Анализ всего текста и данного фрагмента позволяет избежать еще одной неточности (как и в случае «зарешеченного окошка»). Можно не обратить внимания на значимость слова ‘affair’ и перевести его как «дела» или оставить без пояснений, оставив «говорить о нем», что было бы не совсем оправдано. Слово ‘affair’ употребляется в значении любовная история уже в XVIII веке.[7] К началу XX века значение устоялось. Этот факт позволяет нам предположить, что оно было хорошо известно современникам Эдит Уортон. Она вполне могла использовать подобный намек.
Автор изображает Итана как человека «прямого и бесхитростного». Помимо прямого указания на эти черты его характера, в тексте есть и косвенные указания. Например:
…his blue eyes on the speaker's face…
…lean brown head…
…не отрывая голубых глаз от лица собеседника…
…каштановую голову…
Происходит актуализация определения к слову «глаза» за счет того, что у Итана Фроума каштановые волосы. Нечасто можно встретить человека с каштановыми волосами и голубыми глазами. Голубые глаза – символ честности, бесхитростности, даже некоторой детскости.
Также Итан Фроум противопоставляется 'the smart ones’, тем, «кто поумнее».
Guess he's been in Starkfield too many winters. Most of the smart ones get away.
Мне думается, слишком много зим он пережил в Старкфилде. Кто поумнее, отсюда уезжают.
Согласно «Англо-русскому синонимическому словарю» под редакцией А.И. Розенмана и Ю.Д. Апресяна слово ‘smart’ указывает на сочетание природной сообразительности с умением понять, что выгодно субъекту (смекалистый, ловкий, оборотистый, сообразительный). Можно сделать вывод, что Итану эта характеристика не присуща, он не ищет выгоды для себя.
С самого начала жизнь Итана Фроума была мрачной, безрадостной и серой. Все резко изменилось с появлением Мэтти.
It was not only that the coming to his house of a bit of hopeful young life was like the lighting of a fire on a cold hearth... She had an eye to see and an ear to hear.
Мэтти, молодая и преисполненная надеждами, не только оживила дом, как если бы зажгли давно потухший очаг… Но еще умела смотреть и слушать…
Восприятие Итаном жизни полностью меняется. Если до приезда Мэтти вид семейного кладбища приводил его в отчаяние, то теперь в его глазах оно стало символом вечности и надежности.
Ethan looked at them [grave-stones] curiously. For years that quiet company had mocked his restlessness, his desire for change and freedom. But now all desire for change had vanished, and the sight of the little enclosure gave him a warm sense of continuance and stability.
В этот вечер Фроум посмотрел на них новыми глазами. До сих пор Итану казалось, что они всем своим видом показывают, как бессмысленны его попытки изменить что-либо и вырваться на свободу…Теперь ему уже не хотелось перемен, а семейное кладбище представлялось символом вечности и надежности.[8]
Мэтти была «преисполненная надеждами», это передалось и Итану, благодаря чему он стал воспринимать семейное кладбище по-новому, можно даже сказать, с оптимизмом.
Автор не оставляет читателя одного, не вынуждает его додумывать самому, а четко показывает, какие отношения были между Итаном и Мэтти:
…she, the quicker, finer, more expressive, instead of crushing him by the contrast, had given him something of her own ease and freedom
…она - более живая, утонченная, общительная – никогда не подавляла его своими достоинствами, а наоборот заражала в какой-то степени своей легкостью и непринужденностью.[9]
Это объясняет то, что с ее появлением Итан тоже стал ‘hopeful’, у него появилась надежда, мечты.
Показательно также то, что Итану так важно такое качество Мэтти, как: “… She had an eye to see and an ear to hear.” («…умела смотреть и слушать…») Это говорит о том, что ему действительно не хватало общения, рядом с ним не было родственной души, единомышленника.
…to let her feel too sharp a contrast between the life she had left and the isolation of a Starkfield farm.
…he lived in a depth of moral isolation too remote for casual access…
… помочь привыкнуть после Стэмфорда к жизни на отдаленной ферме.
…он жил в своем внутреннем мире, закрытом для случайных знакомых; он ушел в себя…
В переводе не использовано слово «изоляция», «нравственная/душевная изоляция», по той причине, что изоляция предполагает воздействие извне, сам себя человек изолировать не может. Вследствие этого пришлось отказаться от передачи связки ‘isolation of a farm’ – ‘moral isolation’. Но также при переводе пришлось отказаться и от слова «самоизоляция», которое обозначает то состояние, когда человек «сам себя изолирует». Причиной для отказа послужили стилистические особенности данных слов. Дело в том, что слова «изоляция» и «самоизоляция» не подходят по стилю к тексту данного произведения. Нора Галь пишет: «Переводчику непозволительно забывать простую истину: слова, которые в европейских языках существуют в житейском, повседневном обиходе, у нас получают иную, официальную окраску, звучат «иностранно», «переводно», «неестественно» Бездумно перенесенные в русский текст, они делают его сухим и казенным, искажают облик ни в чем не повинного автора». [10]
Фроумы жили на отдаленной ферме, и Итан не мог себе позволить постоянно ездить в городок, чтобы пообщаться (к тому же родственной души среди жителей не было), поскольку ему надо было постоянно работать на ферму и лесопилке, которые он забросил после «несчастного случая».
В тексте слово «очаг» встречается дважды. Первый раз оно связано с Мэтти, второй раз с пристройкой:
…"L" rather than the house itself seems to be the centre, the actual hearth-stone of the New England farm.
…эта пристройка, несомненно, в большей степени, чем сам дом представляет собой сердце и душу здешней фермы.
В данном случае пришлось отказаться от перевода ‘hearth-stone’ с помощью слова «очаг», по той причине, что в оригинале подчеркивается, главным образом, символизм этой пристройки, ее значение, говорится о том, что она не менее значима для дома, чем очаг.
Мэтти «согрела» душу Итана – в нем проснулась жажда жизни (отсюда и оптимизм). Но после «несчастного случая», когда и в Мэтти этот огонь потух, Итан замкнулся в себе, некому было его «согревать», и холод старкфилдских зим стал в нем накапливаться. Итан уже мало похож на человека, скорее на призрака. Он не живет, а доживает. Автор подкрепляет эту идею таким сравнением:
…his sleigh glided up through the snow like a stage-apparition behind thickening veils of gauze.
Точно в срок показался сам Фроум, еле различимый сквозь пургу, как актер за кисейным занавесом, изображающий призрака.
Опять же этот образ усиливается благодаря слову ‘hell’, упомянутому выше.
Обращает на себя внимание и то, что в абзаце, предшествующем описанию пристройки, говорится:
…with a sideway jerk of his lame elbow
а потом:
I saw then that the unusually forlorn and stunted look of the house was partly due to the loss of what is known in New England as the "L"… Perhaps this connection of ideas…caused me…to see in the diminished dwelling the image of his own shrunken body.
…небрежным движением изувеченного локтя.
Тогда я понял, что необычно жалким и маленьким дом выглядит, потому что лишился пристройки…Возможно, поэтому мне…показалось, что этот неполноценный дом - образ покалеченного тела его хозяина.
В переводе на русский язык не представляется возможным сохранить эту связь: ‘lame elbow’-‘L’–снесенная пристройка–изувеченное тело хозяина дома. Можно было бы использовать, например, слово «негибкий» (для локтя), пристройка в виде буквы «Г». Но русскоязычный читатель, скорее всего, не заметит этой связи, так как аллитерация, о чем уже говорилось выше, в русских текстах характерна для поэзии. В английском языке аллитерация широко используется и в прозе. Объяснение можно найти в истории языка: в староанглийском языке многие стихотворные произведения строились на основе аллитерации, а не на основе рифмы, поэтому англоязычный читатель более «восприимчив» к аллитерации.
Сохранить связь между этими описаниями (пристройка-дом–хозяин) позволяет употребление соответствующих прилагательных. Например, использование эпитета «неполноценный» со словом «дом».
Перейдем к рассмотрению следующих деталей, позволяющих четче представить, насколько тяжела жизнь Итана Фроума, а также «лучше понять этого человека».
Итан Фроум – калека, изувечено не только его тело, но и душа. У него нет сил и желания работать на ферме и лесопилке. Как завод, так и ферма, находятся в запустении.
It [Frome’s saw-mill] looked exanimate enough, with its idle wheel looming above the black stream…
…an orchard of starved apple-trees writhing over a hillside…
…one of those lonely New England farm-houses that make the landscape lonelier.
… sunlight exposed the house…in all its plaintive ugliness.
Она [лесопилка] явно простаивала: еле различимое колесо бесполезно крутилось над темной водой реки…
…раскинувшегося на склоне сада с кривыми изможденными яблонями.
…один из тех одиноко стоящих домов Новой Англии, которые придают пейзажу еще более унылый вид.
…солнце осветило дом, что стоял выше по склону, обнажив все его унылое уродство.
Перед этим автор показал, что между Итаном и домом, фермой, существует определенная связь (изувеченное тело хозяина–уродливый дом), поэтому можно предположить, что эти эпитеты относятся в равной степени и к дому, и к самому Итану. Он одинок (‘lonely), несчастен, искалечен (ugliness). Положение его плачевное (‘plaintive’). В свою очередь прилагательное «черный», участвует в создании гнетущей атмосферы (слова с корнем ‘black-‘ встречаются в тексте 25 раз).
Все говорит о крайней бедности Фроумов. В первом варианте перевода, выполненном без учета существования связанных между собой образно-ассоциативных компонентов, не было передано полностью описание лошади Итана:
…on his hollow-backed bay…
…на спину своей лошаденки…
Очевидно, что в слове «лошаденка» на первый план выступает сема «хилость», а сема «истощенность», от голода и оттого, что она у Итана одна, ей приходится делать всю работу, не столь ярко выражена в этом слове. Необходимо использовать дополнительные средства, чтобы подчеркнуть нищету героя и, как следствие, крайнюю истощенность лошади. Этой цели и служит эпитет ‘hollow-backed’.