[Дамавы ездзіць на конях]
Сядзімо мы раз у карчме, пакурваем люлькі да гамонім аб том, аб сём. Толькі ось улазіць Купрэй і пачынае жаліцца, што яго коні ноччу хтось заезджвае ў хляве.
– Гэ, да гэта, мабыць, самы той, – кажа Мікіта Кульган. – Летась ён як прычапіўся да маіх коней, дак чуць жывымі пакінуў. Але то, кажэце, нячыстая сіла, я выгладзіў коней, як лялек, а ён за нядзелю так заездзіў, што засталіся толькі шкура да косці.
– Дак от гэж і маіх, – кажа Купрэй. – Сягоннячы чую ўночы, што коні грукаюць. Запаліў я цёску да й пайшоў у хлеў. Прыходжу туды, а мае коні ў пене, бы іх хто ганяў учвал колькі міль. Гэта ён цешыцца. Ён любіць, калі гладкія коні. Прапалі мае коні. Не ведаю, што і пачаць. Парадзь, Мікіта-братка, што мне рабіць. Мо трэба старацца людзей, каб адрабілі, бо гэта, мусіць, уздзеяна.
– Плюнь ты, Купрэй, на гэстую справу, да от паслухай, як я зрабіў. У мяне яшчэ гарэй было, бо я й не кмеў, што ён ездзіць на конях. Толькі бачу, што як ні кармлю, а яны усё падаюць з цела. Дзякуваць сябру, ён мяне перасцярог.
– Глядзі, – каа, – сябрэ, ці не дамавы гэта гарцуе на тваіх конях.
Схамянуйся я да й пайшоў у ночы цікаваць <...>
На другую ноч пайшоў я з сябрам разам пільнаваць коней. Запалілі мы грамнічную свечку, накрылі яе горшчыкам, узялі з сабою свянцонае вады да сядзім, чакаем, покуль з'явіцца ён сам. Толькі ось каля поўначы й пачалі коні біцца да тупаць. Адкрыў гэта сябар свечку, зірном мы, аж на конях сядзіць сівы дзед з доўгай барадою да толькі іх паганяе. От я як крапануў яго свянцонаю вадою, дык ён і знік. Назаўтра павесілі мы ў хляве сроку, а больш нічога. От з тых часоў не чапае коней [9, 161–162].
[О разрешении домового на покупку коровы]
Купили корову, когда приводят, надо обязательно у домового хозяина-батюшки, у матушки-хозяюшки просить разрешения ввести ее во двор. Вот я корову купила, привела. Когда корова подошла ко двору, я из-под заднего копта взяла ком земли, бросила через весь двор и слова сказала: «В гостях гостила, домой пришла». Потом подошла к хлеву с северной стороны, начала кланяться на четыре стороны: «Хозяин-батюшко, хозяюшка-матушка, вот вам скотинушка. Мы будем ее рядить да кормить, а ты ее люби и храни». Три раза повторяешь. А если домовой не полюбит, она может заболеть и пропасть [8, 287].
[Домовой предсказывает смерть]
Хозяин домовой в каждом доме есть. Да не в каждом доме он покажется. А бывает, что и покажется – если весть подает. Бывают такие случаи, что весть подает. Вот, например, случится что-нибудь с детьми или внуками, родными – домовой обязательно вечером покажется. В окно поколотится или в двери поколотит. Дает весть, значит, он знает, что должно быть. И во многих домах это бывает. Мой муж умирал от рака. Вот что произошло за несколько часов до его смерти. Я на кровати лежу, а муж встал с дивана и в проем двери смотрит. Спрашивает меня:
– А ты, Клаша, спишь?
– Я спала.
– А ты никого не видела в избе-то? А вот ты, Клашенька, не видела. Пришел мужчина такой, как я, и в том костюме, что и у меня. Только кепку снял и стол обошел. «Ну, – говорит, – рак легких?» Я сказал: «Да». Он кругом стола обошел, на тебя не посмотрел. «Ну, – говорит,
тогда я пошел». И так же рукой машет, как и я (у мужа одна рука была ранена). И потом вышел и дверью хлопнул. Я ждал-ждал – а на улицу никто не вышел.
Муж умер на следующее утро. Это ему хозяин домовой показался [8, 288].
[Домовой стережет хозяйство]
Это я своими ушами слышала. Построил один наш мужичок зимовье. Скот там пасти. Скотину перегнал. А перед тем попросился у домового: «Хозяин-хозяин, пусти меня к себе и скотинку мою жалуй!» На ночь каши наварил полный горшок, сам не тронул, а на шесток домовому поставил. Загнал во дворы скотину, стал жить, пасти. И как-то дождь был. Он промок весь, к вечеру загнал во дворы, пошел, согрелся и уснул. Спит, вдруг кто-то его за плечо встряхнул: «Хозяин, хозяин! А быки-то твои изгородь разбили, ушли вверх по оврагу!» Выбежал: правда, дворы пусты. Он – на коня и вверх по оврагу. Уже в вершине их догнал, заворотил. Потом снова как-то спит, слышит: «Хозяин, у тебя зимовье горит!» Проснулся: вот беда, огнем все занялось! Он говорит: «Дедушка-домовой, помогал бы мне тушить-то». И сразу дело лучше пошло, затушил скоро, ничего как-то не погорело [8, 288–289].
Хут
Хут, у каго ў доме жыве, вельмі таму спрыяцель у гаспадарцы, багацце ў дом прыносіць, снапы з чужых палёў у гумно, золата з няведамых скарбаў. Вечарам яго можна часам пабачыць на небе, як ляціць вогненны, чырвоны – золата нясе, як цёмны, чорны – збожжа, снапы. Але яго трэба шанаваць, смачна карміць, яго любімая страва – яечня. Як спячэ гаспадыня яечню, нясе на гарышча, ставіць там і кліча:
– Хут, хут, ідзі сюды, дам яечаньку, абарачаньку.
Ён тады прыходзіць і есць. І тады ўсё ў дом носіць. На гарышчы хут жыве, а лятае дзе хоча, ніхто не ведае дзе. Можа перакінуцца ў што хочаш – у корч, у старое калясо, палена.
Кажуць, быў такі выпадак. Парабак падслухаў, як гаспадыня клікала хута есці яечню, ды з'еў тую яечню сам. Хут вельмі разгневаўся, думаў, што гаспадыня кпіны састроіла, і спаліў увесь двор і гумно, і дом. Гасілі людзі, гасілі і не далі рады. Стаяць, глядзяць на галавешкі. А тут калясо старое ляжыць [а гэта быў хут, ён перакінуўся ў калясо, жыць яму ўжо не было дзе]. Дык сусед кажа:
– А нашто ж яно тут будзе гарэць, – дый перакінуў у свой двор.
Дак адкуль толькі што ўзялося ў яго! Усё яму пайшло і ўраджай, і ўсялякае дабро [9, 162–163].
Хатніца
Жонак Хатнікаў завуць Хатніцамі. <...>
Прызвычаілася маладуха з адной сям'і хадзіць у лазню начаваць: там цёпла, так добра спіцца. Мужчына папярэджвалі яе, каб не рабіла гэтага. А яна дзяцей паўкладае і пайшла.
Прыйшла аднойчы ў лазню, легла на палку, заснула. Ці многа спала ці не, адкрыла вочы: лучына гарыць. Сядзіць Гаспадыня спіной да маладухі і тчэ на кроснах, толькі цэўка вішчыць у чаўнаку, як яна пракідае яго, бярдо грыміць, якім яна прыбівае тканіну.
Хатніца ведае, што маладуха не спіць, але на яе не глядзіць. Маладуха ціхенька адкрыла акенца, глянула, ці гарыць агонь на вёсцы.
– Куды б мне збегчы? – думае маладуха. – Поўнач, самая глуш, усе спяць, агні патухлі.
А Хатніца ўсё ведае, што маладуха думае.
Прапаў у маладухі сон: не да сну ёй. Раптам Хатніца не паварочваючыся да жанчыны загаварыла:
– Маладуха, што ты ўсё ў акенца глядзіш?
– Ах, Божа мой, чаго я гляджу ў акно? Дуброва шуміць, і дзеці крычаць нечыя.
– Ці не мае гэта дзеці?! – захвалявалася Хатніца. Згарнула яна кросны нахапок і хутка выскачыла з лазні. А за ёю і маладуха вопрамеццю дахаты.
З таго часу зараклася яна ў лазню хадзіць начаваць [26, 112 – 113].
[Домовой предсказывает будущее]
У нас во время войны как-то ходили к домовому спрашивать, как жить дальше. Какая-то старушка пришла, сказала: «Я умею вызывать домового». Так я и сестра ходили, да еще одна старушка тоже пришла. Вывернули наизнанку рубахи, вывернули все, пошли в двенадцать часов ночи во двop. А там была старушка, которая вызывала домового. И все пришли в хлев, она круг вокруг всех очертила. Какие-то слова говорила, но я не знаю. И стала она домового спрашивать. Вызвала его... тут этот хлев затрещал, солома зашумела, корова встала. А старушка говорит: «Сперва корову уложи, а потом с нами говори». Он уложил корову, скотина спать легла. Он таким шершавым голосом говорил. Сестра спросила, какую нам корову продавать – старую или молодую. Он сказал: «Старую оставить, молодую продать». Про моего мужа спросила, придет ли с войны. Он сказал: «Придет». А потом начал навозом бросать. Руки у него холодные, так захватил меня за фуфайку, да дернул так меня [8, 289].
[Домовой не любит ругани]
У меня муж на лошади работал, да у него товарищ и лошади работал. У нас ночевали. Так приходят в хлев – у лошади моего мужа грива в косы заплетена, а его товарищ приходит – у него лошадь под ясли запихана. Ну, они он вернулись в избу, я их спрашиваю:
– Что вы говорили, когда лошадей поили?
Муж говорит:
– Пей, пей, пить надо, а не хочешь, так ложись с Богом.
Муж вообще не любил ругаться, он к лошади с хорошими словами подходил. А товарищ обругал свою лошадь матом. Так лошадь мужа стоит – грива расчесана, коса заплетена, ленточка красная в гриве. А у того лошадь под ясли запихана, хозяин домовой запихал ее. Я говорю:
– Ты зачем во дворе матом ругался? Хозяин домовой этого не любит [8, 292].
[Гнев домового]
Домовой очень гневливый. Если домовой разгневается, я беру квашню, в которой тесто месят, заношу в хату, ставлю в красный угол, на квашню кладу краюшку хлеба и говорю: «Домовой хозяин, не гневайся на меня». Если он берет хлеб, значит, уже пересердился, а если хлеб будет лежать, значит – еще гневается [8, 293].
[Доможириха]
Как в дому несчастье будё, так доможириха [домовиха – Л.С.] под полом плачё. Уж ходи не ходи, уж роби не роби, уж спи не спи, а все слышать будешь. Вот как у меня хозяин-то помереть должон, все я слышала, будто плачет кто, так жалобно. Знамо доможириха цюла [чуяла – Л.С.].
А как в дому прибыток буде, уж тут доможириха хлопочет, и скотинку пригладит, и у кросон сидит.
Вот я раз ноцью выйтить хотела, встала, смотрю месяц светит, а на лавки у окоска доможириха сидит и все прядет, так и слышно нитка идет: «дзи» да «дзи», и меня видала, да не ушла. А я сробела, поклонилась ей да и говорю:
– Спаси бог, матушка.
А потом вспомнила, как меня мать учила относ [приношение – Л.С.] делать. Взяла шанечку да около ей и положила. А она ничего – все прядет. А собою, как баба, а в повойнике. Только смотреть все-таки страх берет. О она ницего – все прядет. И много у нас тот год шерсти было, так мы поправились, даже сруб новый поставили [16, 229].