- При отце дом был больше. Давеча пришлось снести пристройку, - добавил Фроум и, заметив, что лошадь собирается свернуть к сломанным воротам, дернул за левый повод.
Тогда я понял, что дом выглядит необычно жалким и маленьким, потому что лишился пристройки, которую в Новой Англии строят длинной и низкой под прямым углом к дому в виде буквы "Г". Она состоит из анфилады комнат, которые используют как кладовые, и соединяет дом с деревянным сараем и коровником. То ли из-за того, что пристройка является символом жизни на земле и хранит источник тепла и пропитание, то ли из-за утешительной мысли, что благодаря ей в таком суровом климате обитатели дома могут пройти в сарай или коровник, не выходя на улицу, эта пристройка, несомненно, в большей степени, чем сам дом представляет собой сердце и душу здешней фермы.
Возможно, из-за этих мыслей, которые часто посещали меня во время прогулок по Старкфилду, я услышал в голосе Фроума сожаление и увидел в этом неполноценном доме образ покалеченного тела его хозяина.
- Мы теперь, вроде как, на окраине. Было время, многие здесь проезжали. Пока не проложили железную дорогу до Кобери-на-равнине.
Он подогнал замедлившую шаг лошадку; затем, посчитав, видно, что раз я видел дом, то заслуживаю его доверия, и не имеет смысла больше молчать, неторопливо продолжил свой рассказ:
- Из-за этого-то мать, верно, и начала чахнуть. Хворые суставы у нее были. Так иногда скручивало – ничего делать не могла. Тогда она садилась на крыльце и часами смотрела на дорогу. А вот когда после наводнений в Беттсбридже полгода чинили железную дорогу и Хамон Гау на дилижансе частенько здесь проезжал, ей полегчало. Чуть ли не каждый божий день шла к калитке и ждала его. Заработала железная дорога – мимо нас-то и перестали ездить. Матери было невдомек, что приключилось, - этим и терзалась до конца.
Когда мы свернули на дорогу к Кобери, опять повалил снег и скрыл из виду дом; вместе со снегом вернулось молчание Итана. С началом снегопада ветер не утих, напротив, крепчал. Иногда солнце с изорванного неба посылало на охваченную снежным безумием землю скудные лучи. Но лошадка, как и обещал Фроум, хоть и не бойко, но продвигалась сквозь беснующуюся пургу.
Ближе к вечеру метель улеглась, на западе небо расчистилось. В такого рода признаках я мало что смыслил, поэтому решил, что впереди погожий вечер.
Я как можно скорее расправился с делами и отправился с Фроумом в Старкфилд - мы должны были приехать в лучшем случае к ужину. Солнце садилось, набежали тучи, из-за этого рано стемнело, и опять повалил снег. Ветра не было. Снежинки падали прямо и размеренно, заполняя все пространство, и от этого бескрайнего движения в глазах рябило больше, чем даже при утренних порывах и вихрях. Казалось, снег - часть сгущающейся темноты, сама зимняя ночь, постепенно накрывающая землю.
Эта плотная пелена поглотила слабый свет фонаря Фроума. Он начал сбиваться с пути, и даже чутье лошади, которое помогало ей находить дорогу домой, подвело. Время от времени возникали призрачные очертания неких предметов, подсказывавших нам, что мы не туда едем, - возникали и так же внезапно исчезали во мгле. Когда же мы, наконец, нашли дорогу, лошадь выбилась из сил. Я винил себя: не надо было вообще ехать. Я решил пойти рядом с лошадью. Фроум не соглашался, но мне все-таки удалось его уговорить. Так мы преодолели еще пару миль, потом Фроум стал всматриваться в темноту, где я ничего не видел, и сказал:
- Вон мои ворота.
Последний участок оказался самым трудным. У меня перехватывало дыхание от стужи и усталости, было слышно, как у лошади колотится сердце.
- Послушайте, - начал я, - вам совсем не к чему идти дальше…
Но он перебил меня:
- Да и вам тоже. Всем досталось.
Я понял, что он предлагает мне остановиться у него, и, не говоря ни слова, пошел рядом с ним к конюшне, помог ему распрячь измученную лошадь. Он снял фонарь с саней, вышел на улицу, и кинул через плечо:
- Нам сюда.
Впереди, сквозь снежную пелену, виднелся прямоугольник колеблющегося света. Пробираясь вслед за Фроумом, я чуть не провалился в огромный сугроб перед домом. Фроум вскарабкался по скользкой, засыпанной снегом лестнице, нащупывая ногой ступени. Он поднял фонарь, нашел засов и открыл дверь - мы прошли в дом. Я проследовал за ним в узкий неосвещенный коридор, в конце которого виднелась лестница, поднимающаяся в темноту. Справа от нас виднелась полоска света, очерчивающая дверь, - окно этой комнаты и указывало нам путь к дому. За дверью раздавался недовольный женский голос.
Фроум потопал ногами на рваной клеенке, стряхивая снег с тяжелых сапог, затем поставил фонарь на стул - никакой другой мебели в коридоре не было. Потом открыл дверь.
- Проходите, - сказал он.
Женский голос замолк.
В ту ночь я узнал об Итане Фроуме то, что позволило мне лучше его понять, - с той поры я и начал собирать эту историю воедино...
Глава I
Городок занесло снегом, с наветренной стороны высились сугробы. В стальном небе висели звезды-сосульки Большой Медведицы, Орион испускал ледяное сияние. Луна зашла, но ночь была прозрачной, и белые фасады домов, видневшиеся между вязами, на фоне снега казались серыми. Пучки кустов испещрили черными точками снежную гладь. Подвальные окна церкви, как маяк, посылали желтый свет через бескрайний снежный океан.
По пустынной улице, мимо банка и нового кирпичного магазина Майкла Иди, дома адвоката Варнума с двумя елями у ворот, спешил в ту пору еще молодой Итан Фроум. Напротив дома Варнума, где дорога спускалась в долину Кобери, стояла церковь: изящная белая колокольня тянулась ввысь. К ней и направлялся Фроум. В церкви верхние окна были темными; а из нижних, со стороны дороги на Кобери, струился яркий свет. Он освещал дорожку к двери в подвал, изрезанную свежими бороздами, сани, выстроившиеся рядком под навесом, и лошадей в попонах.
Ночь была совершенно тихой, а воздух сухой и чистый, - холода почти не чувствовалось. Фроуму казалось, что никакого воздуха и нет, лишь эфир заполняет пространство между побелевшей землей под ногами и стальным сводом над головой. «Будто в вакууме,» - подумал он. Лет пять назад он прослушал курс лекций в вустерском технологическом колледже, из интереса занимался в лаборатории с доброжелательным преподавателем физики; и до сих пор полученные тогда знания вдруг всплывали у него в голове в самой неожиданной связи. Фроуму пришлось бросить учебу, когда умер отец, а возобновить ее он не смог из-за неприятностей, которые затем посыпались на него. И хотя для практических целей этих знаний не хватало, они значительно обогатили его воображение, и он начал понимать, что в самых обыденных явлениях кроется значительный, хоть и туманный смысл.
Сейчас, когда Фроум шел вперед, увязая в снегу, этот смысл все четче прояснялся в его голове и он чувствовал его всеми порами разгоряченного от долгой ходьбы тела. Он дошел до окраины Старкфилда. У темной церкви Итан остановился, постоял недолго, тяжело дыша, посмотрел по сторонам: вокруг ни души. Здесь, под елями Варнума, дорога начинала спуск, и сюда часто приходили любители покататься на санках. В хорошую погоду до позднего вечера воздух наполняли крики катающихся, но этим вечером ни одна темная фигура не нарушала белизны склона. Городок окутывала ночная тишина, а за подвальными окнами церкви кипела жизнь, оттуда доносилась музыка и широкими полосами лился желтый свет.
Фроум обогнул здание и стал спускаться к двери в подвал. Он сделал крюк по нехоженому снегу, избегая света, и прокрался к дальнему углу церкви. Оттуда, держась тени, он подобрался к ближайшему подвальному окну и, вытянув шею, осторожно заглянул в него.
С темной улицы, где воздух был чист и морозен, зал казался окутанным знойным маревом. От металлических отражателей газовых горелок свет падал на побеленные стены. Железные стенки печи, стоящей в конце зала, казалось, вздымались от бушующего внутри вулканического огня. Толпилась молодежь. С одного из стульев, расставленных вдоль стены напротив окна, поднялась пожилая женщина. Музыка уже стихла, а музыканты - скрипач и девушка, которая играла на фисгармонии на воскресных службах, - на другом конце зала подкреплялись со стола, где выстроились в ряд пустые тарелки из-под пирогов и опустевшие вазочки для мороженного. Гости собирались уходить и уже хлынули в коридор, где висели пальто и накидки. Вдруг на середину зала выскочил бойкий темноволосый юноша и хлопнул в ладоши. И сразу как по команде музыканты поспешили к своим местам, вдоль стен комнаты встали танцующие, некоторые из них уже оделись к выходу, люди постарше заняли стулья. Весельчак поискал кого-то в толпе и затем вывел девушку в воздушном кружевном платке цвета вишни, повязанном вокруг головы, и закружил ее по залу под звуки виргинской кадрили.
Сердце Фроума заколотилось. Он и сам пытался отыскать в толпе лицо той, что была в вишневом платке, и теперь злился, потому что его опередили. Парень, по виду ирландец, танцевал хорошо, его задор передался и девушке. Она кружилась по залу все быстрее и быстрее. Платок слетел на спину. Когда она приближалась к окну, Фроум не отрываясь смотрел на нее, улыбающуюся, запыхавшуюся, на черные пушистые волосы, и в этом кружащемся сумбуре казалось, что только ее темные глаза оставались неподвижными.
Танцующие двигались все стремительнее. Музыканты, едва поспевая за ними, не щадили свои инструменты, как жокеи своих лошадей на финишной прямой. Фроуму кадриль казалась нескончаемой. Он смотрел то на лицо девушки, то на лицо ее опьяненного танцем партнера, на котором читалось наглое выражение собственника. Это был Денис Иди, сын ирландца Майкла Иди, честолюбивого, сметливого и нахального бакалейщика, который показал Старкфилду, как вести дела "с умом". Его новый кирпичный магазин процветал, подтверждая тем самым действенность системы ирландца. В будущем Денис должен был пойти по стопам отца, а пока он использовал свои навыки, чтобы покорять местных девушек. Фроум и раньше считал его пройдохой, но теперь он явно напрашивался на трепку. И как она этого не замечает? Поднимает на него восхищенные глаза, кладет свою руку в его и не видит, как дерзко он на нее смотрит, как дерзко прикасается.