Однако, если симптом не функционален, если он не имеет жизненно важного значения для организма, его устранение не причинит вреда пациенту, скорее наоборот ѕ оно пойдет ему на пользу. Симптоматическую терапию, как правило, критикуют на том основании, что она игнорирует взаимосвязь симптомов. Болезненный симптом, на первый взгляд самостоятельный, на самом деле может играть жизненно важную роль для целостности психической организации пациента, и потому терапевт не имеет права "изымать" симптом, не уяснив его значение.
Из этого положения закономерно вытекает другое. Если симптоматическая терапия действительно опасна, когда мы имеем дело с истинно невротическими симптомами, то она же совершенно безвредна, когда мы имеем дело с экспрессивной симптоматикой. Устранение симптома экспрессивного характера не причиняет пациенту вреда, напротив, оно может облегчить его состояние. Это означает, что симптоматическая терапия может найти гораздо более широкое применение, нежели предписывает ей психоанализ (463, 487). Многие гипнотерапевты и поведенческие терапевты считают, что опасность симптоматической терапии сильно преувеличена.
На основании всего вышеизложенного закономерно заключить, что традиционное понимание неврозов страдает чрезмерной упрощенностью. В общей картине симптоматики невроза всегда можно обнаружить как функциональные, так и экспрессивные симптомы, и мы должны научиться различать их, отделять одни от других, как отделяем причину от следствия. Так, например, причиной многих невротических симптомов бывает чувство беспомощности, такую симптоматику следует рассматривать как реактивное образование, с помощью которого человек пытается преодолеть ощущение беспомощности или хотя бы сжиться с ним. Реактивное образование, безусловно, функционально, но само чувство беспомощности экспрессивно, оно не приносит человеку пользы, оно не выгодно для него. Оно предстает перед организмом как данность, и человеку не остается ничего другого, как реагировать на эту данность.
КАТАСТРОФИЧЕСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ;
БЕЗНАДЕЖНОСТЬ
Иногда мы сталкиваемся с тем, что все попытки организма преодолеть угрозу терпят крах. Так бывает, когда внешняя угроза слишком велика или когда защитные системы организма слишком слабы, чтобы противостоять угрозе.
Гольдштейн первым провел глубокий анализ симптоматики пациентов, страдающих травматическими повреждениями мозга, и показал разницу между функциональными реакциями, или реакциями, направленными на преодоление угрозы, и катастрофическим поведением, возникающим в результате невозможности преодоления этой угрозы.
Катастрофическое поведение обнаруживается также у пациентов, страдающих фобиями (260) и тяжелыми посттравматическими неврозами (222). Наверное, с еще большей наглядностью он проявляется у невротизированных крыс, у которых оно принимает форму лихорадочного поведения (285). Конечно, этих крыс нельзя назвать невротиками в строгом смысле этого слова. Невроз ѕ это болезненный способ организации поведения, тогда как поведение этих животных абсолютно дезорганизовано.
Другой характеристикой катастрофического поведения является его антифункциональность, нецеленаправленность; другими словами, оно скорее экспрессивно, нежели функционально. Следовательно, такое поведение нельзя назвать невротическим, для его обозначения стоило бы использовать другие термины. Можно назвать его катастрофическим, можно дезорганизованным, можно попытаться найти какое-то иное название. Однако вы можете предпочесть иную точку зрения на эту проблему, например, ту, что предлагает в своей работе Кли (233).
Еще одним примером такого рода экспрессии, в корне отличной от невротического преодоления, является глубокое чувство безнадежности или уныния, характерное для людей и обезьян (304), вынужденных жить в условиях хронической депривации, обреченных на бесконечные разочарования. В какой-то момент эти люди (и обезьяны) просто перестают сопротивляться обстоятельствам, однажды они понимают, что борьба бессмысленна. Им не на что надеяться, а значит, не за что бороться. Вполне возможно, что апатия шизофреника объясняется этим же чувством безнадежности, а следовательно, ее следует интерпретировать не как форму преодоления, а как отказ от преодоления. Мне кажется, что апатия как симптом кардинально отличается от буйного поведения кататонического шизофреника или бредовых идей параноидного пациента. Буйство и бред очевидно функциональны; это реакции, направленные на преодоление, они свидетельствуют о том, что организм сопротивляется болезни, что он не утратил надежды. В теории это может означать, что прогноз при кататонических и параноидных формах будет более благоприятным, чем при простой форме шизофрении, и практика подтверждает это предположение.
Так же дифференцированно следует подходить к интерпретации суицидальных попыток, к анализу поведения смертельно больных людей и к анализу отношения пациента к болезни. В этих ситуациях отказ от преодоления также значительно снижает вероятность благоприятного исхода.
ПСИХОСОМАТИЧЕСКИЕ СИМПТОМЫ
Дифференциация поведения на функциональное и экспрессивное может оказаться особенно полезной в сфере психосоматической медицины. Именно этой области знания наивный детерминизм Фрейда нанес наибольший вред. Ошибка Фрейда заключалась в том, что он предполагал за поведением обязательную взаимосвязь с "бессознательной мотивацией". Обнаруженный им феномен так называемых ошибочных действий он интерпретировал исключительно с точки зрения бессознательных мотивов, словно не замечая существования иных детерминант поведения. Он обвинял в антидетерминизме любого, кто только предполагал возможность существования иных источников забывания, оговорок и описок. Многие психоаналитики и по сей день склонны объяснять поведение человека исключительно действием бессознательных мотивов. Следует признать, что при анализе неврозов предвзятость психоаналитиков не так вопиюща, поскольку практически все невротические симптомы действительно имеют под собой бессознательную мотивацию (разумеется, наряду с другими детерминантами).
Однако в психосоматической медицине такой подход породил страшную неразбериху. Очень многие соматические реакции не несут в себе никакой функции, очевидной цели, они не имеют под собой никакой мотивации ѕ ни бессознательной, ни осознанной. Такие симптомы как повышенное кровяное давление, запор, желудочная язва и т.п., скорее всего, являются эпифеноменами, побочными продуктами сложной цепи физических и соматических процессов. Ни один язвенник не стремился заработать язву, не нуждался в ней; его болезнь не несет ему прямой выгоды. (Я пока оставляю в стороне вопрос о вторичной выгоде.) А вот в чем он действительно нуждался, так это в том, чтобы скрыть от окружающих свою пассивность или подавить свою агрессию или соответствовать неким идеалам. Эти цели могут быть достигнуты только ценой соматического здоровья, но эта цена всегда неожиданна для человека, он не предвидит ее. Другими словами, психосоматические симптомы не приносят человеку той (первичной) выгоды, какую приносят невротические симптомы.
Блестящий пример тому ѕ исследование Данбер (114), доказавшее, что существует особый тип людей, склад личности которых увеличивает риск травмы. Эти люди настолько беспечны, настолько неосмотрительны, что поскальзываются, запинаются и падают на ровном месте, получая при этом различного рода переломы и вывихи. Они не ставят перед собой задачи сломать руку или ногу, эти переломы ѕ не цель этих людей, а рок, довлеющий над ними.
Впрочем, некоторые исследователи допускают гипотетическую возможность того, что соматические симптомы приносят человеку определенную выгоду, но я бы сказал, что эти симптомы правильнее было бы отнести к разряду конверсионных или невротических симптомов. Если же соматический симптом возникает в результате некоего невротического процесса, как непредвиденная соматическая расплата за него, он требует иного названия; его имеет смысл назвать, например, физионевротическим или экспрессивно-соматическим. Не стоит смешивать побочные продукты невротического процесса с самим процессом.
Прежде чем закончить обсуждение этой темы, считаю нужным упомянуть о наиболее выразительном классе симптомов. Это симптомы, которые отражают генерализованные, организмические состояния человека, такие как депрессия, хорошее здоровье, активность, апатия и т.п. Если человек подавлен, то он подавлен весь, целиком. И совершенно очевидно, что запор в данном случае является не функциональным, а экспрессивным симптомом (хотя у некоторых пациентов даже запор может стать целенаправленным поведенческим актом, например, ребенок настойчиво отказывается испражняться, демонстрируя тем самым бессознательную враждебность по отношению к назойливым приставаниям матери). То же самое можно сказать об утрате аппетита и о мутизме, нередко сопровождающих апатию, о хорошем мышечном тонусе здорового человека, о нервозности неуверенного в себе человека.
Возможность двоякой интерпретации психосоматических расстройств прекрасно продемонстрирована в работе Сонтага (433). Автор исследовал пациентов с кожными заболеваниями. Он рассказывает о пациентке, страдавшей сильной угревой сыпью. Манифестация и троекратные повторные возникновения этого симптома по времени совпадали с эпизодами тяжелого эмоционального стресса и конфликта, связанного с сексуальными проблемами. В каждом из трех эпизодов угри как нарочно появлялись на лице и теле женщины накануне сексуального контакта. Вполне возможно, что женщина бессознательно желала оказаться неприглядной для того, чтобы избежать сексуального контакта; возможно также, что она таким образом наказывала себя за свои прошлые прегрешения. Другими словами, сыпь могла выступать как функциональный, невротический симптом, симптом, несущий определенную выгоду пациентке. Но убедительных аргументов в пользу такой интерпретации у нас нет; да и сам Сонтаг допускает, что вся эта история вполне может быть цепью случайных совпадений.