О страсти и ее характерных свойствах было сказано выше, но, пожалуй, не столь достаточно, чтобы сформировать о ней целостное представление. Попробуем развить эту мысль, обращаясь к первоисточникам святоотеческого предания православной церкви.
Понятие прелести синонимично понятию соблазна, и оба корня данных слов имеют общее значение («блазн» и «лест» в значении «ложь», «обман», «призрачность», «то, что мерещится»). Таким образом, если понятие страсти акцентирует основное внимание на факте болезненной привязанности, чувственном пленении вещью, то понятие соблазна, прелести выделяют момент ложной природы этой привязанности, ее пустотности и сомнительности, что в целом рисует перед нами образ обманчивой, ускользающей видимости вещи, порожденной болезненным, ложно направленным влечением воли.
Вот что об этом явлении писал святитель Игнатий Брянчанинов:
«Прелесть есть повреждение естества человеческого ложью…»[12].
«Прелесть есть усвоение человеком лжи, принятой им за истину. Прелесть действует изначально на образ мыслей; будучи принята и, извратив образ мыслей, она немедленно сообщается сердцу, извращает сердечные ощущения; овладев сущностью человека, она разливается на всю деятельность его, отравляет самое тело, как неразрывно связанное Творцом с душою. Состояние прелести есть состояние погибели или вечной смерти»[13].
«Всякая прелесть льстит нашему самомнению, нашему тщеславию, нашей гордыне… Среди ложного наслаждения, доставляемого бесовской прелестью, приходят минуты, в которые прелесть как бы разоблачается, и дает вкусить себя так, как она есть. Эти минуты – ужасны! горечь их и производимое впечатление невыносимы… Между тем припадки отчаяния становятся все сильнее и сильнее; наконец отчаяние обращается в умоисступление, и увенчивается самоубийством»[14].
Следующие высказывания принадлежат преподобному Григорию Синаиту:
«Первый вид прелести бывает началом второго, а второй – началом третьего или исступления»[15].
«Началом фантастического созерцания является самомнение… За самомнением – прелесть, ведущая к заблуждению по причине мечтательности. Мечтательная прелесть порождает хулу, после производит робость, называемую трепетом и смущением души… За трепетом – противоестественное исступление ума»[16].
Наконец, наиболее детализированную модель развития страсти в человеческой душе мы находим у преп. Иоанна в его «Лествице»:
«Иное есть прилог, иное - сочетание, иное - сосложение, иное - пленение, иное - борьба, и иное, так называемая - страсть в душе… Прилог есть простое слово, или образ какого-нибудь предмета, вновь являющийся уму и вносимый в сердце; а сочетание есть собеседование с явившимся образом, по страсти или бесстрастно; сосложение же есть согласие души с представившимся помыслом, соединенное с услаждением, пленение есть насильственное и невольное увлечение сердца, или продолжительное мысленное совокупление с предметом, разоряющее наше доброе устроение; борьбою называют равенство сил борющего и боримого в брани, где последний произвольно или побеждает, или бывает побеждаем; страстию называют уже самый порок, от долгого времени вгнездившийся в душе, и чрез навык сделавшийся как бы природным ее свойством, так что душа уже произвольно и сама собою к нему стремится… Но кто первое, (т.е. прилог в мысли), помышляет бесстрастно, тот одним разом отсекает все последнее»[17].
Эти и другие мысли могут служить для нас подробным руководством к анализу структуры и логики прельщения человеческой души. При том, что рассуждения святых отцов могут показаться слишком отвлеченными от наших с вами повседневных проблем и окутанными таинственной атмосферой аскетических подвигов и тончайших духовных переживаний, впоследствии нам нетрудно будет убедиться, сколь часто каждый из нас переживал нечто из перечисленных описаний.
Прелесть - не просто бич современной эпохи. Нынешнее общественное сознание, выстроенное по лекалам информационных потоков, не просто располагает к прелести, но более того – формирует целостную мировоззренческую установку сознания, которую можно охарактеризовать как прелестную, то есть определяющую смысл жизни в поиске прелестных состояний.
Таким образом, проблема прельщения и страстной привязанности становится для педагога едва ли не самой актуальной, если речь заходит о воспитательной задаче литературы вообще. И одним из ярчайших примеров тому может служить процветание и мировое господство так называемой «наркотической культуры» во всех сферах жизни общества, причем под наркотиком я разумею далеко не просто продукты химического синтеза, а в первую очередь наркотики чувственно-образные, продукты виртуального и информационного творчества.
История страстного пленения души на примере новеллы Э. Т. А. Гофмана «Фалунские рудники»
Гофман, быть может, как никто разбирался в сумрачных состояниях сознания, боролся с ними, подчинялся им, поэтизировал и развенчивал. Темная стихия, стихия страха и ужаса – одна из сторон мифотворчества романтика. Гофман оказался во многом близок проблематике и образным рядам Н. В. Гоголя и Ф. М. Достоевского. Писатели подобного склада ума, безусловно, принадлежат особому типу художников, распахнутых бездне и не боящихся заглянуть в нее.
«Фалунские рудники» – яркое тому подтверждение. Перед нами странный рассказ, полный трагических предчувствий и знамений, рассказ, могущий показаться плодом патологического состояния сознания, но, тем не менее, крайне важный в общем контексте нашего литературного курса.
а) Главный герой – Элис Фребем, юноша, разочаровавшийся в профессии мореплавателя и решивший порвать с океаном раз и навсегда. С самых первых страниц рассказа мы встречаем его в подавленном душевном состоянии, которое можно охарактеризовать как уныние. Дело все в том, что в детском возрасте Элис потерял всех своих родственников, отца, братьев. У него оставалась лишь мать, ради которой он жил все это время, всеми силами стараясь обеспечить ее старость в морских плаваниях.
Но пришел день смерти матери, Элис остается совсем один. Быть может, его поддержат друзья, не оставит в одиночестве любимая девушка? К сожалению, ни друзей, ни возлюбленной у Элиса не нашлось. Это был довольно замкнутый молодой человек, вся жизнь которого проходила в мечтах и грезах, в пространстве воображения. Отныне Элис не мог объяснить себе, для чего жить дальше. Ему оставалось лишь сидеть в стороне и предаваться тяжелым раздумьям, не приводящим ни к чему доброму. Именно в таком унылом настроении читатель и застает главного героя новеллы.
Заметим только одно в ходе нашего описания: уныние как состояние души, на языке современной психологии именуемое «депрессией», в контексте христианской культуры смертельно опасно и грозит неминуемой гибелью человеку, не справившемуся с ним. Об этом прямо говорил преп. Симеон Новый Богослов: «Уныние есть смерть души и ума»[18]. Это суждение позволит нам объяснить весь последующий ход развития событий. Именно уныние, провоцирующее многих молодых людей на безотчетные поступки, часто кончающиеся трагически, становится роковым фактором в судьбе Элиса Фребема[19].
б) Старый рудокоп.
К нашему герою неожиданно подсаживается незнакомый старик, который представляется как Торрберн.
«Вглядевшись в старика, Элис почувствовал какое-то странное впечатление, точно после долгого одиночества встретил знакомое и приветливое лицо».
Это первое впечатление следует отметить особо, поскольку впоследствии оно будет становиться все более тяжелым и мрачным. Сам факт того, что стихия соблазна всякий раз является в форме приятной и в чем-то даже знакомой, родной, близкой свидетельствует об одном интересном феномене духовной жизни: зарождение прелести всегда сопровождается сладостными, невероятно приятными и очень теплыми переживаниями, не несущими в себе ни малейшей угрозы, страха, тревоги. Впустив в себя первую ласточку лести, неподготовленный человек едва ли заметит ее присутствие и будет продолжать жизнь, не ведая о собственном поражении. Это и есть тот самый прилог, самое безболезненное состояние нарождающейся страсти.
в) После столь приятного знакомства Элис рассказывает старику всю свою жизнь, а старик словно невзначай предлагает юноше стать рудокопом. Довольно странное предложение, добавим от себя, ведь подобная профессия - нечто совершенно противоположное морскому делу. Далее мотивы Торберна становятся все более прозрачными для читателя, но не для Элиса Фребема. Рудокоп заводит речь о возможной карьере Элиса, если тот согласится на его предложение, и всячески старается умастить самолюбие молодого человека (вспомним слова Лествичника: «началом фантастического бывает самомнение»):
«Ты молод, силен, предприимчив, сначала будешь ты простым работником, потом помощником, потом штейгером, чем дальше - тем выше, а там, с заработанными монетами в кармане, вступишь сам в товарищество и получишь собственный пай».
г) В ответ на это «Элис почти испугался».
Очевидно, для Элиса карьера и слава – вещи чуждые, его склад ума и душевная организация обращены к совершенно иным мирам и другим вопросам, а потому его можно сравнить только с мистиком или духовидцем. В других обстоятельствах Элис мог бы стать как художником, так и монахом-отшельником. Таким образом, перед Торберном находился человек с богатейшим внутренним миром, но пребывающий в тяжелом духовном кризисе. Добавим также, что чаще всего и более всего от воздействия духовной прелести и соблазна страдают люди, подобные Элису, не потому, что карьеристы и корыстолюбцы встречаются реже. Причина в том, что самые тяжелые последствия страстной увлеченности обнаруживаются там, где предметом выступают не грубо материальные запросы и желания человека, а запросы эстетического и духовного порядка, когда человек пленяется ложно понятой духовностью (магия, оккультизм, спиритизм и прочие эзотерические течения).