По мере того, как усиливалась королевская власть, подвергались постоянным ограничениям права старинных провинциальных Штатов: в Оверни Штаты были собраны в последний раз в 1651 году, в Нормандии в 1666 году, в Креси в 1673 году; во Франш‑Конте их существование прекратилось в 1679 году после присоединения этой провинции к Франции; такая же участь постигла их в Руссильоне и в Эльзасе. Со времени вступления Людовика XIV на престол провинциальные Штаты собирались только в некоторых отдаленных провинциях, – в Бретани, во Фландрии, в Камбрези и в Артуа, в Бургундии, в Провансе, в Лангедоке, и в некоторых небольших округах среди Пиренейских гор. "Постоянные игры и балы, три раза в неделю комедии и щегольство – вот чем занимались Штаты", по словам госпожи де Севинье. Самой важной прерогативой провинциальных Штатов было распределение между общинами различных налогов и надзор за их взысканием. Большая часть налогов поступала в королевскую казну. Размер пожертвований определялся интендантом, который был настоящим председателем Штатов, между тем как губернатор председательствовал там только для внешней обстановки. Их требования были в сущности приказаниями, потому что при Людовике XIV были запрещены всякие пререкания. В случае надобности интенданты могли прибегать к подкупу голосов или к тайным повелениям об аресте. Главная выгода Штатов заключалась в том, что через посредство назначаемых ими делегатов они сами наблюдали за распределением и за взысканием налогов.
Всемогущество короля не щадило и муниципальных вольностей также, как и провинциальных. Ни на какую из руководящих должностей не мог быть назначен человек, неугодный королю. Выборные должности являлись таковыми чисто номинально. С 1692 года муниципальные должности превратились в должности по назначению от правительства, то есть король стал в каждом городе продавать мэру и его асессорам на всю жизнь право заведовать делами городского управления. В сущности продажа должностей была одним из тех способов добывать деньги, к каким часто прибегало французское правительство в конце царствования Людовика XIV.
Интендант посылался в свой округ "для исполнения приказаний Его Величества"; эта неясная формула дает понятие о его административной роли. Одной из его главных обязанностей была раскладка тальи, но в избирательных провинциях он разрешал все подробности, касавшиеся администрации. Они распределяли налог между приходами, ежегодно объезжали свои интендантства и присылали сведения о положении округов, наблюдали за финансовыми агентами и в особенности за субделегатами, заменявшими их в каждом главном городе их округа, контролировали деятельность судебных мест, разрешали множество уголовных и тяжебных дел, сообщали Тайному Совету обо всем, что касалось исполнения королевских приказаний, имели право вмешиваться в то, что касалось полиции, торговли, промышленности, земледелия, и участвовали в преследованиях реформаторов. Вокруг себя они не находили никого, кто мог бы внушать им страх: они заставляли молчать и губернаторов, и епископов, и членов парламентов. Они подчинялись только приказаниям, полученным из Версаля. Это были могущественные агенты абсолютной монархии.
К десяти парламентам, существовавшим в 1643 году (в Париже, в Тулузе, в Гренобле, в Бордо, в Дижоне, в Руане, в Эксе, в Ренне, в По и в Меце), Людовик XIV прибавил два, – один для Фландрии и другой для Франш‑Конте. Кроме того, Людовик XIV учредил три "верховных совета" или парламента с менее широкой сферой ведомства, – для Руссильона, для Артуа, для Эльзаса, потом в Брейзах и в Кольмаре. В течение всего царствования Людовика XIV все судебные палаты находились под гнетом последствий Фронды: им было строго воспрещено всякое вмешательство в администрацию и в политику. Парламенты решали только те дела, которые оставлял интендант на их рассмотрение. Им были воспрещены всякие протесты против арестов. Кроме того, интенданты вмешивались в разрешение текущих дел парламентов.
Короче говоря, в провинциях все зависело от интенданта, который находился в полной зависимости только от государственных секретарей и от генеральных контролеров подобно тому, как сами они находились в зависимости от короля.
В общественной иерархии, зародившейся еще во времена феодализма, духовенство было высшим из трех сословий французского королевства, оно уступало только принцам крови. Но хотя духовенство и пользовалось правом первенства, щедрыми наградами и некоторыми финансовыми привилегиями, оно в сущности только служило образцом того безусловного повиновения, до которого довел все классы населения Людовик XIV. Запрещались непосредственные контакты между епископами и папой. Со времени заключения Конкордата 1516 года, французское духовенство действительно, состояло из таких должностных лиц, которые были безусловно преданы королю; но такой режим никогда не был более выгоден для деспотизма, чем в то время, когда Людовик XIV пользовался правом раздавать бенефиции. От короля вполне зависели все назначения на церковные должности. И аббатства коменду (только для пользования доходами) король чаще всего раздавал в качестве пенсий лицам, не входившим в состав духовенства, то касательно церковных должностей Людовик XIV руководствовался теме же соображениями, как при выборе своих политических сотрудников. Некоторые из выдающихся членов французского духовенства стали, наконец, заботиться о преобразовании нравов духовенства, и эти старания увенчались успехом. Конечно, еще были такие церковные сановники, которые в сущности были светскими людьми и не отличались безукоризненной нравственностью, но в целом нравы духовенства стали с тех пор отличаться гораздо более строгим соблюдением приличий.
К прежним шести духовным пэрам Людовик XIV прибавил епископа Парижского, который стал теперь герцогам Сен‑Клу. Духовные лица, совершавшие богослужение при дворе, занимали очень высокое место в церковной иерархии. Также очень важной личностью был королевский духовник, потому как король поверял ему тайны своей совести.
Члены французского духовенства всегда пользовались тем преимуществом над дворянами из мирян, что составляли одно сословие и одно семейство. Они по прежнему заседали через каждые пять лет на больших собраниях для разрешения десятичного налога и "добровольного дара" и на малых собраниях для проверки финансовых отчетов. Дворянство не могло пользоваться даже такими внешними формами общественной деятельности, которые могли бы служить для него утешением в окончательной утрате всякого политического влияния.
Ни в одной из стран Европы абсолютизм не нанес такого политического ущерба дворянству как во Франции. В результате этой политики французское дворянство в значительной мере было отторгнуто от управления государством. И это тем более странно, что центральное управление времени Людовика XIV приобретает ярко выраженный дворянский отпечаток. Король уезжает из беспокойного Парижа и переселяется в его предместье, Версаль. За королем и окружающим его дворянством тянется центральное правительство, в представлении которого высшее государственное установление – это двор. Казалось бы, что такая обстановка благоприятна для самого широкого проникновения дворянства в область государственного управления. Поэтому нелегко объяснить политический упадок дворянства в эту эпоху. О такого рода разгроме класса нам говорят многие современники, и всего резче и озлобленней герцог де Сен‑Симон. По его представлению разгром дворянства является результатом злокозненных замыслов правительства. (Он недоволен главным образом правительством Мазарини и Людовика XIV, но возвеличивает Людовика XIII, при котором возвысился его отец). Задачей этих людей действительно было разорвать связь дворянства с правительством. В эпоху фронды дворян разорили постоянные войны, в последствии – дорогая придворная жизнь.
Уже в конце 60–х Людовик XIV в своих "Mémories pour le Dquphine" наставляет наследника, советуя не делать ближайшими помощниками людей хорошей породы. Лучше возвышать из ничего лиц без родословной и без влияния. Они все время будут чувствовать себя "созданиями короля". Король действительно был одержим идеей "ровнять головы подданным". Его мемуары пронизаны идеей какой‑то особой монаршей гениальности и исключительности, а все подданные, по мнению самого короля, должны меркнуть в сиянии его солнца. Что, собственно, и наблюдается в эту эпоху.
Правительство сосредотачивает вокруг себя не только верхи дворянства, но и его середину и низы. Наводняя Версаль и Париж, дворяне теряют связь с почвой. Появляется много бесполезных трутней – дворян, уехавших из своей провинции, но не поступивших на государственную службу. Дворяне утрачивают даже врожденный вкус к ремеслу полководца и к войне вследствие того, что устанавливается новый порядок прохождения должностей. Король требует, чтобы дворяне жили при его дворе, и не только аристократия, но и средние семьи. Он неохотно смотрит, когда уклоняются от этой чести. Не являться ко двору означало навлечь на себя опалу. Король не любил также, чтобы жили только в Париже, не являясь при этом в Версаль. Жалобы недовольных придворных того времени сводились не только к тому, что их заставляли сосредотачиваться и обезличиваться вокруг двора. Они указывали, что при дворе не различают породы, происхождения, соединяют высшее дворянство с дворянством среднего и мелкого калибра. При дворе господствует мешанина, неуважение к рангам. Небогатые и неродовитые мнят себя там равными лучшим родам. И не только у фрондирующего Сен‑Симона, но и со стороны вполне лояльного дворянства мы встречаемся с такого рода жалобами. (Например Бюсси Рабютен пишет своей родственнице г-же де Севинье, что она напрасно называет его так часто в своих письмах графом. Г-жа де Севинье замечает по этому поводу, что напрасно Бюсси Рабютен обижается на такой титул. Он не заключает в себе ничего постыдного. Вот если бы дело шло о титуле маркиза, то действительно можно было бы высказать неудовольствие, до такой степени он захватан разными проходимцами, которые присваивают его себе, не имея на это ни малейшего права. Тут можно было бы обижаться. А титул графа еще не успели обесценить до такой степени).