Современная женская литература явила лицо Медузы как архетипа женской разрушительной силы. Однако оборотной стороной разрушения предстает глубокое, безнадежное отчаяние. И не случайно, когда Персей волшебным мечом отрубает Медузе голову, Горгона рождает на свет крылатого Пегаса - символ надежды, свободы и вдохновения. Отчаяние - вот скрытое лицо современной женской прозы, отчаяние, уходящее корнями в материнский инстинкт, любовь и обеспокоенность за экологию мира человеческих отношений, судьбу и безопасность близких людей, семьи, детей.
2. Структурно-стилистические черты философского романа в женском творчестве постперестроечного периода
Как уже было нами заявлено ранее, главная цель нашего исследования - обнаружить и интерпретировать лингвостилистические особенности женской манеры повествования в рамках жанра философский роман и способы текстообразования, присущие лишь женщинам-писательницам, а также определить, какими способами современная женщина-автор репрезентирует себя в тексте. Исследуя эти явления, мы сможем приблизиться к ответу на вопрос, что такое "женский философский роман" и насколько принадлежность к определенному полу (в нашем случае к "женскому") обусловливает появление в тексте тех или иных дифференциальных стилистических характеристик.
Решение этой проблемы, видимо, кроется в характере нарративных стратегий, которые выбирает для себя женщина-автор. В зависимости от выбора творческой установки женщин-писательниц можно подразделить на классы - те, которые:
(1) усваивают мужское восприятие, создавая как бы игровую подмену угла зрения;
(2) подчеркивают женскую идентичность и генерируют особое "женское письмо";
(3) стараются избежать самоотождествления с каким-либо полом, но на деле получается, что они "расстаются" не столько с полом вообще, а именно с женским полом.
В реальных текстах эти установки сочетаются с разными типами нарративных стратегий (внешняя или внутренняя позиция), различными формами повествования (от 1,2 или 3 лица) и выбором определенного типа нарратора (мужчина или женщина), либо их чередованием. Изучение различных комбинаций типа нарратора и типов наррации позволяет искать ответ на два взаимосвязанных вопроса: а) всегда ли женщины-авторы стремятся к самоидентификации; б) какие параметры текста позволяют атрибутировать текст как "женский" при разном типе установок; в) можно ли говорить о таком понятии, как "женский стиль письма"?
Для ответа на эти вопросы мы также исследуем следующие языковые явления:
1) ритм наррации: длинные или короткие синтаксические периоды, эллиптированность конструкций; различная графическая организация текста; структура абзацев и сверхфрахзовых единств;
2) процессы "смещения" и "предпочтения" в сфере грамматики и словообразования и их стилистическая функция;
3) логика селективности повествовательного материала и способов его интеграции;
4) языковой материал, подвергающийся символизации и метафоризации в "женских" контекстах, и способы представления "сексуального";
5) особенности языковой игры (нередко имеющие чисто женский эротический характер);
8) круг интертекстуальных параллелей и способы их введения в текст;
9) способы метакомментирования в женских текстах.
В данном разделе мы остановимся лишь на нескольких, но наиболее показательных лингвостилистических явлениях, присущих жанру философского романа в женском творчестве, и будем продвигаться от более локальных формообразований к уровню композиции целого текста и способам его рамочного оформления. А именно, мы рассмотрим некоторые явления грамматического и словообразовательного уровня, которые проецируются на другие уровни организации текста.
(1) РОД И ПОЛ
Известно, что категория рода является облигаторной, а не интенциональной в русском языке: однако, как это было показано Л.В. Зубовой на материале современной поэзии[12], художники слова могут заявлять о своем праве на выбор формы даже в тех случаях, когда грамматические правила такого выбора не только не предусматривают, но могут и запрещать его. А именно, в текстах могут быть представлены два типа "аномалий": согласовательные аномалии и словообразовательные аномалии.
В рамках «женского философского романа» мы имеем дело с сознательным или бессознательным выбором "родо-половой" установки. Сознательная установка связывается со стремлением либо идентифицировать себя с женским полом, либо отказаться от "женской идентичности", что открыто комментируется в тексте: « Сотрудница слушает меня внимательно и с почтением. Я ученый, а в стенах института только это и имеет значение. В стенах научного учреждения реализация личности важнее, чем женская реализация»[13] . В данном случае отказ от женского рода в форме «ученый» задается по контрасту со словоформой женского рода «сотрудница».
Однако в том же тексте можно встретить и несознательный отказ от "женского" рода даже в том случае, когда он мог бы быть выраженным: « Но если я останусь дома, я буду думать, а мне нельзя. Так же, как замерзающему спать. Ему надо двигаться, ползти.»[14] . В этом случае выбор форм мужского рода - это выбор в пользу обобщения, единства всего рода человеческого - аналогию этому можно найти в пословицах: "Спасение утопающего - дело самого утопающего".
Соблюдения или нарушения семантического согласования релевантны и при введении сравнительных конструкций и интертекстуальных элементов: « Секретарша смотрит на меня, как на Мону Лизу - Джоконду, пытаясь постичь, в чем ее секрет, почему всему миру нравится эта широкая, скорее всего беременная, большелобая мадонна без бровей. [подчеркивание женственности у женщины] - Он похорошел прямо на глазах, как Золушка после прихода феи (подчеркивание женственности у мужчины)[15].
В жанре философский рома в женском творчестве, на наш взгляд, также наблюдается повышенный интерес к вопросам "пола", поэтому прослеживается и акцентуация категории рода, которая приобретает функцию сексуализации, в том числе и игровой.
Однако стремление избежать идентификации с каким-либо полом или вести повествование от лица противоположного пола может быть выражено и глобально, на уровне организации композиции всего произведения. Таким образом, во всех случаях введения подобных эгоцентрических конструкций мы имеем дело с нивелировкой личного ощущения героев по полу.
(2) ДИМИНУТИВЫ, ОБЛАСТЬ СЛОВООБРАЗОВАНИЯ И ВТОРИЧНАЯ ПОЭТИЧЕСКАЯ МОТИВАЦИЯ
В своей работе по различиям мужской и женской речи Е.А. Земская, М.В. Китайгородская и Н.Н. Розанова (1993), отмечая преференцию женщин к использованию диминутивов, констатируют также, что в некоторых коммуникативных ситуациях пол нерелевантен (формулы угощения, при общении врача с больными). Одновременно эти авторы отмечают преимущественное употребление диминутивов женщинами при общении с детьми. Другие исследователи, и мы к ним присоединяемся, отмечая тенденцию современных женщин к негации, видят в использовании ими уменьшительных суффиксов обнажение семантики "уничижения", в том числе и "самоуничижения" - таким образом задается отказ от собственной полноценности: ср. у Нарбиковой: чистенькие стекла, ребеночек, ясельки, люди стали маленькими и хорошенькими и др.
Однако в женских текстах отчетливо проступает еще одна тенденция - семантика "уменьшительности" связывается с образом мужчины, который в лучшем случае изображается как ребенок в руках Женщины-матери (т.е. мы имеем дело с "инфантилизацией" мужчин).
Что касается окказионализмов и других новообразований, то они у авторов-женщин в основном вращаются вокруг половых вопросов. Кроме особого внимания к противоположному полу, подобные словообразования показывают, что мужчина из объекта взгляда постепенно превращается в объект разглядывания, каковым была раньше женщина.
(3) ЧАСТИЦЫ ОТРИЦАНИЯ И ДРУГИЕ ФОРМЫ "НЕГАЦИИ"
В работах, посвященных анализу современных художественных текстов, отмечается то, что в них возрастает роль служебных языковых элементов (предлогов, союзов, частиц) и местоимений с неопределенной и оценочно-коммуникативной семантикой, ясной только в узком контексте. В некоторых постмодернистских текстах служебные элементы даже приобретают статус имен собственных. К примеру, в повести "План первого лица. И второго" у В. Нарбиковой появляется герой по фамилии Тоестьлстой (или сокращенно Т.е.), безусловно спроецированный на Толстого (поскольку второй герой носит фамилию Додостоевский), но при этом мотивировка имени Тоестьлстой такова: "то есть в принципе мужчина" - значит, мы снова имеем дело с окказионализмом.