Смекни!
smekni.com

Сергей Е. Хитун (стр. 7 из 45)

— Если баран видел меня на твоем горбу, скажи... ты сам попросил меня... шоб испробовать свою силу, — прошептал Проценко в ухо Шаповаленко, а сам сме­шался с группой пансионеров, скучившихся в малом рекреационном зале 2-го Отделения, для примерки их зимних брюк и косовороток.

С сантиметром на шее, с булавками зажатыми тол­стыми губами и с серым мелком в руке, сизоносый, ры­жебородый портной Юдашкин вел примерку.

— Юдашкин, пожалуйста сделайте пошире. Мне тесно в плечах, — просил Карпенко. — И воротник жмет. — Он выпятил грудь и, закинув голову назад, раздул шею. Он был весь поглощен французской борь­бой. Бычьи шеи, могучие плечи, громадные бицепсы гиревиков и борцов местного цирка, были идеалами мужского телосложения для Карпенко. Несмотря на не­которую физическую недоразвитость своего 13-ти лет­него тела, он ходил медленно, немного вразвалку, («все борцы так ходят»), держал чуть отведенные в стороны руки так, как бы страдая от чирей под мышками («большие бицепсы») и всегда носил косоворотку с дву­мя пуговицами на вороте расстегнутыми («шея велика»).

— Да, да, сделаю, — бормотал портной углом рта, несмотря на то, что его два пальца свободно прохо­дили между «тесным» воротом и «могучей» шеей про­сящего.

— Юдашкин, пожалуйста сделайте так, чтобы ру­кава моей суконной рубахи не были похожи на рука­ва женской кофты, — беспокоился франтоватый Гама­лея, носитель собственной купленной в Киеве формы.

— Да, да, сделаем, — покорно вторил Юдашкин, меряя, закалывая, отмечая мелом, по-еврейски диктуя своему сыну Лейбе цифры размеров...

Бледный Лейба с глазами как черные оливки, наб­людал за работой своих младших братьев Исаака и Давида, которые прикалывали к одежде булавками бу­мажки с именами их будущих носителей.

— Гаспадин Прецелько, по-жа-алуйста не перепу­тайте билетики, — просил Исаак Проценко.

Проценко помигал глазами и, оставив кучу шта­нин, засунул руки в карманы. Он шмыгнул носом, по­жевал губами, точно хотел сказать что-то, но стоял тут же молча. Вдруг, как будто какая-то новая мысль взбудоражила его. Он снова шагнул к новой одежде, поднял косоворотку и поднес ее к своему носу.

— Это чем-то скверно пахнет, — объявил он. — Эта рубаха пахнет чесноком. — Его озорные глаза бле­стели, — чья она? — И, прочтя билетик, «Гамалеи», он продолжал давясь от смеха. — На балу танцуя с своей симпатией, будешь обдавать ее запахом чеснока!

— Он зажал свой нос двумя пальцами и хихикал. Гамалея сделал гримасу и покраснел.

— Пожалуйста, гаспадин Прецелько, пожалуйста... Эта примерка для 2-го Отделения. Ваша будет на сле­дующей неделе, — намекнул на Проценкино излишнее присутствие Лейба.

— Одежда, чтобы носить, а не нюхать, — задирис­то заметил Давид.

— Новая материя всегда пахнет. Она выветрится... Не беспокойтесь гаспадин Гамалей, — уверял Лейба.

— Это ничем не пахнет. — Он понюхал раз и другой раз темно-серую, цвета маренго, шерстяную косоворот­ку. — Новая шерсть всегда пахнет чем-то, трудно ска­зать чем... Вы хотите попросить гаспадин барон поню­хать это тоже? — преподнес он возможность, совсем нежелательной для Проценко встречи с бароном, басис­тый голос которого раздавался уже на верхней пло­щадке лестницы.

Проценко нахмурил лоб, как бы обдумывая сте­пень опасности от встречи с фон дер Дриггеном. По­том вытянул свои губы в дудочку и, чуть посвистывая, отправился в прилежащую спальню. Там он увидел вес­нушчатого реалиста Константинова.

— Конька, поди сюда. — Повернув его за плечи, он повел Коньку в умывальню. — Полезем на крышу, птенцы уже вывелись... я знаю.

— А где баран? — спросил осторожно Константи­нов.

— Он собирает младших на прогулку.

— Мне надо идти с ними!

— Ты-ы хочешь идти через город парами, как при­готовишки - гимназистки? — верхняя губа Проценки вздернулась к носу.

— Нет! Но я могу купить халвы в бакалейке по дороге...

— А где деньги?

— Займу опять у буфетчика Алексея. Только если он даст... Я ему еще не отдал старый долг, 30 копеек.

— Ну, — сказал Проценко, — угостишь халвой по­том, а теперь я возьму тебя с собой на охоту за птен­цами. Доставай ключ, — приказал он с дружеским шлепком по спине Константинова. Тот пошел за пере­городку красной фанеры, присел на корточки и достал притянутый проволокой к трубе водяного бака ключ.

— А чем вытаскивать птиц?

—Есть... на чердаке... пойдем.—Оба пошли в даль­ний угол спальни. Там они легко оттолкнули секцию деревянных шкафчиков от стены и отомкнули дверь ве­дущую на заднюю лестницу.

— Фененко, запихни шкафы на место. Мы лезем на крышу! — крикнул Конька.

Фененко перестал читать и уставился на ребят, продолжая лежать на животе перед книгой упертой в подушку.

— Шевелись ты, знаменитый сыщик, скорее пока баран не увидел нас, — подстегнул его Проценко. — Спроси у твоего Ната Пинкертона, как побороть твой страх темной комнаты?

Фененко спустил ноги на пол.

— Там на чердаке наверно есть летучие мыши, — сказал он с опаской...

На «черной» лестнице было тихо. Этажом ниже, у задней двери директорской квартиры, горничная в чер­ном платье и белом переднике с рюшками подметала ступени лестницы.

— Заметает следы, — шептал Проценко, — вчера вечером два четвертоотделенца были здесь на свида­нии с ней и с другой... Наверно они оставили много окурков и апельсинных корок.

Оба поднялись по лестнице и вошли на чердак. Чердак был хорошо освещен несколькими полукруглы­ми застекленными съемными рамами. Пол был густо посыпан белым песком. Толстые балки соединяющие стены здания были параллельны друг другу на разме­ренном расстоянии. В углах, где они соединялись с рейками поддерживающими крышу было темно, там прятались от прислуги, которая появлялась на чердаке, чтобы повесить белье для сушки. Пансионерам было запрещено строго-настрого быть на чердаке, а тем бо­лее на крыше здания. Из одного из этих углов Про­ценко вытащил две длинных, тонких палки накрест сбитые гвоздем у их короткого конца.

— Где ты это сделал? — Константинов удивленно смотрел на деревянные щипцы.

— У Франца в его подвальной столярной. Он даже помог мне заменить гвоздь болтиком. Стало двигаться глаже. Я ему сказал, что это... снимать груши с верх­них веток... Сними веревку, она нам будет нужна.

Проценко снял ботинки, встал на балку, вынул ра­му, просунул на крышу свои самодельные щипцы и вылез за ними сам. Константинов отвязал бельевую ве­ревку, скрутил ее в большой ком и, сняв ботинки, по­следовал за Проценко.

Конька, завяжи конец веревки за трубу... Она — по ту сторону гребня крыши. А другой конец давай мне, — командовал Проценко. Подхватив брошен­ный ему конец, он обвязал им свою талию. — Все рав­но, как альпинист на ледниках. Эта оцинкованной жес­ти крыша скользкая.

Конька полез кверху и скрылся за гребнем крыши. Проценко, сощурившись против солнца, ждал.

Внизу на футбольном поле сражались две команды.

— Без подножек, Максимка! — слышался преду­преждающий возглас капитана.

Не-ет! - кричал назад Максимович, - он спот­кнулся са-ам... выдохнулся.

Вдали, за деревянным забором и кустами, видне­лось белое двухэтажное столетнее здание Гимназии с ее пустым после дневных занятий, похожим на парк задним двором.

Проценко сидя съехал к ближайшей кирпичной трубе.

— Держись за веревку и вали на своем заду сю­да... Помоги взлесть на трубу, — приказал он Коньке, появившемуся из-за гребня крыши.

Конька исполнил приказ, послушно подставил свою спину и Проценко взлез на трубу. Стайка галок стала крутиться над ними.

— Что ты там видишь? — донеслось от нетерпеливо­го Коньки. Проценко на коленях, с лицом наполовину в отверстии трубы, замер.

— Птенцы! — Проценко повернул свое слегка по­пудренное сажей лицо к партнеру по охоте. — Внизу, на выступе трубы, — он опять смотрел в трубу, защи­щая лицо с боков ладонями от солнца. — Все опери­лись... давай мне палки, — он протянул руку. — Мы их вытащим, обучим, они будут ходить за нами, как домашние цыплята. — Он опустил деревянные щип­цы в трубу.

Заблестевшие от азарта глаза Константинова следи­ли за движениями Проценко и за нервными взлетами галок над их головами. Он оглядывался назад, вытя­гивал шею — не наблюдал ли кто за ними со двора или с футбольного поля.

— Вот... один... держи его ! — Зажатый в щипцы птенец висел спокойно. Он только открыл свой боль­шой с желтыми заедами рот, когда Конька взял его в руки и быстро сунул за пазуху своей парусиновой ру­бахи.

— Доставай других, — подбивал Конька, — мы будем их держать на чердаке бани, туда никто не ла­зит.

Проценко ловко выудил еще двух птенцов, кото­рые так же ловко были опущены Конькой за рубашку.

— Последний... просто чертенок... уползает, прижи­мается к кирпичам... Проценкино лицо еще более потем­невшее от сажи, повернулось к Константинову. — Тебе надо будет переменить рубаху, — он показал на та­лию последнего. Под парусиновой косовороткой, над лакированным поясом, шевелились три комочка. Серо-зеленые пятна, сделанные испуганными птенцами, рас­плылись узорами на материи рубахи.

— Наплевать, вытаскивай чертенка, скоро обед. Я вижу буфетчик уже нарезает хлеб, — торопил Кон­стантинов.

— Поймал! — Не спеша, Проценко вынес щип­цы с самым большим птенцом, который внезапно за­трепыхался, вырвался, упал на крышу и, царапая жесть, скатился в желоб.

— Я думал ты его схватил. А ты... дырявые руки, — ворчал надувшийся Проценко, слезая с трубы.