Ясно, что зяточничество и покровительство власть имущих решало отнюдь не только проблемы карьерного роста богачей и ловкачей, оно помогало выйти из любой трудной ситуации: взять хотя бы, убийство Цзинь Лян и Симынь Цинем У Чжи. Подкупив осмотрщика трупов Хэ Девятого, который к тому же и побаивался коварного и влиятельного Симыня, эта парочка вышла сухой из воды. Таких примеров в романе – не сосчитать, в том же докладе цензор Цзэн обличает коллегу Симыня Ся Лунси: «…главный уголовный надзиратель судебно-уголовной управы в Шаньдуне, тысяцкий гарнизона Его Величества телохранителей и карателей, – человек бездарный и ничтожный, алчный и грубый, служебная деятельность которого давно вызывает всеобщее недовольство. Еще в бытность свою правителем Столичного округа Ся Лунси постоянно злоупотреблял властью и был разоблачен своими же подчиненными. Ныне, будучи надзирателем судебно-уголовной управы Шаньдуна, он бесчинствует, как и прежде. Оказывая нажим на сослуживцев, он устроил в Военное училище своего сына Чэнъэня, экзамены за коего сдавало нанятое постороннее лицо, чем был подорван моральный дух учащихся. Его подручный Ся Шоу занимается вымогательством, а посему вызывает ненависть подчиненных. Ся Лунси представления не имеет о своих служебных обязанностях. Принимая прибывших в уезд лиц чиновного звания, он подобострастно улыбается и не перестает раскланиваться, отчего приобрел кличку Лакей. Разбирая жалобы, он мнется в нерешительности, не зная, кого наказать, а кого помиловать, за что его и прозвали Истукан.» [15]
Подобные примеры говорят о том, что были и несогласные с таким положением дел ученые люди, которые заботились как о сохранении своего «общественного лица»[16] при столь тесной смычке бюрократии и купечества, такт и о благе империи.
Как мы видим, управление китайским городом второй половины минской эпохи номинально осуществлялось в соответствии с каноническими принципами имперской бюрократической традиции; фактически же, купцы уже с такой легкостью проникали в казенные ведомства, что традиционное противопоставление торговли и государственной службы почти потеряло смысл, а коррупция способствовала разложению аппарата управления: «У власти стояли лицемерные сановники, двор заполнили клеветники и льстецы. Преступная клика Гао Цю, Ян Цзяня, Тун Гуаня и Цай Цзина торговала постами и творила расправу. Царило открытое лихоимство. Служебное назначение определялось на весах: в зависимости от ранга устанавливалась и взятка. Преуспевали ловкачи и проныры, а способные и честные годами томились в ожидании назначения. Все это и привело к падению нравов. Поднебесную заполонили казнокрады и взяточники».[17]
2.1 Внешний облик города
В своем официальном образе город выполнял символическую миссию — быть прообразом «небесного порядка», воплощенного в имперской политике, — и здесь главную роль играла городская стена, выявлявшая стороны света и центр, разграничивавшая пространство внутреннее и внешнее и т.д. Стена была непременным атрибутом города, и стихийно возникавшие торговые поселения, даже насчитывавшие десятки тысяч жителей, не считались городом, если не были обнесены стеной. Последняя обязательно имела башни, бойницы, парапеты и прочие фортификационные сооружения.
Города традиционно имели форму квадрата или прямоугольника, ориентированных по сторонам света. Город делился на четыре части двумя прямыми, пересекающимися в центре улицами. За исключением самых больших городов, в стенах было лишь четверо ворот, по одним с каждой стороны. На пересечении двух главных улиц находилась смотровая башня с четырьмя воротами, чтобы в случае бунта или беспорядков каждую улицу можно было изолировать от остальных. В венчавшей ворота трехэтажной, наподобие пагоды, башне располагались воины, здесь же находился и огромный барабан, выполнявший роль городских часов. В него ударяли через определенные промежутки времени. Кстати, отсчет времени в минском Китае велся по солнечным или водяным часам, что придавало «течению времени» неоспоримую наглядность. Водяные часы отличались весьма сложной конструкцией, обеспечивавшей большую точность измерения. Кстати, в XVI в. китайцы познакомились с механическими часами, завезенными в их страну европейцами. Но эти хитроумные вещицы так и остались для них дорогостоящей забавой и не совершили переворота в их представлениях о времени.[18]
Расположение ворот и двух главных улиц отличали правильность и симметричность, чего нельзя сказать об улочках, пересекающих жилые кварталы, извивающихся и изгибающихся между домами. В китайском городе редко можно встретить разделение на богатые и бедные кварталы. Рядом с богатыми домами, с множеством дворов и садов, на той же линии теснятся бедные лачуги с одним двором. Если какая-то часть города больше подвержена наводнениям после летних дождей, чем другая, естественно, что состоятельные люди будут избегать низкой части города, хотя и здесь можно встретить большие дома рядом с жилищами бедняков[19].
Китайская архитектура к тому времени имела освященную веками традиционную схему сооружения построек, которая использовалась как для жилых домов, так и для храмовых зданий: выбранный участок земли, на котором затевалась стройка, представлял собой прямоугольник, вытянутый с юга на север. Внутри он обычно делился на «отсеки» стенами, идущими с востока на запад, или параллельными им зданиями, образующими ряды.[20] Таким образом, подобное здание состоял из нескольких дворов, по бокам которых находились залы, поделенные, в свою очередь, на меньшие комнаты. Высокая крыша с характерно изогнутыми концами покоилась на колоннах и покрывалась черепицей. Главный вход защищен "ширмой от духов" (ин би) — стеной, построенной прямо напротив главного входа, чтобы внутренний двор не был виден снаружи. Она должна была преграждать вход в дом злым духам. По китайской демонологии, духи могут двигаться только по прямой, поэтому подобная уловка представлялась весьма надежной.[21]
Китайский дом предназначался для большой семьи, каждое поколение которой жило в отдельном дворе, что обеспечивало как необходимую разделенность во избежание возможных раздоров, так и достижение идеала — единства под покровительством главы семьи. Поэтому все дома, и большие, и маленькие, спланированы именно так. От крестьянских жилищ с одним двором до огромных резиденций — везде сохранялась одна и та же планировка.
Богатые дома зажиточных китайских горожан, в том числе Симынь Цина, был настоящей городской усадьбой, комплексом, состоящим из многих строений и двориков, строились по упомянутому выше принципу. Каждое отдельное строение в подобной усадьбе имело, как правило, три глухие стены и одну легкую под длинным скатом крыши – либо с окнами и входом, либо даже совсем открытую, на манер нашей веранды. Вдоль этой открытой «стены» шли опорные столбы, количество которых примерно равно количеству имеющихся в таком доме перегородок и, соответственно, комнат. Если крышу поддерживало два столба, то дом называли трехкомнатным, если четыре, то пятикомнатным. Однако перегородок могло и вовсе не быть, и тогда все строение представляло собой как бы отдельную залу. В Китае зала всегда отдельное не разделенное перегородками строение, своеобразный дом-зала.Усадьба, подобная той, которой владел Симэнь Цин в уездном городе Цинхэ, всегда имела одно центральное строение, перегораживающее весь замкнутый стенами прямоугольник как бы поперек. Оно строилось так, чтобы быть обращенным на юг, в сторону благих веяний. В нашем случае это покои старшей жены Симэнь Цина – У Юэнян. По бокам двора перед этим строением расположены восточный флигель – покои второй жены хозяина – Ли Цзяоэр и западный, где живет третья жена – Мэн Юйлоу (восток, где восходит солнце, по старинным китайским представлениям, почетнее, чем запад, где оно заходит). Так в расположении покоев жен Симэнь Цина выражается традиционная иерархия семейных отношений. Жилые отсеки усадьбы разделены сложной системой стен с различными боковыми проходами и своеобразными «проходными залами», которые в таких домах, и у Симэнь Цина тоже, обычно выполняли роль своеобразных гостиных. Именно такая «проходная» зала замыкала в усадьбе Симэнь Цина с юга дворик, в котором жили первые три жены героя. Позади покоев старшей из них – Юэнян, находился еще один небольшой дворик, в который выходили кухня и покои четвертой жены хозяина Сунь Сюээ, ведавшей приготовлением всех изысканных блюд, которые подавались в доме Симэнь Цина. Перед «проходной» залой в больших резиденциях располагался еще один дворик с флигелями, опять-таки с востока и с запада. В восточном флигеле здесь жила дочь его со своим мужем Чэнь Цзинцзи, который играет в романе хоть и второстепенную, но существенную роль, а в западном спал сам Симэнь Цин в тех случаях, когда не хотел идти в покои ни одной из жен.У наружной стены, выходящей непосредственно на улицу, находились в доме Симэнь Цина две двухэтажные постройки, в которых жили две самые младшие по рангу жены Симэнь Цина: пятая госпожа – Пань Цзиньлянь и шестая – Ли Пинъэр. Они жили в наибольшем удалении от покоев старшей жены хозяина. К тому же часть помещения Цзиньлянь была занята под хранение аптекарских товаров, а к домику Ли Пинъэр примыкал склад вещей, заложенных в закладной лавке. Поскольку Симэнь Цин был торговцем и усадьба его выходила на улицу не глухой стеной, а, как и было положено торговцу, лавками – большая часть переднего помещения была занята лавкой лекарственных трав, а несколько меньшая – закладной лавкой.[22]