Мышление экстравертного мыслительного типа позитивно, то есть оно продуктивно. Оно ведет или к новым фактам, или к общим концепциям разрозненного опытного материала. Обычно его суждение синтетическое. Даже если оно разлагает, оно все же строит, ибо оно всегда или выходит за пределы разложения к новому соединению, к иной концепции, по-иному соединяющей разложенное, или оно присоединяет к данному материалу что-нибудь дальнейшее. Такого рода суждение можно было бы назвать также предикативным. Во всяком случае характерно то, что оно никогда не бывает абсолютно обесценивающим или деструктивным, но всегда заменяет каждую разрушенную ценность другой. Это свойство возникает оттого, что мышление мыслительного типа является, так сказать, каналом, по которому, главным образом, течет его жизненная энергия. Неустанно идущая вперед жизнь проявляется в его мышлении, отчего его мысль получает характер прогрессивный и творческий. Его мышление не застаивается, и еще менее оно регрессирует. Однако мышление приобретает эти свойства, когда оно теряет свое первенствующее место в сознании. Так как в этом случае оно является сравнительно лишенным значения, то оно бывает лишено характера позитивной жизненной деятельности. Оно следует за другими функциями; оно становится эпиметеевским, оно почти становится «задним умом крепко», ибо оно всегда ограничивается тем, что в мыслях пережевывает, расчленяет и переваривает то, что предшествовало и уже свершилось. Так как в таком случае творческое начало укрывается в другой функции, то мышление оказывается уже не прогрессивным; оно начинает застаиваться. Его суждение принимает ярко выраженный неотъемлемый характер (inherence), то есть оно совершенно ограничивается объемом наличного материала и нигде не выходит за его пределы. Оно довольствуется более или менее абстрактным констатированием, не придавая опытному материалу иной ценности, кроме той, которая заложена в нем с самого начала. Интегрирующее суждение экстравертного мышления ориентируется по объекту, то есть его констатирование всегда имеет смысл того объективного значения, которое дано в опыте. Поэтому оно не только остается под ориентирующим влиянием объективно данного, но остается даже прикованным к единичному опыту и не высказывает о нем ничего, кроме того, что уже дано через него. Такое мышление легко наблюдается у людей, которые не могут воздержаться, чтобы не присоединить к каждому впечатлению или наблюдению какое-нибудь разумное и, без сомнения, очень дельное замечание, ничуть не выходящее, однако, за пределы данного опыта. Такое замечание в сущности утверждает только: «я это понял, я могу следить за этим мыслью». Но этим дело и ограничивается. Такое суждение в лучшем случае означает лишь то, что наблюдение включено в объективную связь, причем, однако, уже было и без дальнейшего ясно, что наблюдение входит в эти рамки.
Но если сознательный примат принадлежит в сколько-нибудь высокой степени не мышлению, а другой функции, то мышление принимает негативный характер, поскольку оно вообще еще сознательно и не находится в прямой зависимости от доминирующей (ведущей) функции. Поскольку мышление подчинено ведущей функции, оно, правда, может казаться позитивным; однако при ближайшем исследовании нетрудно бывает показать, что оно просто повторяет за доминирующей функцией, поддерживает ее аргументами, часто в явном противоречии с присущими мышлению законами логики. Стало быть, для данного нашего рассуждения эта часть мышления отпадает. Мы занимаемся скорее свойствами той части мышления, которая не может подчиниться примату другой функции, но остается верной своему собственному принципу. Наблюдение и исследование этого мышления трудно, потому что в конкретном случае оно всегда бывает более или менее вытеснено установкой сознания. Поэтому в большинстве случаев его приходится извлекать из задних планов сознания, если оно как-нибудь случайно, в момент отпавшего надзора, само не всплывает на поверхность. В большинстве случаев его приходится выманивать вопросом: «Но что же вы, собственно говоря, в сущности и совсем про себя думаете об этом деле?» Или приходится даже прибегать к хитрости и формулировать вопрос примерно так: «Что же вы представляете, что об этом думаю Я?» На этой последней формуле приходится останавливаться в тех случаях, когда подлинное мышление бессознательно и поэтому спроецировано. Мышление, которое, таким образом, выманивается на поверхность сознания, имеет характерные свойства, в силу которых я и называю его негативным. Его habitus лучше всего определяется словами «не что иное, как». Гете олицетворил это мышление в образе Мефистофеля. Прежде всего оно имеет тенденцию сводить предмет своего суждения к какой-нибудь банальности и лишать его собственного, самостоятельного значения. Это делается так, что предмет изображается зависящим от какой-нибудь другой, банальной вещи. Если, например, между двумя мужчинами возникает какой-либо, по-видимому, предметный конфликт, то негативное мышление говорит: «Cherchez la femme». Если человек защищает или пропагандирует какое-нибудь дело, то негативное мышление спрашивает не о значении самого дела, а о том, сколько это ему приносит дохода. Приписанные Молешотту слова: «Человек есть то, что он ест» тоже относятся к этой категории, так же как и множество других изречений, которые мне нет надобности приводить дословно. Разрушительный характер такого мышления, равно как иногда и ограниченная полезность его, не требует, конечно, дальнейших объяснении.
Однако есть еще иной вид негативного мышления, который на первый взгляд вряд ли можно даже распознать как таковой, а именно мышление теософическое, которое ныне быстро распространяется во всех частях света, быть может, в виде реакции против материализма непосредственно предшествовавшей эпохи. Теософическое мышление, по-видимому, совсем не редуктивно, но возводит все же к трансцендентным и мирообъемлющим идеям. Например, сновидение не есть просто скромное сновидение, а переживание в «иной плоскости». Необъяснимый еще факт телепатии объясняется очень просто: «вибрациями», идущими от одного человека к другому. Обыкновенное нервное расстройство объясняется очень просто тем, что недомогает астральное тело. Некоторые антропологические особенности жителей Атлантического побережья легко объясняются гибелью Атлантиды и т. д. Стоит только открыть теософскую книгу, чтобы задохнуться от сознания, что все уже объяснено и что «духовная наука» не оставила вообще никаких загадок. В сущности, такого рода мышление столь же негативно, как и мышление материалистическое. Если это последнее истолковывает психологические процессы как химические изменения в ганглиозных клетках, или как выпускание и втягивание клеточных отростков, или же как внутреннюю секрецию, то такое понимание совершенно столь же суеверно, как и теософия. Единственное различие заключается в том, что материализм сводит все к понятной нам физиологии, тогда как теософия возводит все к понятиям индусской метафизики. Если свести сновидение к переполненному желудку, то ведь сновидение этим не объяснено, и если телепатию объяснить «вибрациями», то и этим тоже ничего не сказано. Ибо что такое «вибрация»? Оба способа объяснения не только бессильны, но и разрушительны, ибо они мешают серьезному исследованию проблемы тем, что они посредством мнимого объяснения отвлекают интерес от самого предмета и направляют его в первом случае на желудок, а во втором — на воображаемые вибрации. Оба вида мышления бесплодны и стерилизующи. Негативная особенность этого мышления происходит оттого, что это мышление столь неописуемо дешево, то есть бедно производительной и творческой энергией. Это мышление тянется на буксире за другими функциями.
3. Чувство
Чувство в экстравертной установке ориентируется по объективно данному, то есть объект является неизбежной детерминантой самого способа чувствования. Оно стоит в согласии с объективными ценностями. Тот, кто знает чувство только как субъективный факт, не сразу поймет сущность экстравертного чувства, ибо экстравертное чувство по возможности освободило себя от субъективного фактора, зато всецело подчинилось влиянию объекта. Даже там, где оно обнаруживает, по-видимому, свою независимость от свойств конкретного объекта, оно все-таки находится в плену у традиционных или каких-нибудь других общезначимых ценностей. Я могу увидеть себя вынужденным обратиться к предикату «прекрасный» или «добрый» не потому, что по субъективному чувству нахожу объект «прекрасным» или «добрым», а потому, что название «прекрасный» или «добрый» является подходящим, и притом подходящим постольку, поскольку противоположное суждение как-нибудь нарушило бы общую ситуацию чувства. В таком «подходящем суждении» чувства дело совсем не сводится к симуляции или даже ко лжи, а только к акту приноровления. Так, например, картина может быть названа «прекрасной» потому, что повешенная в салоне и подписанная известным именем картина, по общему предположению, должна быть «прекрасной», или потому, что предикат «некрасивости» может огорчить семью счастливого обладателя, или еще потому, что у посетителя есть намерение создать приятную атмосферу чувства, а для этого необходимо, чтобы все чувствовалось приятным. Такие чувства направляются по руководству объективных детерминант. Как таковые, они являются подлинными в своем родовом значении и представляют собою всю видимую вовне функцию чувства.
Совершенно так, как экстравертное мышление, насколько возможно, освобождает себя от субъективных влияний, так и экстравертное чувство должно пройти через некоторый процесс дифференциации, пока оно не отрешится от всякого субъективного добавления. Оценки, выдвигаемые актом чувства, соответствуют или непосредственно объективным ценностям, или по крайней мере некоторым традиционным и общераспространенным мерилам ценности. Именно такого рода чувствованию следует приписать то обстоятельство, что так много людей ходят в театр, или на концерт, или в церковь, и даже с правильно размеренными позитивными чувствами. Ему же мы обязаны и модами и, что гораздо ценнее, позитивной и рапространенной поддержкой социальных, филантропических и прочих культурных начинаний. В этих делах экстравертное чувство оказывается творческим фактором. Без такого чувствования немыслимо, например, прекрасное и гармоническое общение. В этих пределах экстравертное чувство есть столь же благодетельная, разумно действующая сила, как и экстравертное мышление. Однако это благотворное действие утрачивается, как только объект приобретает преувеличенное влияние. Именно в таких случаях преувеличенно экстравертное чувство чрезмерно вовлекает личность в объект, то есть объект ассимилирует себе данное лицо, вследствие чего личный характер чувствования, составляющий его главную прелесть, утрачивается. Ибо вследствие этого чувство становится холодным, предметным и недостоверным. Оно обнаруживает некие скрытые намерения, во всяком случае оно вызывает такое подозрение у непредубежденного наблюдателя. Оно уже не производит того приятного и освежающего впечатления, которое всегда сопровождает подлинное чувство, но вызывает подозрение в том, что здесь есть поза или актерство, хотя эгоцентрическое намерение может быть еще совершенно бессознательно. Правда, такое преувеличенно экстравертное чувство оправдывает эстетические ожидания, но оно говорит уже не сердцу, а только внешним чувствам или — что еще хуже — только еще рассудку. Правда, оно может еще наполнить эстетическую ситуацию, но этим оно и ограничивается и не действует за пределами этого. Оно стало бесплодно. Если этот процесс прогрессирует, то наступает замечательно противоречивая диссоциация: оно овладевает всяким объектом, подходя к нему с оценкой чувства, так что завязывается множество отношений, которые внутренне противоречат друг другу. Так как это было бы совсем невозможно при наличности сколько-нибудь ярко выраженного субъекта, то подавляются и последние остатки действительно личной точки зрения. Субъект до такой степени всасывается в отдельные чувствующие процессы, что наблюдатель выносит такое впечатление, как будто бы перед ним был один только процесс чувствования и не было бы более субъекта чувства. В таком состоянии чувствование совершенно утрачивает свою первоначальную человечную теплоту, оно производит впечатление позы, непостоянства, ненадежности, а в худших случаях впечатление истерического состояния.