Смекни!
smekni.com

Н. С. Лесков «Многое мною написанное мне действительно неприятно, но лжи там нет нигде, я всегда и везде был прям и искренен…» (стр. 2 из 10)

В романе Чернышевского научно-социологическая мысль сама по себе становится структурно-художествен­ным фактором, организующим жанр романа и его сю­жетно-композиционные связи. Научная мысль входит в художественную систему произведения так естественно и закономерно, что мы можем говорить об особом типе художественного мышления писателя, при котором ак­тивность анализирующего и синтезирующего факторов, определяющих сюжетно-композиционные связи и систему образов, не скрыта от читателя, а, наоборот, служит источником эстетических переживаний.

Новаторски сочетаются обличительное и утверждающее начала, образные и научно-логические способы обобщения жизни, писатель исследовал ведущие тенденции в жизни передовой части русского общества, духовное становление мыслящего разночинца, овладев­шего идеями социализма, демократии и революции. Ори­гинальный тип художественного мышления писателя, предусматривающий творческий анализ идеологического мироощущения героев, их социальных и революционно-практических деяний, воплощаются в идейно-художественной концепции романа. В ней - сквозная, проходящая через все произве­дение история формирования молодого поколения стро­ителей новой жизни, включающая социальные, этико-философские и нравственно-психологические аспекты.

В по­вествование о жизни Веры Павловны естественно вписаны рассказы о Дмитрии Лопухове и Александре Кирсанове, Кате Полозовой и Насте Крюковой, Рахметове и спасенной им молодой вдове, «даме в трауре» и «мужчине лет тридцати». Становление личности новой женщины вобра­ло в себя не только любовно-интимные переживания героини, но и процесс приобщения ее к великому делу перестройки социальных, семейно-юридических и мораль­но-этических отношений.

Таким образом, художественная оригинальность и мо­нолитность жанровой структуры романа «Что делать?» достигается единством трех слагаемых: описания интим­но-семейной жизни нового поколения молодежи, станов­ления их социалистической идеологии и, наконец, прак­тических революционных шагов к осуществлению личных и общественных идеалов. Однако и сейчас порой встречаются еще противопоставления друг другу этих состав­ных, попытки вывести за пределы сюжета утопические картины социалистического будущего или эпизоды с Рах­метовым и «дамой в трауре».

Для жанрового структурного единства немаловажно проявление авторской позиции, когда в роман вводится образ автора-повествователя. Все встречи героини с дру­гими персонажами (в том числе с Рахметовым и «дамой в трауре») взаимосвязаны и входят в сквозной событий­ный сюжет, в котором личное, семейно-психологическое и идеологическое находятся в нерасторжимом художе­ственном единстве.

«Сны» Веры Павловны представляют необычно смелую художественную интерпретацию событийного сюжета в узловых, переломных этапах личной и духовной жизни героини. В первых двух сновидениях завершен сюжет о взаимоотношениях Веры Павловны с «пошлыми людь­ми» из старого мира и прослежен переход ее в «общество .чистых людей», в третьем психологически обоснован сю­жет о втором замужестве, а в четвертом раскрыт в це­лостном, конкретизированном виде духовный, социально-философский мир героини.

«Сны» цементируют и жанровую монолитность романа. В одном случае, это художественно-символические кар­тины, утверждающие типологическое единство и взаимо­связь личного освобождения героини и освобождения во­обще всех девушек из «подвала» («Первый сон Верочки»), женской эмансипации и социального обновления всего человечества («Четвертый сон Веры Павловны»); в дру­гом — ретроспективное и предельно спрессованное изло­жение событий, повлиявших на мировосприятие и психологию героини и предопределивших новые сюжетные повороты. Именно благодаря «Второму сну Веры Пав­ловны» читатель узнает о спорах в лопуховском кружке по поводу естественнонаучных трудов немецкого химика Либиха, о философских дискуссиях по поводу реальных и фантастических желаний людей, законов исторического прогресса и гражданской войны в Америке. В домашнем молодежном «университете», усвоив мысль о том, что «жизнь имеет главным своим элементом труд», Вера Павловна приняла решение организовать трудовое това­рищество нового типа.

Обе разновидности художественно убедительны и ори­гинальны потому, что здесь психологически мотивировано поведение людей, находящихся в состоянии сна (отра­жение реальных событий, разговоров и впечатлений в фантастических гротескных образах или наслаивающихся, друг на друга картинах, причудливо смещающих вре­менные и пространственные границы реальных первоис­точников). Естественным в комплексе сновидений героини выглядит символический образ «невесты своих женихов», впервые возникший как смелая художественная аллегория революции в разговоре Лопухова с Верочкой во время кадрили (IV раздел первой главы), и ее младшей се­стры — «Светлой красавицы», олицетворяющей Любовь-Равноправность («Третий сон Веры Павловны» и первая часть «Четвертого сна»). Примечательно, что как раз в этих вершинных сюжетных звеньях особенно наглядно проявилось жанровое структурное единство романа, вза­имосвязь личного и идеологического, любви и революци­онной деятельности. И здесь же художественно обосно­ваны временные смещения настоящего и будущего, пред­определившие творческую совместимость в романе исто­рии и утопии, революционного трагизма и идиллии, ре­ализма и романтики.

Таким образом, повествование о первом и втором замужестве Веры Павловны, о любви и счастье молодой женщины идет синхронно с историей ее духовного раз­вития. Сюжетные повороты в истории взаимоотношений Веры Павловны, Лопухова и Кирсанова имеют внутреннее обоснование в новых морально-этических воззрениях ге­роев (так называемой теории разумного эгоизма), по которым одинокого счастья нет, счастье одного человека зависит от счастья других, от общего благосостояния общества.

Урок человечности, нравственной стойкости и верности социальным идеалам дает героине Рахметов — центральный персонаж романа, появившийся в разделе «Особен­ный человек» (третья глава).

Естественно, что общение с миром «особенных людей» привело Веру Павловну к убеждению святости граждан­ского подвига. «Забудь, что я тебе говорила, Саша, слушай ее!» — взволнованно шепчет она мужу, потря­сенная судьбой «дамы в трауре» и ее пламенными призывами:

Мой милый, смелее

Вверяйся ты року!

Так формировалась книга Чернышевского о любви, социализме и революции, в которой человеческие судьбы осмысливались в свете нового философско-этического кодекса. Таким образом, во «Что делать?» любовно-интимный сюжет перерастает в сюжетный вариант идеологического новообращения ге­роини, а затем, с введением в повествование «особенного человека» Рахметова и «дамы в трауре»,— в сюжет, приоткрывающий их потаенную, революционно-практиче­скую деятельность.

Очевидной становится типологическая дифференци­ация «новых людей» на обыкновенных и особенных, что предусматривает разные возможности участия в обще­ственном прогрессе, начиная с мирного, просветительско­го, идеологического развития рядовой личности, доступ­ного большинству («путь к этому легок и заманчив: развитие, развитие»), и кончая суровыми условиями борь­бы авангардной части борцов.

Появление двух типов положительных героев романа имеет свои философские обоснования. Особенно часто в этой связи упоминается о влиянии философско-антропологических представлений Чернышевского в' трактовке «необыкновенных людей» как деятелей «особой породы», имеющих право на такое обособление вследствие при­рожденных свойств индивидуальной «натуры». Вли­яние антропологизма на художественный метод автора «Что делать?» несомненно, но нет нужды его преувели­чивать.

Некоторые критики, ссылаясь на антропологизм, тенденциозно отмечают в образе Рахметова даже «двой­ственность», «прямолинейность», «схематизм» и другие «недостатки» и отступления от реализма. Во многом это объясняется игнорированием связей романа с революци­онной действительностью 60-х годов, с одной стороны, и недооценкой художественно-логических возможностей воссоздания облика интеллектуального деятеля — с дру­гой. В конечном счете обстоятельства жизни, социальное бытие, а не биологически заданные свойства человеческой натуры определяют поведение и мораль «новых лю­дей» — и особенных и обыкновенных.

Дальновидность Чернышевского состоит в том, что, чутко уловив в жизни два аспекта общественной деятель­ности: легальной, «просветительской», и «подземной», ре­волюционной, он перевел их на уровень художественной типологии. Однако романист не противопоставлял «осо­бенных» людей «обыкновенным», руководителей револю­ционного подполья рядовым деятелям освободительного движения, а наметил диалектическую взаимосвязь между ними.

В сферу деятельности «обыкновенных людей» Черны­шевский включил легальную просветительскую работу в воскресных школах (преподавание Кирсанова и Мерцалова в коллективе работниц швейной мастерской), сре­ди передовой части студенчества (Лопухов мог часами вести беседы со студентами), на заводских предприятиях (занятия Лопухова в заводской конторе как один из путей «влияния на народ целого завода»), на научном поприще. С именем Кирсанова связана история столкновения вра­ча-разночинца с «тузами» петербургской частной прак­тики — в эпизоде лечения Кати Полозовой. Читатели узнают о научной деятельности Александра Матвеевича: его опыты над искусственным производством белковины приветствует Лопухов как «полный переворот всего во­проса о пище, всей жизни человечества».