркутскую Судебную Палату, на что был ответ: «Об этом, как возможном, но не проверенном, говорить в данное время не следует».

— Н-ну, — Александр Федорович приподнял свои плечи, — теперь уж совсем невозможно это проверить. Он был явно недоволен мною, усомнившемуся в полноте его отчета о Ленских событиях.

Кто-то сказал: «Забыть, дать прошедшему зарасти бурьяном путаницы, недомолвок, неправды? — Никогда!».

Пятьдесят четыре года спустя, после расстрела рабочих на Лене, Елизавета Драбкина, в своей статье «Звезды в ночи» («Известия» — 30-го октября — 5-го ноября 1966 года, «Воскресное Приложение) писала:

«В тот день по глухой приленской тайге, среди тысячи верст бездорожья и безлюдья, пробирался небольшой отряд, вооруженный самым разнокалиберным оружием, частью самодельным. Он состоял из ссыльных большевиков, ими командовал Евгений Михайлович Комаров. Он спешил на помощь восставшим рабочим Ленских приисков, жертвам вошедшей в историю «Ленской бойни». Отряд не дошел до места назначения; он был окружен и расстрелян стражниками».

Итак, миф стал фактом.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

По донесениям агентов Олекминского Золотопромышленного района (официальное имя описываемой области, к северу от г. Киренска, включая Ленские прииски) исправнику А---кому, вожаки забастовки лелеяли грандиозную мечту — зажечь рабочую массу и поднять антиправительственное восстание, образовав „Социалистический Остров» на Ленских приисках, которые дважды в течение года отрезаны от всего мира из-за прекращения судоходства по Лене и Витиму. Берегового сообщения не было.

А оттуда, сорганизовавшись и вооружившись, имея много пудов золота Ленского Товарищества, распространять восстание к югу до Иркутска, а от Алдана прямо к Чите.

Эти мечты лидеров забастовки, вначале принятые, как маловероятные и абсолютно невыполнимые, имели веские основания.

Я убедился в этом в средине июня 1918 года. Будучи старшим офицером Автомобильной Команды Штаба Иркутского Военного Округа, и как побывавший прежде на Ленских приисках, я был послан с двумя шоферами на грузовике навстречу отряду атамана Красильникова который, установив власть Сибирского Правительства на местах к северу от Иркутска, вез реквизированное на Ленских приисках золото. Эти пуды золота должны были быть перегружены с подвод на наш грузовик.

В одном из «знаменитых» сел, Жердовке, (Ночью, пассажиры мирно спали в крытой почтовой бричке. А тем, кто не спал резкий колокольчик над дугой коренника заглушал то, что происходило сзади: организованная шайка сибирских парей (парней) срезала веревки привязывающие чемоданы к багажнику повозки. В Иркутске рекомендовали употреблять цепи.)

ко мне подошел молодой человек интеллигентного вида и попросил разрешить его группе учителей и учительниц в 25 человек, возвращавшихся из Иркутска после конференции, ехать в нашем грузовике и таким образом сохранить время в передвижении на утомительных перекладных почтовых лошадях и расходы по оплате их.

Я, конечно разрешил. С веселыми разговорами, шутками, песнями эта молодая компания ехала по домам в жестком, но поместительном Пиккарде.

К моему удивлению, на остановках на почтовых станциях, где мы закусывали и заправляли автомобиль, на мои дружественные и заботливые вопросы о их самочувствии во время поездки в кузове грузовика, они все без исключения отведя свои глаза в сторону, поворачивались молча ко мне спиной.

Это было потому, что на мне были старорежимные погоны офицера Белого Движения, как мне шепнул шофер.

— Они сговорились вас бойкотировать, — добавил он.

Я был обижен и зол. Ехал в кабине с шоферами и боролся с злой мыслью — всех их высадить на следующей остановке.

Но это случилось само собою. Успокоившись, я задремал под ровное жужжание мотора.

Вдруг резкий толчок бросил меня вперед. Сзади «учительский персонал» повалился друг на друга... Грохотал мотор... На холостом ходу мы продолжали съезжать с крутой горы. У ее подножья мы остановились, подняли капот мотора и увидели, что куски поршня, сорвавшегося с коленчатого вала, пробили чугунный блок мотора.

Шипела горячая вода, заливая раскаленные трубы. Мы молчали... В душе я сразу понял, что нахожусь в «стане врагов». Шофер Трусов (ему должны были бы выдать медаль за сорванную поездку те, кто в этом был заинтересован) что-то промямлил о том, что поршневой подшипник «заело», хотя картер был полон маслом.

На самом деле, как я полагал, он, воспользовавшись моим сном, выжав конус, разогнал с горы грузовик. Набрав большую скорость, включил конус — и поршень старого мотора, не выдержав безумных оборотов, «запросился наружу».

Вернувшись в Иркутск «на бычках», которые тянули нас в изуродованном грузовике два дня, я не выдал Трусова только потому, что из-за моего сна я не мог поклясться, что это было его продуманное намерение сорвать поездку, хотя был почти уверен, что это было так.

Вот это мое «почти» и спасло его от верного сурового наказания (Через две недели после нашего «жалкого» возвращения в Иркутск, население его было разбужено глубокой ночью громким шумом многих подвод и песнями с присвистом. Это отряд атамана Красильникова и Ленское золото прибыло в город на телегах.)

Эти 25 учителей и учительниц, будь они дети, внуки или правнуки политических ссыльных, закрепленных где-то к северу от Иркутска — в Качуге, Жигалове, Киренске, (в нем жила Брешко-Брешковская — «бабушка Русской Революции»), Витиме и Якутске, или просто ненавистники белого движения в Сибири, они доказали какое политическое настроение они унаследовали и какое они посеют в своих школах и родных местах, уже достаточно насыщенных крайне левыми идеями.

Так что мечты вожаков забастовки на Ленских приисках имели много данных для Революции, которая не удалась в России в 1905-м году, но могла бы быть успешно проведена в Сибири в 1912-м году, если бы не... если бы не залпы полуроты Санжаренко...