Чтец: «Тогда он был худощавым мальчиком с ландышем в петлице, с высоко закинутой головой, с ресницами в полщеки…, - вспоминает А. Ахматова. - В десятые годы мы, естественно, всюду встречались: в редакциях, у знакомых, на пятницах в «Гиперборее» (т.е. у Лозинского), в «Бродячей собаке»…».
Ведущий: «Бродячая собака»…» - литературно-художественное кабаре на Михайловской площади, которое содержал энтузиаст-театрал Пронин. Оно открылось в ночь на 1 января 1912 г. Две комнаты с низкими потолками без окон ярко расписаны, заставлены столиками, скамьями, есть буфет и каин, цветные фонарики, небольшая сцена, душно, накурено, весело. «…Начинало мерещиться, что мир, собственно, сосредоточен в «Собаке», что и нет иной жизни, иных интересов, чем «собачьи!» (из воспоминаний В. Пяста)
/Рекомендуем следующую часть вечера провести с использованием элементов театрализации. Сцена оформлена в виде кафе. На экране: афиша вечера в «Бродячей собаке», далее – портреты участников вечера (см. Презентацию).
На авансцене: ведущий, на сцене за столиками: Н. Гумилев, С. Городецкий, А. Ахматова, О. Мандельштам, В. Маяковский, И. Одоевцева, Г. Иванов
В качестве музыкального оформления предлагаем использовать романсы С. Прокофьева на стихи А. Ахматовой (цикл «Пять стихотворений»), А. Гречанинова на стихи Вяч. Иванова (цикл «Римские сонеты»), И. Стравинского на стихи С. Городецкого, А. Вертинского на стихи А. Ахматовой «Сероглазый король»)
О. Мандельштам (в зал): Осип Мандельштам. «Что это было, что это было! Из расплавленной остроумием атмосферы горячечного, тесного, шумного, как улей, но всегда порядочного, сдержанно беснующегося гробик-подвала в маленькие сенцы, заваленные шубами и шубками, где проходят последние объяснения, прямо в морозную ночь, на тихую Михайловскую площадь; взглянешь на небо, и даже звезды покажутся сомнительными: остроумничают, ехидствуют, мерцают с подмигиванием».
Н. Гумилев: Николай Гумилев.
Слышу гул и завыванье призывающих рогов,
И я снова конквистадор, покоритель городов.
Словно раб, я был закован, жил, униженный, в плену,
И забыл, неблагодарный, про могучую весну.
А она пришла, ступая над рубинами цветов,
И, ревнивая, разбила сталь мучительных оков.
Я опять иду по скалам, пью студеные струи,
Под дыханьем океана раны зажили мои.
Но, вступая, обновленный, в неизвестную страну,
Ничего я не забуду, ничего не прокляну.
И, чтоб помнить каждый подвиг, — и возвышенность, и степь, —
Я к серебряному шлему прикую стальную цепь.
(Рыцарь с цепью)
С. Городецкий: Сергей Городецкий.
Просторен мир и многозвучен,
И многоцветней радуг он.
И вот Адаму он поручен,
Изобретателю имен.
Назвать, узнать, сорвать покровы
И праздных тайн и ветхой мглы –
Вот подвиг первый. Подвиг новый –
Всему живому петь хвалы.
А. Ахматова: Анна Ахматова.
И мальчик, что играет на волынке,
И девочка, что свой плетет венок,
И две в лесу скрестившихся тропинки,
И в дальнем поле дальний огонек, -
Я вижу все. Я все запоминаю,
Любовно-кротко в сердце берегу.
Лишь одного я никогда не знаю
И даже вспомнить больше не могу.
Я не прошу ни мудрости, ни силы.
О, только дайте греться у огня!
Мне холодно… Крылатый иль бескрылый,
Веселый бог не посетит меня.
Ведущий: «Анна Ахматова говорила мало и оживлялась, в сущности, только тогда, когда стихи читал Мандельштам», - свидетельствовал в своих мемуарах Георгий Адамович.
А. Ахматова (в зал): «…Мандельштам очень скоро стал первой скрипкой.... Сидят человек десять—двенадцать, читают стихи, то хорошие, то заурядные, внимание рассеивается, слушаешь по обязанности, и вдруг будто лебедь взлетает над всеми — читает Осип Эмильевич»
О. Мандельштам:
Дано мне тело – что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?
За радость тихую дышать и жить
Кого, скажите мне благодарить?
Я и садовник, я же и цветок,
В темнице мира я не одинок,
На стекла вечности уже легло
Мое дыхание, мое тепло.
Запечатляется на нем узор,
Неузнаваемый с недавних пор.
Пускай мгновения стекает муть –
Узора милого не зачеркнуть.
Г. Иванов: Георгий Иванов. «…Я почувствовал толчок в сердце: почему это не я написал! Такая «поэтическая зависть» - очень характерное чувство… Если шевельнулось – «зачем не я», - значит стихи настоящие»
Ведущий: «Цеховики во многом играли в литературу» – сочиняли эпиграммы, пародии, «Антологию античной глупости».
А. Ахматова (в зал): «Смешили мы друг друга так, что падали на поющий всеми пружинами диван… и хохотали до обморочного состояния».
О. Мандельштам:
Делия, где ты была? – Я лежала в объятьях Морфея.
Женщина, ты солгала,- в них я покоился сам.
Сын Леонида был скуп. Говорил он, гостей принимая:
"Скифам любезно вино, мне же любезны друзья".
Странник, откуда идешь? Я был в гостях у Шилейки.
Дивно живет человек: смотришь, не веришь очам.
В бархатном кресле сидит, за обедом кушает гуся,
Кнопки коснется рукой, сам зажигается свет.
Если такие живут на Четвертой Рождественской люди,
Странник, ответствуй, молю, кто же живет на Восьмой?
А. Ахматова (в зал): «…Куря, Осип всегда стряхивал пепел как бы за плечо, однако, на плече обычно нарастала горстка пепла…»
Н. Гумилев: Эпиграмма на Осипа:
Пепел на левом плече и молчи –
Ужас друзей - Златозуб.
А. Ахматова (в зал): «…В "Бродячей собаке"… он, между прочим, представил мне Маяковского. Как-то раз в "Собаке", когда все ужинали и гремели посудой, Маяковский вздумал читать стихи…».
В. Маяковский: Владимир Маяковский.
Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?
(А вы могли бы?)
О. Мандельштам: "Маяковский, перестаньте читать стихи. Вы не румынский оркестр".
Ведущий: Остроумный Маяковский не нашелся, что ответить.
И. Одоевцева: Ирина Одоевцева.
Ни Гумилев, ни злая пресса
Не назовут меня талантом.
Я маленькая поэтесса
С огромным бантом.
(в зал): «С одной стороны, он всегда казался веселым, смеялся громче всех… Никто не умел так совсем по-невзрослому заливаться смехом по всякому поводу - и даже без всякого повода. С другой стороны, эти веселость и смешливость были напускными. Мандельштам только притворялся и под легкомыслием старался скрыть от всех - а главное от себя - свое глубоко трагическое мироощущение, отгораживаясь от него смехом и веселостью…. Встречи с Мандельштамом были всегда не похожи на встречи с другими поэтами. И сам он ни на кого не походил. Он был не лучше и не хуже, а совсем другой… Человек из другого мира, из мира поэзии…»
О. Мандельштам:
Я вздрагиваю от холода,-Мне хочется онеметь!А в небе танцует золото,Приказывает мне петь.Томись, музыкант встревоженный,Люби, вспоминай и плачь,И, с тусклой планеты брошенный,Подхватывай легкий мяч!Так вот она, настоящаяС таинственным миром связь!Какая тоска щемящая,Какая беда стряслась!Что, если, вздрогнув неправильно,Мерцающая всегда,Своей булавкой заржавленнойДостанет меня звезда?Ведущий: Ахматова вспоминает: «…Я стояла на эстраде и с кем-то разговаривала. Несколько человек из залы стали просить меня почитать стихи. Не меняя позы, я что-то прочла».
А. Ахматова:
Подушка уже горяча
С обеих сторон.
Вот и вторая свеча
Гаснет, и крик ворон
Становится все слышней.
Я эту ночь не спала,
Поздно думать о сне...
Как нестерпимо бела
Штора на белом окне.
- Здравствуй!
О. Мандельштам (подходит к Ахматовой): Как вы стояли, как вы читали…
Вполоборота, о печаль,
На равнодушных поглядела.
Спадая с плеч, окаменела
Ложноклассическая шаль.
Зловещий голос - горький хмель –
Души расковывает недра:
Так - негодующая Федра –
Стояла некогда Рашель.
С. Городецкий:
Он верит в вес, он чтит пространство,Он нежно любит матерьял.Он вещества не укорялЗа медленность и постоянство.Строфы послушную квадригуОн любит — буйно разогнав —Остановить. И в том он прав,Что в вечности покорен мигу.Ведущий: В этом стихотворении С. Городецкий выделяет то, за что ценит Мандельштама как акмеиста.
Ведущий: Оценка акмеизма со временем у Мандельштама менялась, хотя общая приверженность течению осталась у него на всю жизнь. Когда через много лет Мандельштама спросили, что такое акмеизм, он ответил: «Тоска по мировой культуре».
Ведущий: Вначале ничто не предвещало, что Мандельштам станет поэтом и мучеником, а в чем-то и символом эпохи. Его стихи, возникающие, как писал А. Блок, «из снов — очень своеобразных, лежащих в области искусства только», казалось, были предназначены для узкого круга эстетов.
Ведущий: В апреле 1913-го в Санкт-Петербурге увидела свет первая книга стихов О. Мандельштама «Камень». Критики отмечали, что все произведения 22-летнего поэта не нуждаются в какой-либо скидке на возраст.
Название «Камень», как нельзя более удачно. Мандельштам говорит о поэтическом зодчестве: «Мы вводим готику в отношения слов, подобно тому как Себастьян Бах утвердил ее в музыке». Слову возвращается его вес, слово понимается как некий строительный материал, камень, из которого строится здание поэзии.