Ю. М. Лотман Лекции по структуральной поэтике (стр. 35 из 52)

Установив сложную систему отношений между “я” и “оно” (“поколенье”), Лермонтов в следующей части стихотворения резко ее упрощает, объединив субъект и объект единым “мы”. Сложная диалектика слияния и противопоставления себя и своего поколения оказывается снятой (< = > — знак контрастного со-противопоставления).

Оппозиция “я” — “оно” снята в “мы”. Все дальнейшее стихотворение строится на настойчивом повторении: “богаты мы, едва из колыбели…”, “жизнь уж нас томит”, “мы вянем без борьбы…”, “мы иссушили ум”, “мечты поэзии <…> наш ум не шевелят” и т.п. В промежутке между пятым стихом, в котором это новое (отличное от первого стиха) местоимение первого лица множественного числа появляется впервые, и сорок первым, в котором оно фигурирует в последний раз (37 стихов), “мы” в различных падежах фигурирует 15 раз (“нашего” в 14-м стихе не считаем, так как это местоимение играет иную роль). Особенно важно отметить, что местоимение “мы” в разных формах играет грамматическую роль и субъекта, и объекта в предложении, объединяя оба члена реляционной пары “я — оно”.

Мы богаты ошибками…

Мы вянем…

Мы иссушили…

Мы едва касались…

Мы не сберегли…

Мы извлекли…

Мы жадно бережем…

Мы ненавидим…

Мы любим…

Мы спешим к гробу…

Мы пройдем над миром…

Жизнь нас томит…

Мечты поэзии наш … ум не шевелят

Забавы нам скучны…

(Мы исключаем из рассмотрения характер местоимений в стихах 13–16 — после “Так тощий плод, до времени созрелый…”, — т.к. они структурно выпадают, представляя сюжетно вставной эпизод — сравнение, а исторически — вставку более ранних строк из стихотворения “Он был рожден для счастья, для надежд” <1830>.)

Легко заметить постоянную для всей этой части стихотворения коллизию между грамматической и лексической структурами. Первая, строясь по принципу

подразумевает наличие деятельности. Вторая всем подбором глаголов опровергает это. Так из соотнесения грамматической и лексической структур возникает основной семантический мотив этой части — бездеятельность или пустая, ложная деятельность.

Реляционные связи лермонтовского “мы” с окружающим миром (которые строятся из материала грамматических отношений) не раскрываются перед нами во всей полноте вне содержания этого “мы”, в строительстве которого активное участие принимают элементы лексического уровня.

Нетрудно заметить, что лексическая структура центральной части стихотворения построена на контрастах и оксюморонах. Причем прослеживаются любопытные закономерности:

I. К добру и злу постыдно равнодушны…

II. …И ненавидим мы, и любим мы случайно,

Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,

И царствует в душе какой-то холод тайный,

Когда огонь кипит в крови.

I. Специфика построения “лексико-грамматической фигуры” первого примера такова, что взаимно накладывает лексическую противопоставленность слов “добро” и “зло” на полное тождество их грамматических структур и синтаксической позиции. Лексические антонимы оказываются в положении параллелизма. Союз “и” только подчеркивает их реляционное равенство.

Если мы заменим эту схему чисто реляционной, снимающей момент материальной значимости (“геометрической”, по терминологии Р.Якобсона), то получим:

где А и В обладают всеми формальными выражениями одинакового отношения к С и формально взаимно равны по всем грамматическим показателям. Таким образом, поскольку в поэзии грамматический уровень проектируется на семантический, “добро” и “зло” оказываются уравненными (эта грамматическая структура поддерживается лексическим значением С — “равнодушны”). “Добро” и “зло” образуют архисему, из которой исключается все, составляющее специфику каждого понятия, и сохраняется их общее значение. Если выделить из понятий “добро” и “зло” их общую сущность, то ее можно будет сформулировать приблизительно так: “моральная категория, какая именно — не имеет значения”. Именно такова модель этики “мы” — поколения “Думы”.

II. И ненавидим мы, и любим мы случайно…

И здесь мы можем применить ту же систему рассуждений о сочетании лексической противоположности и грамматического тождества, превращающих понятия “любим” и “ненавидим” во взаимные модели. И они нейтрализуются в архисеме — “эмоция безразлично какой направленности”. Так моделируется эмоциональный мир “мы”. Сложная система лексических оппозиций построена так, чтобы опровергнуть основную семантику опорных слов, ввести читателя в мир девальвированных ценностей. “Богаты — ошибками”, “жизнь — томит”, “праздник — чужой”, “наука — бесплодная”, “клад — бесполезный”, “роскошные забавы скучны”. Лексическое значение всех основных существительных, составляющих “инвентарь” мира “поколения”, опровергнуто, развенчано. Богатство ошибками — не богатство, а бедность; бесполезный клад — не клад; чужой праздник — не праздник; бесполезные науки — не науки; томительная жизнь — не жизнь. Таким образом, инвентарь мира “поколения” составлен из “минус-понятий” — не понятий, а их отрицания, он негативен по существу. Причем, поскольку добро и зло, любовь и ненависть, холод и огонь в нем уравнены, он принципиально безоценочен. Оценочность в нем заменена лексикой типа: “равнодушны” (к добру и злу), “случайно” (ненавидим и любим) и т.п.

Так вырисовывается структура того “мы”, которое поглотило всю среднюю часть стихотворения, вобрав в себя “я” и “оно” первой части. Однако признав себя частью своего поколения, времени, недуги эпохи — своими собственными, соединив субъективное и объективное, сатиру и лирику в единой конструкции, Лермонтов и в этой части не дал своему “я” исчезнуть, полностью раствориться в “мы”. Не выраженное в местоименной форме, оно присутствует в системе оценочных эпитетов, резко осуждающих “мы” и контрастирующих с его подчеркнутым этическим безразличием. “К добру и злу равнодушны” дает структуру “мы”. Эпитет “постыдно” вводит некий субъект, явно находящийся по отношению к “мы” извне. Стихи

Перед опасностью позорно-малодушны,

И перед властию — презренные рабы

также дают совершенно иную структуру отношений, чем в других стихах. “Мы” совсем не представляет здесь единственный, изнутри конструируемый мир. Оно сопоставлено с объективной (и резче — политической) реальностью

Этот двучлен, сменивший монистический мир, целиком заполненный “мы”, который присущ структуре других стихов этой части, должен быть дополнен третьим, не названным, но реляционно определенным членом, с позиции которого отношение “мы” к действительности характеризуется как “позорное” и “презренное”.

То, что этот третий член грамматически не выделен, — чрезвычайно существенно: противопоставление “я” — “оно” оказалось снятым в силу особенностей художественного мышления Лермонтова этих лет, а основания для другой антитезы пока еще не найдено.

Оно появляется в последних четырех стихах. Грамматическая структура резко меняется. “Мы” из подлежащего переходит в дополнение. Чтобы понять значение этого, достаточно сопоставить:

Забавы нам скучны

Мечты поэзии… наш ум не шевелят —

из средней части с заключительным:

Потомок оскорбит наш прах, —

чтобы увидеть глубокую разницу. В формально-грамматическом отношении конструкции:

Мечты не шевелят наш ум,

Потомок оскорбит наш прах

однотипны. Но именно это раскрывает и глубокое их различие. В содержательном плане в первом стихотворении было лишь одно действующее лицо — “мы”, хотя и в пассивной позиции.

Второе предложение имеет два личных центра. Причем подлежащее — не местоимение, действующее лицо названо — это “потомок”. Именно он занимает место неназванного в центральной части третьего члена. Вокруг него — сгущены оценочные эпитеты. Его стих — “презрительный”, насмешка — “горькая”. “Мы” превратилось из субъекта в объект, наблюдается извне и подлежит осуждению.

{Следует иметь в виду, что “Дума” Лермонтова написана под впечатлением от “Философического письма” Чаадаева, откуда заимствована и сложная структура местоимения “мы”. Сравним, например: “движемся вперёд, но по кривой линии, т.е. по такой, которая не ведёт к цели” (Чаадаев); “И жизнь уж нас томит, как долгий путь без цели...” (Лермонтов); “они не видят, что этому равнодушию к житейским опасностям соответствует в нас такое же полное равнодушие к добру и злу” (Чаадаев); “К добру и злу постыдно равнодушны...” (Лермонтов)}

Очень интересно промодулировано глагольное время всех трех частей: первая часть, как мы видели, дает настоящее время для “я” и отрицание будущего (“минус-будущее”) — для “поколения”. Вся центральная часть дана в настоящем времени, что особенно заметно благодаря глагольной насыщенности. Последнее четверостишие переносит действие в будущее: “потомок оскорбит”. Это поддерживается установлением временных, возрастных отношений “потомка” и “нашего поколения”.

Насмешкой горькою обманутого сына

Над промотавшимся отцом.