[Видеть домового – к счастью]
Отец рассказывал. Возьмите, говорит, чистую расческу, налейте ведро воды, но чисто ведро воды, эту расческу бросьте в ведро. Через три дня будет волос от домового. Ну, мы посмотрели через три дня: там волос, правильно, седой, белый волос. <…> А этот волос, говорит, потрешь на руках, свет-то вытушится, ну, потушится. Потрешь, говорит, волос – ну, он появится, домовой.
Ну, я, говорит, зашла домой, потерла волос – ниче-то нет. А потом на второй день она ночью терла, домой зашла, видит: сидит старик такой, белый. Ну, он голый только, волосам обросший, белый такой, седой, борода длинная – ну, старый, старый, старичок такой. Я, говорит, зашла, ну, говорит, села сразу, напугалась так, ни слова, говорит, не могу ниче вымолвить. А он посидел, говорит, и – раз! – я смотрю: его уже и нету. <…> Раз! – и нету. А потом утром рассказала отцу-то своему. Он говорит:
– Ну, это на счастье увидела его. Счастливо жить будешь, че-то там [14, 167 – 168].
[Домовой невзлюбил]
У меня случай был во время службы. Перевели меня... Я приехал, документы представил, меня устроили. Там на отшибе дом был. Большой. Все комнаты пустые, а одну для солдат отделали малость. Все ушли в клуб, а я устал с дороги, лег спать. Ребята ушли, и я лег спать. Вдруг старик лохматый из-под печки выходит... подходит ко мне и давай душить. Душит! Я уж думаю: «Да неужели такой старый задавит меня?!» Все силы собрал – как его толкну! Он улетел. А там западня, она открыта оказалась – он в нее. И замолк. Опять все тихо.
Я наутро рассказал поварихе, она мне говорит:
– Э-э, солдатик, ты здесь не задержишься. Это тебя домовой невзлюбил.
И точно – вечером меня отправили в другое место. Перевели [14, 168].
[Домовой прогнал]
...Это дело было давно. У одних было две дочери и сын. К ним как-то пришел парень. Василием звали, а ее Дусей. Вот Дуся и Василий поженились и отделились от ее родителей в другой дом. У них родился ребенок. Как-то сам ушел в картишки играть, а она на печке лежала,
а ребенок в зыбке рядом с печкой. Вдруг в двенадцать часов получается стук – стучит и стучит, стучит и стучит... Стучит по-над полом. Она на следующий день говорит мужу:
– Ты вечор никуда не ходи.
А ей все говорят, что это домовой ей чудится, стучит: ведь муж-то кузнец...
Однажды она опять осталась одна. Видит, кто-то вышел мохнатый – и такой верзила! Зыбку качает с ребенком. И хохочет, и хохочет! Лицо белое-белое, а сам весь чернущий. Вот так покачает зыбку и исчезнет, а ребенок не выпадает из зыбки. Позвала она сестру Гальку. Пришло время – он опять выходит...
Бились oнe, бились и перекочевали в другой дом. А в этом доме никто долго-долго не мог жить. А потом он, этот дом-то, сгорел [17, 430–431].
[«Чуды»]
Раньше чуды-то были – о-о-о! (...)
Ребяты ходили по вечеркам. Теперь, значит, пришел вперед один парень-то, сял разуваться-то – он идет из-за угла. Прямо к ему! И говорит:
– Стой, не разувайся!
Вот как!
Он бросил один сапог, а другой-то на ем – и бежать! В притворе оборвал всю ногу.
– Кто-то, – гыт, – не велел мне разуваться.
...У нас в амбаре чудилось (вон он стоит около церкви). Михаил пришел туды и лег спать. Он его выбросил.
– Вот только лягу, – говорит, – пришел оттуда, он меня за ноги и ко дверям! Ко дверям вот так, вот так, а ноги на полу. Отодвинусь, лягу, оденусь – он меня опять ташшит.
Ране – у-у-у! – этих делов было... [14, 169] Начало документа
[Два ужа]
У нас говорят, что есть домовой в каждой хате. Он это уж, уж в каждой хате есть. Некоторые его видят. Я один раз тоже видела у себя в хате. Он прячется где-то, его редко когда увидишь. У нас говорят: такие домовые, их парочка всегда в доме живет. У нас говорят: если его забьешь в доме, то плохо тебе будет, плохо в доме будет. И уже кто его видит, не бьет никогда. Он сам пойдет и спрячется. А раз мы в соседней деревне собирали ягоды... и зашли в один дом. Так мы приходим с той хозяйкой с ягод – а в доме аж лежат два ужа, уткнувшись в миски. Им хозяйка налила кислого молока в миски, и они пришли есть. Поели и пошли себе [8, 298].
[Гнев домового ужа]
В одном доме жил уж, и он приползал пить молоко из горшков. Однажды в его гнезде нашли яйца. Забрали у него яйца, хотели посмотреть, что он делать будет. А уж пополз к горшкам и напустил в них яду. А хозяйка увидела, что его яйца взяли, и сказала, что нельзя делать плохое ужу. Тогда яйца положили на место. Уж приполз, видит: яйца на месте. Тогда он перевернул все горшки и вылил молоко, чтобы люди им не отравились [8, 299].
1. [О ласочке]
Ласочка – это домовик. Какого цвета ласочка на дворе, такую корову держи. Ласочка живет во дворе, рыженькие, рябенькие, всякие бывают. У каждого своя ласочка есть. Если корова во дворе белая, то и ласочка белая [8, 300].
2. [О ласочке]
Ласка и есть домовой, белый зверек. Если скотина не ко двору, то она плохая будет, ласка так сделает. Дедушко-домовеюшко – ласка и есть. Он бывает и крысой большой и гадом. Говорили, если домового хозяина убьешь, то скота не будет. Домовой живет под полом, из-под пола он выползает [8, 307]. Начало документа
Потанька
Одна баба не благословясь замешала опару. Прибежал бес Потанька да и сел. А баба и вспомнила, что не благословясь замешала опару, пришла да и перекрестила: Потаньке выскочить-то и нельзя. Баба процедила опару и вывалила Опарины на улицу, а Потанька все тут. Свиньи перепихивают его с места на место, а вырваться не может; да чрез трои сутки кое-как выбился и без оглядки убежал. Прибежал к товарищам; те спрашивают: «Где был, Потанька?» – «Да будь она проклятая баба! Опару, – говорит, – замесила ли, завела ли не благословясь; я пришел да и сел. Она взяла да меня перекрестила, дак насилу вырвался чрез трои сутки: свиньи перепихивают меня с Опариной, а я выбиться не могу; теперь в жизнь мою никогда не сяду к бабе в опару!» [17, 431].
[«Банннк задавит»]
Так вот нам старики говорили: «Ребятишки, если моетесь в бане, один другого не торопите, а то банник задавит». Вот такой случай был.
Один мужик мылся, а другой ему говорит:
– Ну, чего ты там, скоро или нет? – раза три спросил.
А потом из бани голос-то:
– Нет, я еще его обдираю только!
Ну, он сразу побоялся, а потом открыл дверь-то, а у того мужика, который мылся, одни ноги торчат! Его банник в эту щель протащил. Такая теснота, что голова сплющена. Ну, вытащили его, а ободрать-то его банник не успел [8, 309].
[Банник рассердился]
Было это в одной деревне. Женщина одна пошла в баню. Ну а потом оттуда – раз – и выбегает голая. Выбегает вся в крови. Прибежала домой, отец ей: что, мол, случилось? Она ни слова не может сказать. Пока водой ее отпаивали… отец в баню забежал. Ну, ждут час, два, три – нету. Забегают в баню – там его шкура на каменке натянута, а его самого нету. Это банник! Отец-то с ружьем побежал, раза два успел выстрелить. Ну, а видно, рассердил банника шибко... И шкура, говорят, так натянута на каменке [8, 309].
[Банник «безобразит»]
А вот в бане есть уже свой, не домовой, а банник, хозяин бани он, там живет, тоже безобразит, говорят. Вот слыхивала, затопили баню, стали воду носить, сколько ни носят, принесут, нальют – вроде много. Пойдут еще, ан, а воды опять нет, будто выливает кто. И так пять раз носили, догадались: банный хозяин, видать, не хотел, чтоб сегодня мылись. В тот день праздник какой-то был, так ведь в праздник мыться нельзя. Ну, что делать, так и ушли, а баню-то зря топили. А вот тоже одна рассказывала. Муж ее мылся в бане, а она следом за ним пришла, разделась, пошла париться. Он-то оделся, ушел, а она выходит, глядь – а одежды ее и нет. Ну, думает: мужик мой, видно, пошутил, сейчас принесет. Ждет, все нет. Входит муж, а она ему: «Ты что, черт старый, глумиться надо мной вздумал! Куда одежду мою?» Сходил он домой, принес ей другую одежду. Утром она пошла в баню, а там одежда ее на лавке лежит. Вот как банник шутит над людьми [8, 310].
[Баня не на том месте]
Дед Тимофей Распутин рассказывал.
Построили одни аню, и в это время заболела у них дочка. А под подушкой каждое утро мать находила кусочки сахара. Уже и покупать стали сахар песок, а все равно каждое утро мать находила сахар. А девочка все хуже и хуже себя чувствует.
В это время в их доме остановился старик проезжий. У него-то и спросил отец, почему девочка более. Тот посмотрел и сказал сходить в двенадцать часов на кладбище, накрыть стол белой скатертью и поставить на него две рюмки и бутылку водки. Причем рюмки должны быть не граненые, не с рисунком, а простые, светлые.
Все так и сделал отец. Стоит и ждет. Вдруг слышит: водка наливается. Он повернулся, а никого не видит. Смотрит, а рюмка уже пустая, и вдруг кто-то говорит:
– Баня у тебя не на месте.
Послушался отец и стал разбирать баню. А девочка помаленьку стала выздоравливать. И уже когда оклад разбирал, вышла девочка на крыльцо.
Видно, правду говорил, что баннику место не понравилось [17, 433].
Баннік
У Чудзянах пашла дзеўка замуж за старыка. І ніяк яна не звала яго, як стары чорт, – вэдлуг шутак. І хлопчык у іх нарадзіўся. Ну, пашла яна ў лазню і хлопчыка ўзяла. І гавора старыку:
– Я ж, – гавора, – послі лазні аслабею, дык ты, стары чорт, прыдзі і вазьмі хлопчыка. Пад лазнею пасядзі, я гукну цябе, ты й панясеш яго дамоў.
Ну, пашлі ў лазню, яна туда-сюды яго скарэй абмыла, дзверы расчыніла:
– Ці тут ты, стары чорт?
– Тут!
– Ну, на ж, вазьмі яго.
– А, давай, давай.
Яна аддала, ён і панёс.
Стала тагды яна мыцца, а мужык прыходзе:
– Прося, давай хлопца. Нешта ты доўга яго мыеш?
– Якога хлопца, – я ж табе аддала.
– Калі?
Стала ёй ета жалка, і яна абрабела...
Прыходзе дамоў – няма хлопца. Туды-сюды – так і паноніча няма. Аддала старому чорту, ведама, банніку [9, 165].