Восток всегда был для Запада страной тайн и загадок. Особенно много легенд и фантастических рассказов распространилось об Индии, главным образом, о таинственный знаниях индийских мудрецов, философов, факиров и святых.И в самом деле, многие факты давно свидетельствуют о том, что, кроме знаний, запечатлЈнных в древних книгах Индии, в еЈ священных писаниях, преданиях, песнях, поэмах и мифах, существует ещЈ какое-то знание, которое невозможно почерпнуть из книг, которое не раскрывается публично, но следы которого несомненно видны.Трудно отрицать, что философия Индии и еЈ религии таят в себе неисчерпаемые источники мысли. Европейская философия всегда использовала и использует эти источники, но, странным образом, никогда не достигает тех идеалов мудрости, святости и силы, которые характерны для родины Упанишад.Это понимало большинство европейцев, изучавших религиозно-философские учения Востока. Они чувствовали, что получают из книг не всЈ, и это наводило их на мысль, что, помимо знания, заключЈнного в книгах, существует ещЈ иное, тайное знание, скрываемое от непосвящЈнных, что, кроме известных, книг, существуют какие-то другие, сохраняемые в тайне, содержащие в себе тайное учение.Немало сил и энергии было потрачено на поиски этого тайного учения Востока. Есть серьЈзные основания полагать, что в действительности существует не одно, а несколько неизвестных Западу учений, которые произрастают из одного общего корня.Но, помимо известных и неизвестных учений, существует ещЈ много систем самовоспитания, называемых йогой.Слово йога можно перевести как 'единение', 'союз' или 'подчинение'. В первом значении оно близко слову 'запрягание', от санскритского корня юг, которому соответствует русское 'иго'.Одно из значений слова 'йога' - 'правильное действие'.Следовать йоге - значит подчинить контролю одной из систем йоги свои мысли, чувства, внутренние и внешние движения и т.п. - То есть те функции, которые в большинстве своЈм работают без всякого контроля.'Йогины' - имя тех, кто живЈт и действует в соответствии с 'йогой'. Это люди, которые проходят или прошли определЈнную школу и живут согласно правилам, известным только им и непостижимым для непосвящЈнных, согласно знанию, которое бесконечно увеличивает их силы по сравнению с силой обычных людей.Существует множество легенд и басен о 'йогинах'; иногда говорят, что это мистики, ведущие созерцательную жизнь и безразличные к питанию и одежде; иногда их считают людьми, которые обладают чудесными силами и способны видеть и слышать на огромном расстоянии, людьми, которым повинуются дикие звери и природные стихии. Эти силы и способности, приобретаемые при помощи особых методов и упражнений, которые составляют тайну йоги, позволяют йогинам понимать людей, действовать правильно и разумно во всех случаях и обстоятельствах.Йогины не имеют ничего общего с 'факирами', т.е. с людьми, пытающимися подчинить физическое тело воле посредством страданий; факиры нередко бывают невежественными фанатиками, истезающими себя для достижения небесного блаженства, или фокусниками, показывающими за плату чудеса, которые основаны на ловкости и на приучении тела принимать самые невероятные положения и выполнять функции ненормальным образом.Эти фокусники и факиры часто называют себя йогинами; но истинного йогина узнать нетрудно: в нЈм нет фанатизма и безумного сектанства факиров; он не станет ничего показывать за плату; а главное, он обладает знанием, намного превосходящим знание обычного человека.'Наука йоги', т.е. методы, которые йогины используют для развития у себя необыкновенных сил и способностей, идЈт из глубокой древности. Тысячи лет назад мудрецы древней Индии путЈм опыта пришли к заключению, что силы человека во всех сферах его деятельности могут быть бесконечно увеличены путЈм правильной тренировки и приучения человека управлять своим телом, умом, вниманием, волей, чувствами и желаниями.В связи с этим, наука о человеке в древней Индии находилась на совершенно непостижимом для нас уровне. Это можно объяснить только тем, что существовавшие в то время философские школы были непосредственно связаны с эзотерическими школами.Эти школы считали человека незавершЈнным существом, которое наделено множеством скрытых сил. Идея заключалась в том, что в обычной жизни у обычного человека эти силы спят; но их можно пробудить и развить при помощи особого рода жизни, определЈных упражнений, специальной работы над собой. Это и называется йогой. Знакомство с идеями йоги позволяет человеку, во-первых, лучше узнать себя, понять свои скрытые способности и склонности, найти и определить, в каком направлении их следует развивать; во-вторых, пробуждать скрытые способности и использовать их на всех путях жизни.'Наука йоги', вернее, цикл наук йоги, состоит из описания методов, приспособленных к людям разных типов и разной жизнедеятельности, а также из объяснения теорий, связанных с этими методами.Каждая из 'наук', составляющих йогу, распадается на две части: теоретическую и практическую.Теоретическая часть в связном и цельном виде, не углубляясь в ненужные детали, излагает основные принципы и общие положения данного предмета.Практическая часть учит способам и приЈмам наилучшей подготовки к желаемой деятельности, методам и средствам развития скрытых сил и способностей.Здесь необходимо заметить, что даже теоретическую часть нельзя по-настоящему узнать из книг. Книги, в лучшем случае, могут служить конспектами для повторения и запоминания, тогда как для изучения идей йоги необходимы прямые устные поучения, объяснения учителя.Что касается практической стороны, то лишь небольшая еЈ часть может быть изложена письменна. Поэтому, хотя и есть книги, пытающиеся объяснить практические методы йоги, эти книги не могут служить учебниками для практической и самостоятельной работы.В общем, говоря о йоге, необходимо указать, что отношение между еЈ практической и теоретической частями подобны отношению между теоретическими и практическими сторонами в искусстве. Существует, например, теория живописи, но еЈ изучение не научит человека писать картины. Есть и теория музыки, однако изучение этой теории не сделает человека способным играть на каком-нибудь музыкальном инструменте.В практике искусства, как и в практике йоги, есть нечто такое, чего нет и не может быть в теории. Практика не строится в соответствии с теорией, наоборот, теория вырастает из практики.'Наука йоги' долгое время сохранялась в Индии в тайне; те методы, которые почти чудесным образом увеличивают силу человека, были привилегией учЈных брахманов самой высокой касты или подвижников и отшельников, совершенно отрЈкшихся от мира. В индийских храмах существовали школы, где ученики - челы, прошедшие долгий путь испытаний и подготовительного обучения, посвящались в науку йоги особыми учителями - гуру. Европейцы не могли получить никаких сведений о йоге, и всЈ, что обычно рассказывали об этом путешественники, носило совершенно фантастический характер.Первые достоверные сведения о йоге начали появляться только во второй половине XIX столетия, хотя в мистических обществах многие методы йоги были известны гораздо раньше.Но европейцы, очень много заимствуя у йогинов, всЈ-таки не могли понять и охватить всего смысла 'науки йоги' в ЈЈ совокупности.В действительности, йога - это ключ ко всей древней мудрости Востока.Древние книги Индии, полные глубокой мудрости, до сих пор непонятны западным учЈным. Это объясняется тем, что все они писались йогинами, т.е. людьми, обладавшими силами и способностями, которые превышают силы и способности обычного человека.Но силы, которые даЈт йога, не ограничиваются способностью понимания. Йога бесконечно увеличивает силы человека, во-первых, в борьбе с жизнью, т.е. со всеми физическими условиями, в которых человек родится и которые враждебны ему; во-вторых, в борьбе с природой, всегда стремящейся использовать человека для своих целей; и в третьих, в борьбе с иллюзиями его собственного сознания, которое, находясь в зависимости от ограниченного психического аппарата, создаЈт бесконечное множество миражей и обманов. Йога помогает человеку бороться с обманов слов, ясно показывая ему, что мысль, выраженная словами, не может быть истинной, что в словах истины нет, что, в лучшем случае, они могут лишь намекнуть на истину, показать еЈ на мгновение и тут же скрыть. Йога учит, как находить истину, скрытую в вещах, в делах людей, в писаниях великих мудрецов всех времЈн и народов.Йога распадается на пять отделов: 1. Раджа-йога, или йога развития сознания;2. 3. Джняна-йога, или йога знания;4. 5. Карма-йога, или йога правильных действий;6. 7. Хатха-йога, или йога власти над телом;8. 9. Бхакти-йога, или йога правильного религиозного действия.10. Пять йог - это пять путей, ведущих к одной цели - совершенству, к переходу на высшие ступени познания и жизни.Деление на пять йог зависит от деления людей на типы, от способностей людей, их подготовки и т.п. Один человек может начать с созерцания, с изучения своего 'я'; другому необходимо объективное изучение природы; третий должен прежде всего понять правила поведения в повседневной жизни; четвЈртый более всего нуждается в приобретении контроля над физическим телом; пятому необходимо 'научиться молиться', понять свои религиозные чувства и уметь управлять ими.Йога учит тому, как делать правильно всЈ, что делает человек. Только изучив йогу, человек обнаруживает, до какой степени неправильно действовал он во всех случаях прежде, сколько сил тратил напрасно, добиваясь ничтожных результатов при огромной затрате сил.Йога учит человека приниципам правильной экономии сил. Она учит его делать сознательно всЈ, что бы он ни делал, когда это необходимо.Изучение йоги прежде всего показывает человеку, как сильно он заблуждался на свой собственный счЈт. Человек убеждается, что он гораздо сильнее и могущественнее, чем считал себя, что он может стать сильнее самого сильного человека, какого он только в состоянии себе представить.Он видит не только то, что он есть, но и то, кем он может стать. Его взгляды на жизнь, на роль и цели человека в жизни претерпевают полнейшую перемену. Он избавляется от чувства своего одиночества, от ощущения бессмысленности и хаотической природы жизни. Он начинает понимать свою цель, видеть, что преследование этой цели приведЈт его в соприкосновение с другими людьми, движущимися в том же направлении.Йога не ставит своей целью направлять человека. Она только увеличивает его силы в любых аспектах его деятельности. Вместе с тем, используя силы, которые даЈт йога, человек может идти только в одном направлении. Если он пойдЈт по другому пути, сама же йога обратится против него, остановит его, лишит всех сил и, возможно, даже уничтожит его. В йоге заключена огромная сила, но эта сила может быть использована только в определЈнном направлении. Это закон, который становится очевидным каждому изучающему йогу.Во всЈм, что касается йоги, она учит отличать реальное от ложного, и эта способность правильного различения помогает человеку находить скрытые истины там, где он раньше не видел и даже не подозревал ничего сокрытого.Когда человек, изучавший йогу, берЈт в руки книги, которые, как ему казалось, он хорошо знал раньше, к своему глубокому изумлению он находит в них бесконечно много нового. Перед его глазами точно раскрывается бесконечная глубина, и он со страхом и удивлением ощущает эту глубину, понимает, что раньше видел только поверхность.Такое действие производят многие книги, принадлежащие к священным писаниям Индии. Нет необходимости хранить эти книги скрытыми; они доступны всем и всЈ же остаются сокрытыми от всех, кроме тех, кто знает, как их читать. Такие скрытые книги существуют во всех странах, у весх народов. Одна из самых распространнЈных книг - Новый Завет. Но из всех оккультных книг это книга, которую люди менее всего умеют читать, которая совершенно искажена в их понимании.Йога учит искать и находить истину во всЈм. Она учит, что не существует ничего, что не могло бы служить отправным пунктом для поисков истины.Йога недоступна сразу, в целом; у неЈ много степеней трудности. Это - первое, что необходимо понять каждому, кто хочет изучать йогу.Границы йоги нельзя увидеть с самого начала или даже пройдя некоторое расстояние от начала пути. Изучающему йогу новые горизонты открываются по мере того, как он идЈт вперед. Каждый новый шаг обнаруживает впереди нечто новое, чего он раньше не видел и не мог видеть. Но человек не в состоянии смотреть слишком далеко. В начале изучения йоги невозможно знать всего, что еЈ изучение даст. Йога - это совершенно новый путь, и, вступая на него, нельзя знать, куда он приведЈт.Иначе говоря, йогу нельзя определить так, как можно определить медицину, химию, математику. Для того, чтобы определить йогу, необходимы изучение и знание.Йога - это запертая дверь. Каждый желающий войти может постучать. Но пока он не вошЈл, он не знает, что найдЈт за дверью.Человек, вступающий на путь йоги, чтобы достичь еЈ вершин, должен отдать йоге всего себя, всЈ своЈ время, все свои силы, все мысли, чувства и побуждения. Он должен стремиться гармонизировать себя, привести к единству, выработать постоянное 'я', оградить себя от порывов настроений и желаний, уносящих его то в одну, то в другую сторону, заставить все свои силы служить одной цели. Йога требует этого, и она же этому помогает, указывая лучшие способы, как этого добиться. Для каждого рода деятельности йога помогает определить условия, наиболее для него благоприятные.Изучение йоги невозможно с той разбросанностью мыслей, желаний и чувств, в которой живЈт обычный человек. Йога требует всего человека, всЈ его время, всю энергию, все мысли и чувства, всю его жизнь. Только карма-йога позволяет человеку оставаться в обычных условиях жизни. Все остальные йоги требуют немедленного и полного ухода из жизни, хотя бы на некоторое время. Изучать йоги, за исключением карма-йоги, в обычных условиях жизни невозможно. Равным образом невозможно изучать йогу бех учителя, без его постоянного и непрерывного наблюдения за учеником.Человек, который надеется узнать йогу, прочитав несколько книг, глубоко разочаруется. В книге, в письменном изложении невозможно передать человеку практические знания - всЈ зависит от работы с ним учителя и от его собственной работы над самим собой.Общая цель всех видов йоги - изменение человека, расширение его сознания. В основе всех йог лежит один принцип, а именно: человек, каким он рождЈн и живЈт, есть незаконченное и несовершенное существо, которое, однако, можно изменить и развить при помощи соответствующего обучения и тренировки.С точки зрения йоги, человек - материал, над которым можно и нужно работать.Это относится, главным образом, к внутреннему миру человека, к его сознанию, психике, умственным способностям, знанию, которые, согласно учению йоги, можно совершенно изменить, освободить от обычных ограничений и усилить до степени, превосходящей всякое воображение. Благодаря этому человек получает новые возможности познания истины и новые силы для преодоления препятствий на своЈм пути, откуда бы они не появлялись. Далее, это относится и к физическому телу человека, которое изучается и постепенно ставится под контроль ума и сознания в тех своих функциях, которые обычно человек даже не сознаЈт.Раскрытие высшего сознания есть цель всех йог.Продвигаясь путЈм йоги, человек достигент состояния самадхи, т.е. экстаза, или просветления, в котором единственно можно постичь истину.
Хатха-йога - йога власти над телом и над физической природой человека.Согласно учению йоги, практическое изучение хатха-йоги наделяет человека идеальным здоровьем, увеличивает жизнь и даЈт новые силы и способности, которыми обыкновенный человек не обладает и которые кажутся почти чудесными.Йогины утверждают, что здоровое и нормально функционирующее тело легче подчинить разуму, высшим стремлениям и духовным началам, чем тело больное, развинченное и растроенное, от которого никогда не знаешь, чего и ждать. Кроме того, здоровое тело легче не замечать. Больное тело подчиняет себе человека, заставляет чересчур много думать о себе, требует слишком большого внимания.Поэтому первая цель хатха-йоги - здоровое тело.В то же время хатха-йога подготавливает физическое тело человека к перенесению всех трудностей, связанных с функционированием в нЈм высших психических сил - высшего сознания, воли, интенсивных эмоций и т.п. Эти силы у обычного человека не функционируют. Их пробуждение и развитие вызывает страшное напряжение и давление на физическое тело. И если оно не тренировано и не подготовлено особыми упражнениями, как это бывает в его обычном нездоровом состоянии, оно не сумеет выдержать такое давление и не справиться с напряжЈнной работой органов восприятия и сознания, которая неизбежно связана с развитием высших сил и способностей человека. Чтобы дать возможность сердцу, мозгу, нервной системе ( и
другим органам, роль которых в психической жизни человека мало известна, а иногда и вообще неизвестна западной науке) выдержать давление новых функций, всЈ тело должно быть уравновешено, гармонизировано, очищено, приведено в порядок и подготовлено к новой, колоссально трудной работе, которая его ожидает.Йогинами выработано множество правил регулирования и контролирования деятельности разных органов тела. Йогины находят, что тело нельзя предоставлять самому себе. Инстинкты недостаточно строго руководят его деятельностью, и необходимо вмешательство разума.Одна из основных идей йоги о теле заключается в том, что в своЈм естественном состоянии тело вовсе не представляет собой идеального аппарата, как это часто думают. Многие функции нужны только для того, чтобы сохранять существование тела среди тех или иных неблагоприятных условий, и это те функции, которые являются следствием других, ненормальных функций.Далее йогины полагают, что многие из таких неблагоприятных условий уже исчезли, а созданные ими функции продолжают существовать. Йогины утверждают, что, уничтожив лишние функции тела, можно бесконечно увеличить энергию, идущую на полезную работу.Кроме того, есть немало функций, которые находятся в зачаточном состоянии, но могут быть развиты до непостижимой степени.Тело, каким оно даЈтся природой, с точки зрения йоги - лишь материал. Человек, устремляясь к своим высшим целям, может воспользоваться этим материалом и, обработав его надлежащим образом, создать себе орудие для осуществления своих стремлений. Возможности, заложенные в теле, по утверждениям йогинов, огромны.У йогинов существует множество методов и способов для ослабления ненужных функций тела и для пробуждения и раскрытия дремлющих в человеке и его теле новых способностей.Йогины утверждают, что лишь ничтожный процент энергии тела тратится с пользой, т.е. на сохранение жизни тела и на служение духовным стремлениям человека. Большая часть производимой человеком энергии, по их мнению, тратится без всякой пользы.Но они считают возможным заставить все органы тела работать для одной цели, т.е. засатвлять всю вырабатываемую ими энергию служить высшим целям, которым она часто только мешает.Хатха-йога имеет дело с физической природой человека в самом прямом смысле, т.е. с функциями животной и растительной жизни. Здесь йогины обнаружили некоторые законы, только в самое последнее время открытые западной наукой. Во-первых, необыкновенную самостоятельность отдельных органов тела и отсутствие центра, управляющего жизнью организма; во-вторых, способность одного органа в некоторых случаях до известной степени выполнять работу другого.Наблюдая самостоятельность частей и органов тела и даже их клеток, йогины пришли к заключению, что жизнь тела состоит из тысяч отдельных жизней. Каждая 'жизнь' подразумевает 'душу', или сознание. Эти самостоятельные 'жизни', обладающие 'душами' и сознаниями, они видят не только во всех разнообразных органах, но и во всех тканях и субстанциях тела. Это - 'оккультная' сторона хатха-йоги.Эти 'жизни' и 'сознания' суть 'духи' тела. По теории хатха-йоги человек может подчинить их себе, заставить служить своим целям.Хатха-йогины учатся управлять дыханием, кровообращением и нервной энергией. Они могут, задерживая дыхание, приостановить все функции тела, погрузить его в летаргию, в которой человек без вреда для себя может пробыть любое время без пищи и воздуха; и наоборот, могут усиливать дыхание и, делая его ритмичным и синхронным с биением сердца, вбирать в себя огромный запас жизненной силы и использовать эту силу, например, для лечения своих и чужих болезней. Полагают, что йогины способны усилием воли остановить кровообращение в любой части тела или, наоборот, направить туда избыток свежей артериальной крови и нервной энергии. На этом и основан их метод лечения.Обучаясь владеть своим телом, человек в то же время обучается владеть всей материальной вселенной.Человеческое тело представляет собой вселенную в миниатюре. В нЈм есть всЈ - от минерала до Бога. И это для хатха-йогинов не просто образное выражение, а самая реальная истина. Через своЈ тело человек находится в общении со всей материальной вселенной. Вода, заключЈнная в его теле, соединяет человека со всей водой земного шара и атмосферы; кислород, содержащийся в его теле, соединяет человека со всем кислородом во вселенной; углерод - с углеродом; жизненный принцип - со всем живым в мире.Совершенно ясно, почему так должно быть. Вода, входящая в состав человеческого тела, не отделена от воды вне тела, а только как бы протекает через человека; точно также воздух, все химические вещества тела и т.д. - они просто проходят сквозь его тело.Научившись управлять разными началами ('духами', по оккультной терминологии), входящими в его тело, человек получает возможность управлять теми же началами, разлитыми во вселенной, т.е. 'духами природы'.Вместе с тем, правильное понимание принципов хатха-йоги учит человека понимать законы мироздания и своЈ место в мире.Даже элементарное знакомство с принципами и методами хатха-йоги показывает невозможность изучения йоги без учителя и без его постоянного наблюдения. Результаты, получаемые при помощи методов хатха-йоги, в равной степени являются следствием работы самого ученика и работы с ним учителя.В других йогах это, возможно, не так ясно. Но в хатха-йоги в этом не приходится сомневаться, особенно тогда, когда изучающий хатха-йогу понял принципы
асан.
Асаны - это название, которое даЈтся в хатха-йоге особым позам тела, и йогин должен научиться принимать их. Многие из этих поз, на первый взгляд, представляются совершенно невозможными; кажется, что для их выполнения человеку нужно или совсем не иметь костей, или разорвать все связки.Уже существует достаточное количество фотографий и даже кинофильмов, изображающих асаны; трудность этих поз очевидна каждому, кто имел возможность их видеть. Даже описания асан, которые можно найти в книгах по хатха-йоге, указывают на их трудность и практическую невозможность для обычного человека. Тем не менее, хатха-йогины осваивают эти асаны, т.е. приучают тело принимать самые невероятные позы.Каждый может попытаться освоить одну из самых лЈгких асан. Это 'поза Будды', названная так потому, что сидящего Будду обычно изображают в этой асане. Простейшей еЈ формой является положение, когда йогины сидит, скрестив ноги, но не по-турецки, а так, чтобы одна ступня посещалась на противоположном бедре, а другое бедро - на противоположной ступне. Ноги при этом крепко прижаты к земле и друг к другу. Даже эта асана, самая простая из всех, невозможна без долгой и упорной подготовки. Однако только что описанная поза фактически не является полной асаной. Если внимательно приглядеться к статуям Будды, можно увидеть, что обе ступни у него лежат на бЈдрах пятками вверх. В этом положении ноги настолько переплетены, что поза кажется невозможной без сломанных костей. Но люди, побывавшие в Индии, видели и
фотографировали эту асану в еЈ полной форме.Кроме внешних асан существуют внутренние асаны, которые состоят в изменении различных внутренних функций, как, например, замедление или ускорение работы сердца и всего кровообращения. В дальнейшем они позволяют человеку подчинить себе целую серию внутренних функций, которые не только находятся за пределами контроля человека, но зачастую совершенно неизвестны европейской науке; иногда же она лишь догадывается об их существовании.Смысл и конечная цель внешних асан как раз и заключается в достижении контроля над внутренними функциями.Самообучение асанам представляет собой непреодолимые трудности. Существует описание более чем семидесяти асан; но даже самые полные и детальные описания не дают указаний о том, в каком порядке их следует изучать. Этот порядок не может быть указан в книгах, ибо он зависит от физического типа человека.Можно сказать, что для каждого человека существует одна или несколько асан, которые он может освоить и практиковать с большей легкостью, нежели другие. Но сам человек не знает свой физический тип, не знает, какие асаны будут для него самыми лЈгкими, с каких асан ему следует начинать. Кроме того, ему неизвестны
подготовительные упражнения, разные для каждой асаны и для каждого физического типа.ВсЈ это может быть решено для него только учителем, обладающим полным знанием хатха-йоги.После известного периода наблюдений и проверочных упражнений, которые предлагаются ученику, учитель определяет его физический тип и сообщает ему, с какой асаны он должен начинатб. Одному ученику необходимо начинать с семидесятой асаны, другому - с тридцать пятой, третьему - с пятьдесят седьмой, четвЈртому - с первой и т.д.Установив, какую из 'асан' должен осваивать ученик, учитель даЈт ему особые упражнения, которые сам и демонстрирует. Эти упражнения постепенно приводят ученика к желаемой асане, т.е. позволяют принимать необходимое положение тела и удерживать его в течение определЈнного времени.Когда освоена первая асана, учитель определяет, какую следующую асану должен освоить ученик, и снова даЈт ему особые упражнения, выполнение которых через некоторое время приведЈт его к этой асане.Изучение неправильно подобранной асаны вызывает почти непреодолимые трудности. Кроме того, как указывается в книгах, излагающих принципы хатха-йоги, 'неправильная асана убивает человека'.ВсЈ это вместе взятое совершенно ясно доказывает, что изучение хатха-йоги, равно как и других йог, без учителя невозможно.Главный метод хатха-йоги, который позволяет подчинить воле физическое тело и даже 'бессознательные' физические функции - это непрерывная работа по
преодолению боли.Преодоление боли, преодоление страха перед физическим страданием, преодоление постоянной жажды покоя, довольства и удобства - всЈ это создаЈт силу, которая переносит хатха-йогина на другой уровень бытия.В литературе, главным образом теософской, посвящЈнной истории приципов и методов хатха-йоги, существует различие в мнениях, которое имеет определЈнное значение. Некоторые авторы утверждают, что изучение йоги должно обязательно начинаться с хатха-йоги, без чего йога не даЈт результатов. Другие авторы утверждают, что хатха-йогу можно изучать после других йог, особенно после раджа-йоги, когда ученик уже обладает всеми силами, которые даЈт ему новое сознание.Правильным решением этого вопроса будет предположение, что в данном случае, как и во многих других, всЈ зависит от типа, т.е. существуют типы людей, которые обязательно должны начать с хатха-йоги, и типы, для которых возможны пути через другие йоги.В западной научной литературе, посвящЈнной 'индийскому аскетизму', хатха-йогинов, к несчастью, нередко смешивают с 'факирами'. Причины такого смешения легко понять. Исследователи, наблюдающие внешние феномены и не понимающие принципов йоги, не могут отличить подлинные явления от имитации. Факиры подражают хатха-йогинам; но то, что достигается хатха-йогинами с определЈнной целью, которую они точно понимают, становится у факиров самоцелью. Поэтому факиры начинают с самого трудного; их практика чаще всего приводит к
повреждению физического тела. Они удерживают руки (или одну руку) вытянутыми вверх, пока руки не начинают сохнуть; глядят на огонь или солнце, пока не слепнут; позволяют насекомым пожирать своЈ тело и т.п. С течением времени некоторые из них развивают в себе необычные сверхъестественные способности, но этот путь не имеет ничего общего с путЈм хатха-йоги.
Раджа-йога - это йога воспитания сознания. Человек, практически изучающий эту йогу, приобретает сознание своего Я, а вместе с ним - необыкновенные внутренние силы и способность влиять на других людей.Раджа-йога по отношению к психическому миру человека, к его самосознанию, представляет собою то же самое, что хатха-йога по отношению к миру физическому. Хатха-йога - йога преодоления тела, приобретения контроля над телом и его функциями; раджа-йога - йога преодоления ума, т.е. иллюзорного, неправильного самосознания человека, йога приобретения контроля над сознанием.Раджа-йога учит человека прежде всего тому, что составляет основу всей философии мира -
познанию самого себя.Как хатха-йога смотрит на физическое тело как на несовершенное и нуждающееся в изменении к лучшему, точно так же и раджа-йога рассматривает психический аппарат человека совсем не как идеальный, но нуждающийся в изменении к лучшему и совершенствовании.Задача раджа-йоги - это 'постановка ума', сознания, аналогичная 'постановке голоса' у певцов. Обычная западная мысль совершенно не понимает необходимости постановки сознания, считая, в общем, что обычное сознание вполне достаточно для человека, что он и не может иметь другого сознания.Раджа-йога находит, что даже очень сильный ум, как и сильный голос, нуждается в правильной 'постановке', удесятеряющей его силы и способности и умножающей его производительность, заставляющей его 'лучше звучать' и лучше воспроизводить и по-иному распределять взаимоотношения идей, охватывать за раз больше материала.Первое, что утверждает раджа-йога - это то, что человек совсем не знает себя, что у него совершенно ложная, искажЈнная идея себя.Непонимание себя - главное препятствие человека на его пути, главная причина его слабости. Представьте себе человека, который не знает своего тела, его членов, их числа и относительного положения, не знает, что у него две руки, две ноги, одна голова и т.п., - это будет точной копией нашего отношения к своему психическому миру.Психика человека, с точки зрения раджа-йоги, - это система искривлЈнных и затемнЈнных стЈкол, через которые сознание на мир и на себя, получая совершенно не соответствующее действительности изображение. Главное несовершенство психики - это то, что она заставляет человека считать отдельным то, что она полагает отдельным. Человек, верящий своей психике, - это человек, который верит в поле зрения бинокля, через который он смотрит, убеждЈнный, что то, что входит в поле зрения бинокля, отличается от того, что в него не входит.Новое самопознание достигается в раджа-йоге путЈм изучения принципов психического мира человека и продолжительных упражнений сознания.Изучение принципов психической жизни показывает человеку, что для него возможны четыре состояния сознания; в индийской психологии они называются:
глубокий сон,
сон со сновидениями,
бодрственное состояние,
турийя, или состояние просветления. В эзотерических учениях эти состояния сознания определяются несколько иначе, но число четыре остаЈтся неизменным; их взаимные отношения также близки к приведЈнной выше схеме.После этого следует изучение психических функций - мышления, чувств, ощущений и т.д., как в отдельности, так и в их взаимоотношениях; изучение снов; изучение полусознательных и бессознательных психических процессов; изучение иллюзий и самообманов; изучение разных форм самогипноза и самовнушения -
с целью освобождения себя от нихОдна из первых практических задач, которая стоит перед человеком, начавшим изучать раджа-йогу, - это достижение способности останавливать мысли,
умение не думать, т.е. совершенно сдерживать по своей воле ум, давать полный отдых психическому аппарату.Эта способность останавливать мысли считается необходимым условием для пробуждения некоторых дремлющих в человеке сил и способностей; умение не думать - необходимое условие подчинения бессознательных психических процессов воле. Только овладев умением останавливать ход своих мыслей, человек может приблизиться к тому, чтобы слышать мысли других людей, слышать все голоса, непрерывно звучащие в природе, голоса 'малых жизней' его собственного тела, голоса 'больших жизней', в которые входит он сам. Только умея создавать пассивное состояние своего ума, человек может надеяться услышать
голос безмолвия, который единственно способен раскрыть человеку скрытые от него истины и тайны.Кроме того - и это первое, что достигается, - научившись по желанию не думать, человек получает возможность сократить бесполезную и ненужную трату психической энергии, уходящей на ненужное мышление. Ненужное мышление - одно из главных зол нашей внутренней жизни. Как часто бывает, что в ум попадает какая-нибудь мысль, и ум, не имея сил отбросить еЈ прочь, переворачивает еЈ вновь и вновь бесконечное число раз, как ручей переворачивает лежащий на дне камень.Это особенно часто бывает, когда человек взволнован, обеспокоен или оскорблЈн, когда он чего-то опасается, что-то подозревает и тому подобное. Люди не знают, какое огромное количество энергии тратится на это ненужное верчение в уме одних и тех же мыслей, одних и тех же слов. Люди не знают, что человек, сам того не замечая, в течение часа или двух может тысячу раз повторить какую-нибудь глупую фразу или отрывок стихотворения, беспричинно поразившие его ум.Когда ученик научится
не думать, его учат
думать - думать именно о том, о чЈм он хочет думать, а не о том, что ему приходит в голову. Это метод сосредоточения. Полное сосредоточение ума на одном объекте и способность не думать в это время ни о чЈм другом, не отвлекаться случайными ассоциациями даЈт человеку огромные силы. Он может тогда заставить себя не только не думать, но и не чувствовать, не слышать, не видеть происходящего ввокруг; может не испытывать неудобств - ни жары, ни холода, ни страданий; может одним усилием ума сделать себя нечувствительным к любой, даже самой сильной боли. Это объясняет теорию, согласно которой хатха-йоге легче обучаться после раджа-йоги.Следующая, третья ступень -
медитация. Человека, изучившего сосредоточение, учат пользоваться им, т.е. медитировать, углубляться в данный вопрос, рассматривать разные его стороны, находить соотношения и аналогии со всем, что человек знает, что он раньше думал или слышал. Правильная медитация раскрывает человеку бесконечно много нового в вещах, которые он, казалось бы, знал, открывает ему такие глубины, о которых раньше ему не приходило в голову и подумать, а главное - приближает к 'новому сознанию', проблески которого, как зарницы, постепенно начинают вспыхивать среди размышлений ученика, освещая на мгновение бесконечно далЈкие горизонты.Следующая, четвЈртая ступень -
созерцание. Человека учат, задав себе тот или иной вопрос, углубляться в него, не думая; или даже совсем не задавать никакого вопроса, а углубляться в какую-нибудь идею, в образ, в картину природы, в явление, в звук, в число.Человек, научившийся созерцать, обнаруживает высшие стороны своего ума, открывает себя влияниям, идущим из высших сфер мировой жизни, как бы беседует с глубочайшими тайнами вселенной.Вместе с тем, предметом сосредоточения, размышления и созерцания раджа-йога ставит 'я' человека. Научив человека сберегать свои умственные силы и напрвлять их по желанию, раджа-йога требует от него, чтобы он направил их на познание самого себя, на познание своего истинного 'я'.Изменение самосознания и 'самоощущения' человека - вот главная цель раджа-йога. Она стремится к тому, чтобы человек реально ощутил и осознал в себе возвышенное и глубинное, через которые он соприкасается с вечностью и бесконечностью, т.е. чтобы человек почувствовал себя не смертной, временной и крохотной пылинкой в бесконечной вселенной, а бессмертной, вечной и бесконечной величиной, равной всей вселенной, каплей в океане духа, - но такой каплей, которая вмещает в себя целый океан. Расширение 'я' по методам раджа-йоги - это и есть сближение самосознания человека с самосознанием мира, переведение фокуса самосознания с маленькой отдельной единицы на бесконечность. Раджа-йога расширяет человеческое 'я', перестраивает его взгляд на самого себя и его самоощущение.В результате человек достигает состояния небывалой свободы и силы. Он не только в совершенстве владеет собой, но и может владеть другими. Он может читать мысли других людей, как вблизи, так и на расстоянии, внушать им свои собственные мысли и желания и подчинять их себе. Он способен достичь ясновидения, читать прошлое и будущее.ВсЈ это наверняка покажется европейскому читателю фантастическим и невозможным; но многое 'чудесное' на деле вовсе не так невозможно, как оно представляется на первый взгляд. В методах раджа-йоги всЈ основано на понимании непостижимых для нас законов, на строго последовательном и постепенном характере работы над собой.Важное место в практике раджа-йоги занимает идея 'отделения себя', или 'непрвязанности'. За ней следует идея отсутствия в человеке постоянного ядра и единства; далее - идея несуществования
отдельности человека, отсутствия какой бы то ни было разницы между человеком, человечеством и природой.Изучение раджа-йоги невозможно без постоянного и непосредственного руководства учителя. До того, как ученик начинает изучать себя, учитель сам изучает его и определяет путь, которым ученик должен следовать, т.е. намечает порядок последовательных упражнений, которые необходимо выполнять ученику, - потому что упражнения для разных людей не могут быть одними и теми же.Цель раджа-йоги - приблизить человека к высшему сознанию, доказать ему возможность нового состояния сознания, подобного пробуждению после сна. Пока человек не знает вкуса и ощущения этого пробуждения, пока его ум всЈ ещЈ погружен в сон, раджа=йога стремится сделать понятной для него саму идею пробуждения, повествуя о людях, достигших пробуждения, обучая человека постигать плоды их мысли и деятельности, которые совершенно не похожи на результат деятельности обычных людей.
Карма-йога учит правильному образу жизни. Карма-йога - это йога деятельности.Карма-йога учит правильному отношению к людям и правильному действию во всех жизненных обстоятельствах. Карма-йога учит, как стать йогином в жизни, не удаляясь в пустыню и не вступая в школу йогинов. Карма-йога - необходимое дополнение ко всем другим йогам; с помощью карма-йоги человек всегда помнит о своей цели и никогда не теряет еЈ из виду. Без карма-йоги все другие йоги или становятся бесплодными, или вырождаются в свою противоположность. Раджа-йога и хатха-йога вырождаются в стремление к внешним чудесам, к таинственному и страшному, т.е. в псевдо-оккультизм. Бхакти-йога вырождается в псевдомистику, в суеверия, в личное обожание или стремление к личному спасению. Джняна-йога вырождается в схоластику или, в лучшем случае, в метафизику.Карма-йога всегда связана со стремлением к внутреннему развитию, внутреннему улучшению. Она помогает человеку не погружаться во внутренний сон среди запутанных влияний внешней жизни, в особенности же противостоять
гипнотизирующему влиянию деятельности. Она заставляет человека помнить, что всЈ внешнее не имеет значения, что необходимо действовать, не заботясь о результатах своих действий. Без карма-йоги человека поглощают ближайшие видимые цели жизни, и он забывает о своей главной цели.Карма-йога учит человека изменять свою судьбу, направлять еЈ по своему желанию. Согласно основной идее карма-йоги это достигается изменением внутреннего отношения к вещам и собственным действиям.Одно и то же действие можно выполнить по-разному, одно и то же событие можно пережить совершенно по-иному. Если человек изменит своЈ отношение к тому, что с ним случается, то с течением времени это неизбежно изменит характер событий, которые он встречает на своЈм пути.Карма-йога учит человека понимать, что, когда ему кажется, будто действует он сам, на самом деле действует не он, а лишь проходящая через него сила. Карма-йога утверждает, что человек - совсем не то, что он о себе думает; она учит человека понимать, что лишь в крайне редких случаях он действует самостоятельно и независимо, а в большинстве случаев - как часть того или иного большого целого. Это 'оккультная' сторона карма-йоги, учение о силах и законах, управляющих человеком.Человек, понимающий идеи карма-йоги, постоянно чувствует, что он - всего лишь крошечный винтик или колЈсико в огромной машине, что успех или неуспех того, что, по его мнению, он делает, очень мало зависит от его собственных действий.Действуя и чувствуя таким образом, человек никогда и ни в чЈм не встретится с неудачей, ибо величайшая его неудача, величайший неуспех могут впоследствии привести к успеху во внутренней работе, в его борьбе с самим собой, если только он найдЈт правильный подход к своей неудаче.Жизнь, управляемая принципами карма-йоги, значительно отличается от обыденной жизни. В обыденной жизни главная цель человека заключается в том, чтобы, по возможности, избежать всех неприятностей, трудностей и неудач.В жизни, управляемой принципами карма-йоги, человек не старается избегать неприятностей и неудобств. Напротив, он приветствует их, ибо они предоставляют ему возможность их преодолеть. С точки зрения карма-йоги, если жизнь не предлагает затруднений, надо создать их искусственно. Поэтому трудности, с которыми ученик встречается в жизни, рассматриваются не как нечто неприятное, чего следует избегать, но как очень полезные условия для целей внутренней работы и внутреннего развития.Когда человек понимает и постоянно чувствует это, сама жизнь становится его учителем.Главный принцип карма-йоги -
непривязанность. Человек, следующий методам карма-йоги, должен всегда и во всЈм проявлять
непривязанность, непривязанность к плохому и хорошему, к удовольствию и страданию. Непривязанность не означает безразличия. Это особого рода отделение человека от того, что происходит, или от того, что он делает. Это не холодность, не желание отгородиться от жизни, а признание и постоянное осознание того факта, что всЈ совершается в соответствии с определЈнными законами, что всЈ в мире имеет свою судьбу.С обычной точки зрения следование принципам карма-йоги представляется фатализмом. Но это не фатализм в смысле принятия точного и неизменного предопределения всего происходящего без возможности каких-либо изменений. Напротив, карма-йога учит тому, как изменить карму, как повлиять на неЈ. Но с точки зрения карма-йоги такое влияние представляет собой исключительно внутренний процесс. Карма-йога учит, что человек может изменить события и людей вокруг себя, изменяя своЈ отношение к ним.Эта идея совершенно ясна. Каждый человек с самого своего рождения окружЈн определЈнной кармой, определЈнными людьми и определЈнными событиями. И в соответствии со своими вкусами, привычками, своей природой и воспитанием он устанавливает к вещам, людям и событиям определЈнные отношения. Пока эти отношения остаются неизменными, люди, вещи и события также не меняются, т.е. остаются соответствующими его карме. Если же он не удовлетворен своей кармой, если желает чего-то нового и неизведанного, он должен изменить своЈ отношение к тому, что у него есть, и тогда придут новые события.Карма-йога - это единственно возможный путь для тех людей, которые привязаны к жизни, которые не в состоянии освободиться от еЈ внешних форм, для людей, которые в силу своего рождения или собственных способностей поставлены во главе человеческих сообществ и групп, для людей, которые связаны с прогрессом жизни всего человечества, для исторических персонажей, для тех, чья личная жизнь оказывается выражением жизни целой эпохи или целой нации. Эти люди не могут измениться видимым образом; они могут перемениться лишь внутренне, оставаясь внешне такими же, как и раньше, говоря то же самое, делая то же самое, - но без
привязанности, как актЈры на сцене. Сделавшись такими актЈрами по отношению к собственной жизни, они стали
йогинами среди самой разнообразной и напряжЈнной деятельности. В их душе пребывает мир, какие бы трудности их не встречали. Мысль их не знает препятствий, независимо от того, что еЈ окружает.Карма-йога даЈт свободу узнику в тюрьме и царю на троне, если только они почувствовали, что являются актЈрами, играющими свою роль.
Бхакти-йога
Бхакти-йога - это йога религиозного пути. Бхакти-йога учит, как верить, как молиться, как добиться спасения. Бхакти-йогу можно применить к любой религии, так как для неЈ не существует различий между религиями, есть только идея религиозного пути.Йогин Рамакришна, живший в Дакшинешварском монастыре близ Калькутты в 80-х годах прошлого столетия и ставший известным благодаря рудам своих учеников (Вивекананды, Абедананды и других), был бхакти-йогином. Он признавал равными все религии со всеми их догматами, и сам принадлежал ко всем религиям одновременно, принимая их таинства и ритуалы. Двенадцать лет своей жизни от потратил на то, чтобы снова и снова проходить путь подвижничества по правилам каждой из великих религий. И всегда он приходил к одному и тому же - к состоянию самадхи, экстаза, составляющему, как он убедился, сущность всех религий. Поэтому Рамакришна говорил своим ученикам, что личным опытом пришЈл к заключению о единстве всех великих религий, к убеждению, что все они ведут к Богу, т.е. к Высшему Постижению.Приближая человека к самадхи, бхакти-йога, если еЈ практиковать в отрыве от других йог, совершенно уносит его от земли. Он приобретает огромные силы, но одновременно с этим теряет способность пользоваться ими (и даже своими прежними силами) для земных целей.Рамакришна говорил своим ученикам, что после того, как он несколько раз побывал в состоянии самадхи, он понял, что больше не в состоянии заботиться о себе. Первое время это его пугало, пока он не убедился, что кто-то заботится о нЈм.В книге 'Провозвестие Рамакришны' приводится замечательный разговор Рамакришны, больного и уже близкого к смерти, с ученым пандитом, пришедшим его навестить.
'Однажды пандит Сашадхар пришЈл засвидетельствовать своЈ почтение Бхагавану Рамакришне. Увидев его больным, пандит спросил:
- Бхагаван, почему вы не вылечите себя, сосредоточив ум на больной части тела?
Бхагаван ответил:
- Как могу я сосредоточить на этой клетке из кожи и костей мой ум, который я отдал Богу?
Сашадхар сказал:
- Почему же тогда вы не помолитесь Божественной Матери, чтобы она исцелила вашу болезнь?
Бхагаван ответил:
- Когда я думаю о Матери, моЈ физическое тело исчезает, и я оказываюсь вне него. Поэтому мне невозможно молиться о чЈм-то, относящемся к этому телу.' Итак, всЈ, чего человек достигает на пути бхакти-йоги, не имеет никакой ценности с земной точки зрения и не может быть использовано для достижения земных благ.Невозможность путЈм аргументации доказать другому существование того, что сам он не переживает эмоционально, заставляла того же Рамакришну учить, что бхакти-йога - наилучший из всех путей йоги, так как он не требует доказательств. Бхакти-йога обращается непосредственно к чувству, сближая тех людей, которые не одинаково мыслят, а одинаково чувствуют.Рамакришна считал бхакти-йогу самым простым и лЈгким путЈм также потому, что этот путь требует разрушения привязанности ко всему земному, самоотречения, отказа от своей воли и безусловного предания себя Богу.Но так как для многих именно это и является самым трудным, уже одно это обстоятельство показывает, что бхакти-йога - путь для людей определЈнного типа, определЈнного душевного склада, что бхакти-йогу нельзя считать путЈм, который доступен всем.Бхакти-йога имеет много общего с раджа-йогой. Подобно раджа-йоге, бхакти-йога включает в себя методы сосредоточения, медитации и созерцания, но предметом сосредоточения, медитации и созерцания является не 'я', а Бог, т.е.
Всеобщее, в котором совершенно исчезает крохотная искорка человеческого сознания.Практическое значение бхакти-йоги состоит в воспитании эмоций. Бхакти-йога есть метод 'дрессировки', 'приручения' эмоций для тех, кто обладает особенно сильными эмоциями, но чьи религиозные эмоции, которые должны бы подчинить себе все прочие чувства, разбросаны, не сосредоточены, сразу же уносят человека далеко и вызывают сильные реакции. Вместе с тем, это метод развития религиозных эмоций у тех, в ком они слабы. Бхакти-йога, в некотором смысле, есть дополнение к любой религии или введение в религию для человека нерелигиозного типа.Идеи бхакти-йоги ближе и понятнее Западу, нежели идеи всех других йог из-за того, что в западной литературе имеются труды по 'религиозной практике', родственные по своему духу и смыслу бхакти-йоге, хотя и качественно отличные от неЈ.Труды подобного рода, появлявшиеся в протестантских странах, например, труды немецких мистиков XVI, XVII и XVIII веков, нередко представляют интерес; Однако протестантизм слишком решительно отсЈк себя от всех традиций, и авторам указанных трудов пришлось явно или скрыто искать поддержки своим методам в 'оккультизме' и 'теософии' того или иного типа.В католицизме всЈ, что имело хоть какую-то жизнь, было убито во времена инквизиции; католические труды по религиозной практике, такие как широко известная книга св. Игнатия Лойолы, суть не что иное, как руководства для создания галлюцинаций определЈнного и стереотипного характера - Иисуса на кресте, Девы Марии с Младенцем, святых, мучеников, 'ада', 'рая' и т.п. Иными словами, они учат переносить сновидения в бодрственное состояние, превращать которые в образы - вполне возможный процесс, называемый в псевдо-оккультизме 'ясновидением'. Такие же методы создания псевдо-ясновидения существуют в современном оккультизме и играют в нЈм довольно важную роль.Любопытная пародия на эти методы есть в книге Элифаса Леви 'Догмы и ритуал высшей магии', где автор описывает вызывание дьявола. К несчастью, лишь немногие читатели Элифаса Леви понимают, что имеют дело с пародией.Псевдо-ясновидение, 'сны в бодрственном состоянии', желаемые и ожидаемые галлюцинации называются в православной мистической литературе 'прелестью'
*.Для православной мистики весьма характерно, что она предупреждает людей и предостерегает как раз от того, что католицизм и псевдо-оккультизм предлагают и советуют.Самые интересные труды по религиозной практике можно найти в литературе православной церкви. Во-первых, существует шеститомное собрание произведений под заглавием 'Добротолюбие'. Большая часть этих сочинений переведена с греческого языка; они содержат описания мистических переживаний, уставы и правила монастырской жизни, правила для молитвы и созерцания, описания особых методов, очень близких к методам хатха-йоги (принятых и в бхакти-йоге): дыхание, различные позы и т.п.Кроме 'Добротолюбия' следует отметить небольшую книжку середины XIX столетия; перед войной она продавалась в России в третьем издании 1884 года. Книга называется 'Откровенные рассказы странника духовному своему отцу'. Написана она неизвестным автором и представляет собой как бы введение в 'Добротолюбие' и одновременно является вполне самостоятельным трактатом о религиозной практике, очень близкой к бхакти-йоге. Знакомство с этой небольшой книжкой даЈт точное представление о характере и духе бхакти-йоги.'Рассказы странника' - вещь исключительно интересная даже с точки зрения чисто литературных достоинств. Это одна из малоизвестных жемчужин русской литературы. Как сам странник, так и встречающиеся ему люди - всЈ это живые русские типы; многие из них дожили до нашего времени, и мы, живущие ныне, видели и встречали их.Трудно сказать, действительно ли существовал этот странник, подлинные ли его слова записаны архимандритом Паисием, автором предисловия к книге, или повествование принадлежит перу самого Паисия или какого-то другого образованного монаха. Многое в книге заставляет подозревать перо и мысль не просто образованного, но и высокообразованного человека с большим талантом. С другой же стороны, те, кто знает, с какой необыкновенной художественностью могут некоторые русские люди, подобные 'страннику', рассказывать истории о себе и обо всЈм ином, не сочтут невозможным реальное существование странника, рассказывающего о себе.'Рассказы странника' содержат схематическое объяснение принципов особого упражнения бхакти-йоги, которое называется непрерывной или 'умной молитвой', а также описание результатов, к которым приводит эта молитва.'Странник' повторял свою молитву: 'Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!' сначала три тысячи раз подряд в течение дня, затем шесть тысяч раз, потом двенадцать тысяч и наконец стал повторять еЈ без счЈта. Когда молитва стала для него вполне автоматической, повторяясь непроизвольно, без каких бы то ни было усилий, он начал 'переносить еЈ в сердце', т.е. делать еЈ эмоциональной, соединять с ней определЈнное чувство. Спустя некоторое время молитва начала вызывать это чувство и усиливать его, обогащая его в то же время до чрезвычайной степени остроты и напряжЈнности.'Рассказы странника' не могут служить руководством для практического изучения 'умной молитвы', потому что описание метода содержит некоторые неточности, возможно, допущенные намеренно, а именно: лЈгкость и быстрота изучения странником умной молитвы кажутся чрезмерными. Тем не менее, книга даЈт очень ясную картину принципов работы над собой по методам бхакти-йоги; во многих отношениях эта книжка является уникальным произведением.Методы 'Добротолюбия' не исчезли из реальной жизни, как это показывает очень интересное, хотя, к сожалению, чересчур краткое описание горы Афон, сделанное Б. Зайцевым и опубликованное по-русски в Париже в 1928 г. Б. Зайцев пишет о повседневной жизни и религиозной практике русского православного Пантелеимоновского монастыря на горе Афон. Из его описаний можно понять, что 'умная молитва' ('келейное послушание') играет в монастырской жизни очень важную роль.'Основанием этой жизни является отсечение личной воли и абсолютное подчинение авторитету иерархии. Ни один монах не может выйти за ворота монастыря, не получив на то 'благословения' (т.е. разрешения) настоятеля. Настоятель накладывает на каждого монаха 'послушание', т.е. особую работу, которую тот должен выполнять. Таким образом, есть монахи, которые ловят рыбу, рубят дрова, работают в огороде, в поле, в винограднике, пилят дрова или выполняют более интеллектуальную работу, как библиотекари, 'грамматики', иконописцы, фотографы и т.д. В настоящее время в монастыре Св. Пантелеимона находится около пятисот братьев.Распорядок дня в монастыре установлен раз и навсегда, и всЈ в нЈм движется, повинуясь только стрелкам часов. Но, поскольку на Афоне всЈ необычно, время также обладает удивительными свойствами. До самого дня моего отъезда я никак не мог к нему привыкнуть. Это какой-то древний Восток. С заходом солнца стрелка башенных часов переставляется на полночь. Вся система отсчЈта времени изменяется в соответствии со временем года, и человеку приходится меняться вместе со временем года, приспосабливаясь к моменту захода солнца. В мае разница между временем Афона и европейским временем составляет около пяти часов.Таким образом, во время моего пребывания в монастыре св. Пантелеимона заутреня начиналась в шесть часов утра, т.е. в час ночи по нашему времени. Она продолжалась до четырЈх или до половины пятого (здесь и дальше я привожу европейское время). Сейчас же после заутрени следует литургия, которая длится до шести часов утра, так что почти всЈ ночное время проводится в церковной службе. Это характерная черта Афона. Затем каждый отдыхает до семи часов. С семи до девяти наступает время 'послушания', т.е. ежедневной работы, которую настоятель даЈт каждому монаху. 'Послушание' обязательно почти для всех. Даже самые старые монахи выходят на работу, если их здоровье находится в сравнительно хорошем состоянии. Они идут в лес, на огороды, на виноградники, нагружают волов лесом, а ослов - сеном и дровами. Завтрак бывает в девять часов, затем опять следует 'послушание' до часу дня. В час монахи пьют чай, а затем отдыхают до трЈх часов; после этого до шести опять 'послушание'. С половины шестого до половины седьмого в церквях служат вечерню. Эту дневную службу посещают лишь очень немногие монахи, так как большинство из них занято работой. В шесть часов вечера - обед, если это не постный день; в постные же дни - по понедельникам, средам и пятницам - вместо обеда монахи получают только хлеб и чай. Затем после обеда колокола звонят ко второй вечерне, которая продолжается от семи до восьми часов. После этого - 'келейное послушание', т.е. молитва с поклонами в келье. После короткой молитвы (такой, как Иисусова молитва, 'Богородица', молитва об усопших, о живущих и т.п.) монах передвигает одну бусину на чЈтких и отвешивает поясной поклон. После одиннадцатой бусины, большей по размерам, совершается коленопреклонение. Таким образом, 'рясофор' (низшая монашеская степень) делает в день шестьсот поясных поклонов, а инок - около тысячи, тогда как схимник - до полутора тысяч, не считая соответствующего числа коленопреклонений. У рясофора всЈ это занимает около полутора часов, у монаха более высокого ранга от трЈх до трЈх с половиной часов. Соответственно, рясофор освобождается к десяти часам, другие - к одиннадцати. До часа, когда начинается заутреня, монахи спят (два или три часа). Иногда к этому промежутку времени для сна добавляют час утром и час днЈм. Но так как у каждого монаха есть свои собственные мелкие дела, которые тоже требуют времени, можно предположить, что монахи спят не более четырЈх часов в сутки или даже менее того.Для нас, мирян, видящих эту жизнь, сущность которой состоит в том, что монахи молятся всю ночь, работают весь день, очень мало спят и очень скудно питаются, кажется загадкой, как они могут еЈ выдерживать. Однако они живут и доживают до глубокой старости (и сейчас большинство из них - старики). Кроме того, самый обычный тип монаха с Афона - это тип здорового, спокойного и уравновешенного человека.'Монашеская жизнь какой бы суровой и трудной она ни была, конечно, не представляет собой бхакти-йогу. Бхакти-йога может быть применена к любой религии, разумеется, истинной, а не придуманной; это означает, что бхакти-йога включает в себя все религии и не признаЈт между ними никаких различий. Сверх того, бхакти-йога не требует, подобно всем другим йогам, полного отказа от мирской жизни, а лишь временного ухода из неЈ для достижения определЈнной цели. Когда же эта цель достигнута, йога становится ненужной. Йога также требует больше инициативы и понимания, являясь активным путЈм, тогда как монашеская жизнь относится к более пассивному пути.Тем не менее, изучение монашеской жизни и монашеского аскетизма представляет большой интерес с точки зрения, психологии (ибо здесь можно видеть практическое приложение идей йоги, хотя, возможно, в другом обрамлении).Идеи бхакти-йоги занимают очень важное место в мусульманских монастырях суфиев и дервишей, а также в буддийских монастырях, в особенности на Цейлоне, где буддизм сохранился в чистейшей форме.Упоминавшийся мною Рамакришна был одновременно йогином и монахом, но более монахом, нежели йогином. Его последователи, насколько можно судить по имеющейся литературе, пошли частично по религиозному, а частично по философскому пути, хотя они и называют это йогой. Фактически, школа Рамакришны не оставила после себя путей к практической йоге, уклонившись к теоретическому описанию этих путей.
Джняна-йога - это йога знания. Корень 'джня' соответствует корням в англо-германских, латинском, греческом и славянских языках, относящимся к понятию знания (ср. русское 'зна'). Джняна-йога ведЈт человека к истине посредством изменения его знаний, относящихся к самому себе и окружающему миру. Это йога людей интеллектуального пути. Она освобождает человеческий ум от оков иллюзорной концепции мира, направляет его к истинному знанию, демонстрирует основные законы вселенной.Джняна-йога использует те же методы, что и раджа-йога. Она начинается с утверждения, что слабый человеческий ум, занятый созерцанием иллюзий, никогда не разрешит загадки жизни, что такая задача требует лучшего орудия, специально приспособленного к еЈ решению. Поэтому вместе с изучением принципов, лежащих в основе вещей, джняна-йога требует особой работы по воспитанию ума. Сознание человека подготавливается к созерцанию и сосредоточению, к умению мыслить в новых категориях, в непривычном направлении и на новых планах, связанных не с внешними аспектами вещей, а с их фундаментальными принципами; прежде всего ум приучают думать быстро и точно, обращать внимание на существенное и не тратить время на внешние и маловажные детали.Джняна-йога исходит из того, что главная причина человеческих бед и несчастий -
авидья, незнание. Задача джняна-йоги состоит в том, чтобы победить авидью и приблизить человека к брахмавидьи, божественному знанию.Целью джняна-йоги является освобождение человеческого ума от тех ограниченных условий познания, в которые он поставлен формами чувственного восприятия и логическим мышлением, основанном на противопоставлениях. С точки зрения джняна-йоги, человек должен прежде всего научиться правильно мыслить. Правильное мышление и расширение идей и понятий должно привести к расширению представлений, а расширение представлений, в конце концов, приведЈт к изменению ощущений, т.е. к уничтожению ложных иллюзорных ощущений.Индийские учителя (гуру) ни в малейшей степени не стремятся к тому, чтобы их ученики накапливали как можно больше разнообразных знаний. Наоборот, они хотят, чтобы ученики видели во всех явлениях, какими бы малыми они ни были, принципы, которые составляют всеобщие основы бытия. Обыкновенно ученику дают для медитации какое-нибудь изречение из древних писаний или какой-нибудь символ, и он медитирует на нЈм целый год, два года, а то и десять лет, время от времени делясь с учителем результатами своих медитаций. Это покажется необычным для западного ума, стремящегося всЈ вперЈд; однако, возможно, именно здесь и находится правильный метод для проникновения в глубину идей вместо поверхностного скольжения и схватывания их внешней стороны посредством создания колоссальной коллекции из слов и фактов.Изучая джняна-йогу, человек ясно видит, что йога не может быть только методом. Правильный метод непременно приведЈт к известным истинам и, излагая метод, невозможно не коснуться этих истин. Вместе с тем, следует помнить, что йога по своему существу не может быть доктриной, и поэтому конспект или общий очерк идей джняны-йоги невозможен. Пользуясь йогой как методом, человек сам должен найти, почувствовать, реализовать те истины, которые составляют содержание философии йоги. Истины, полученные в готовом виде от другого человека или из книг, не произведут такого же воздействия на ум или душу, как истины, найденные самим человеком, истины, которые он долго искал и с которыми долго боролся, прежде чем принял их.Джняна-йога учит тому, что истиной для человека может быть только то, что он ощутил как истину. Кроме того, она учит человека, проверяя одну истину другой, медленно восходить к вершине знания, не теряя из виду точку отправления и то и дело возвращаясь к ней, чтобы обеспечить правильную ориентацию.Джняна-йога учит, что истины, которые выявлены логическим путЈм, воспитанным на наблюдениях этого трЈхмерного мира, вовсе не являются истинами с точки зрения высшего сознания.Джняна-йога учит человека не верить себе, не верить своим ощущениям, представлениям, понятиям, идеям, мыслям и словам; и более всего не верить словам, проверять всЈ и осматриваться на каждом шагу, сопоставляя с показаниями опыта и с фундаментальными принципами.Вплоть до настоящего времени идеи джняна-йоги передаются только в символической форме. Образы индийских божеств и фигуры индийской мифологии содержат многие идеи джняна-йоги, но понимание их требует устных объяснений и комментариев.Изучать джняна-йогу по книгам невозможно, потому что существует целая серия принципов, которые никогда не объясняются в псиьменном виде. Указания на эти принципы, даже некоторые из их определений можно найти в книгах, но эти указания понятны только тем, кто уже прошЈл непосредственное обучение. Трудность понимания этих принципов особенно велика, так как уяснить их умом недостаточно: необходимо научиться применять их и пользоваться ими для подразделения и классификации не только абстрактных идей, но и конкретных вещей и событий, с которыми человек сталкивается в жизни.Идея
дхармы в одном из своих значений в индийской философии является введением в изучение одного из таких принципов, который можно назвать принципом относительности.Однако принцип относительности в науке йоги не имеет ничего общего с приницпом относительности в современной физике; и он изучается в применении не к одному классу феноменов, а ко всем явлениям вселенной; таким образом, пронизывая собою всЈ, он связывает всЈ в единое целое. ВсЈ сказанное выше - это краткая сумма того, что можно узнать о йоге из общедоступной литературы на европейских языках. Однако для того, чтобы правильно понять смысл и значение разных йог, необходимо уяснить, что все пять йог и каждая из них в отдельности представляют собой сокращЈнное и приспособленное для разных типов людей изложение
одного и того же общего принципа. Этой системе обучают устно в особых школах, которые отличаются от школ йоги в такой же степени, в какой школы йоги отличаются от монастырей.Система эта не имеет названия, и она никогда не была известна во внешнем мире; лишь изредка намеки на неЈ встречаются в восточных писаниях. Многое из того, что приписывают йоге, в действительности принадлежит этой системе. В то же время в ней нельзя видеть соединение пяти йог. Все йоги произошли из неЈ, и каждая в известном смысле является еЈ односторонним пониманием. Одно из таких пониманий штре, другое уже, - но все они объясняют одну и ту же систему. Соединение всех пяти йог не воссоздаЈт еЈ, потому что она содержит много таких идей, принципов и методов, которые не входят ни в одну из йог.Отрывки из этой системы, насколько автору удалось с ними познакомиться, будут представлены в книге 'Человек и мир, в котором он живЈт'. Книга эта готовится к печати.
1912 - 1934 гг.
ГЛАВА 7. ОБ ИЗУЧЕНИИ СНОВ И ГИПНОТИЗМЕ
Удивительная жизнь сновидений. - 'Психоанализ'. - Невозможность наблюдения снов обычными методами. - 'Состояние полусна'. - Повторяющиеся сны. - Простота их природы. - Сны с полЈтами. - Сны с лестницами. - Ложные наблюдения. - Разные стадии сна. - Головные сны. - Невозможность произнести во сне своЈ имя. - Категории снов. - Воплощения. - Подражательные сны. - Сон Мори. - РазвЈртывание сна от конца к началу. - Эмоциональные сны. - Сон о Лермонтове. - Построение зрительных образов. - Один человек в двух аспктах. - Материал снов. - Принцип 'компенсации'. - Принцип дополнительных тонов. - Возможность наблюдения снов в состоянии бодрствования. - Ощущение 'это было раньше'. - Гипнотизм. - Гипнотизм как средство вызвать состояние максимальной внушаемости. - Контроль со стороны обычного сознания и логики, невозможность их полного исчезновения. - Явления 'медиумизма'. - Применение гипноза в медицине. - Массовый гипноз. - 'Фокус с канатом'. - Самогипноз. - Внушение. - Необходимо изучать эти два явления отдельно. - Внушаемость и внушение. - Как в человеке создаЈтся двойственность. - Два вида самовнушения. - Добровольное самовнушение невозможно. Пожалуй, самые первые мои интересные впечатления моей жизни пришли из мира снов. С детских лет мир снов привлекал меня, заставлял искать объяснений его непостижимых явлений; и я старался установить взаимоотношения между реальным и нереальным в снах. Со снами у меня связаны совершенно необъяснимые переживания. ЕщЈ ребЈнком я несколько раз просыпался с таким сильным чувством, что пережил нечто удивительное и захватывающее, что всЈ известное мне до сих пор, всЈ, что я видел и с чем соприкасался в жизни, казалось недостойным внимания, лишЈнным всякого интереса. Кроме того, меня всегда поражали повторяющиеся сны, которые протекали в одной и той же форме, в одной обстановке, приводили к одинаковым результатам, к одному концу - и вызывали у меня одинаковое чувство.Около 1900 года, когда я прочЈл о снах почти всЈ, что мог найти в психологической литературе
*, я решил наблюдать свои сны систематически.Мои наблюдения преследовали двойную цель: 1. Я хотел собрать как можно больше материала для вынесения суждений о характере и происхождении снов; как это рекомендуется, я записывал сны сразу после пробуждения.2. 3. Я хотел проверить собственную, довольно фантастическую идею, которая возникла у меня едва ли не в детские годы:
возможно ли сохранять во сне сознание, т.е. знать, что я сплю, и
мыслить сознательно, как это бывает в бодрственном состоянии.4. Первое, т.е. записывание снов и т.п. сразу после пробуждения, вскоре заставило меня понять невозможность осуществить на практике рекомендуемые методы наблюдения снов.
Сны не выдерживают наблюдения: наблюдение изменяет их. Я всЈ чаще замечал, что наблюдаю вовсе не те сны, которые видел, а новые сны,
созданные самим фактом наблюдения. Нечто во мне начинало изобретать сны при первом же сигнале о том, что они привлекают моЈ внимание. Это делало обычные методы наблюдения совершенно бесполезными.Второе, т.е.
попытки сохранять сознание во сне, неожиданно привело к новому способу наблюдения снов, о котором я прежде и не подозревал, а именно: эти попытки создавали особое состояние полусна. Вскоре я понял, что без помощи состояния полусна наблюдать сны, не изменяя их, невозможно.'Состояние полусна' стало возникать, вероятно, в результате моих усилий наблюдать сны в момент засыпания или полудрЈме пробуждения. Не могу сказать точно, когда это состояние обрело некую завершЈнную форму; вероятно, оно развивалось постепенно. По-моему, оно стало появляться в короткие промежутки времени перед засыпанием; но если я позволял своему вниманию сосредоточиться на нЈм, я долго не мог уснуть. Поэтому постепенно, опытным путЈм я пришЈл к выводу, что гораздо легче наблюдать 'состояние полусна' уже проснувшись, но продолжая оставаться в постели.Желая вызвать это состояние, я после пробуждения вновь закрывал глаза и погружался в дремоту, одновременно удерживая ум на каком-то определЈнном образе или мысли. Иногда в таких случаях возникало то странное состояние, которое я называю 'состоянием полусна'. Как и все люди, я либо спал, либо не спал; но в 'состоянии полусна' я одновременно и спал и не спал.Если говорить о времени, когда возникало это 'состояние полусна', то первым признаком его приближения обычно оказывались так называемые 'гипнагогические галлюцинации', многократно описанные в психологической литературе; я не стану на них останавливаться. Но когда 'состояние полусна' стало возникать по утрам, оно начиналось, как правило, без предваряющих их зрительных впечатлений.Чтобы описать 'состояние полусна' и всЈ, что с ним связано, необходимо сказать очень многое. Постараюсь быть по возможности кратким, ибо в настоящий момент мне важно не 'состояние полусна' само по себе, а его последствия.Первое производимое им ощущение было удивление. Я рассчитывал найти одно, а находил другое. Затем возникало чувство небывалой радости, приносимой 'состоянием полусна', возможность видеть и понимать вещи совершенно по-иному, чем прежде. Третьим ощущением был некоторый страх, потому что вскоре я заметил, что если оставить 'состояние полусна' без контроля, оно начинает усиливаться, распространяться и вторгаться в мои сны и даже в бодрственное состояние.Таким образом, 'состояние полусна', с одной стороны, привлекало меня, а с другой, - пугало. Я угадывал в нЈм огромные возможности, но и большую опасность. В одном я был абсолютно убеждЈн:
без 'состояния полусна' какое бы то ни было исследование снов невозможно, и все попытки такого исследования неизбежно обречены на провал, неверные выводы, фантастические гипотезы и тому подобное.С точки зрения моей изначальной идеи об исследовании снов я мог радоваться полученным результатам: я владел ключом к миру снов, и всЈ, что было в них неясного и непонятного, постепенно прояснялось, становилось ясным и понятным.Главное состоло в том, что в 'состоянии полусна' я видел обычные сны, но при этом сохранял полное сознание, мог понимать, как возникают эти сны, из чего они построены, какова их общая причина и каковы последствия. Далее, я обнаружил, что в 'состоянии полусна' я обладаю определЈнным контролем над снами: могу вызывать их и видеть то, что хочу, хотя это и не всегда удавалось, так что сказанное мной не следует понимать слишком буквально. Обычно я давал только первый толчок, после чего сны развЈртывались как бы добровольно, порой удивляя меня своими странными и неожиданными поворотами.В 'состоянии полусна' я мог видеть сны, которые видел обычным образом. Постепенно передо мной прошЈл весь репертуар моих снов, и я наблюдал их вполне сознательно, видел, как они создаются, переходят один в другой, мог понять их механизм.Наблюдаемые таким способом сны я стал постепенно классифицировать и подразделять на определЈнные категории.В одну из таких категорий я отнЈс все постоянно повторяющиеся сны, которые время от времени продолжал видеть на протяжении всей своей жизни.Некоторые из них некогда вызывали у меня страх своей упорной и частой повторяемостью, своим необычным характером; они вынуждали меня искать в них какой-то сокровенный или аллегорический смысл, предсказание или предостережение. Мне казалось, что эти сны должны были иметь какой-то особый смысл, какую-то особую причастность к моей жизни.Вообще говоря, наивное мышление о снах всегда начинается с той идеи, что сны, в особенности настойчиво повторяющиеся, должны обладать определЈнным смыслом, предсказывать будущее, выявлять скрытые черты характера, выражать физические качества, склонности, тайные патологические состояния и т.п. Но очень скоро я убедился, что мои повторяющиеся сны ни в коей мере не связаны ни с какими чертами или свойствами моей природы, ни с какими событиями моей жизни. Я нашЈл для них ясные и простые объяснения, не оставляющие никаких сомнений в их подлинной природе.Приведу несколько такого рода снов вместе с их объяснениями.Первый и весьма характерный сон, который снился мне очень часто: я видел какую-то трясину, своеобразное болото, которого впоследствии никак не мог себе описать. Часто эта трясина, болото или просто глубокая грязь, какую можно было встретить на дорогах России, а то и прямо на улицах Москвы, вдруг появлялась передо мной на земле, даже на полу комнаты, вне всякой связи с сюжетом сна. Я изо всех сил старался избежать этой грязи, не ступить на неЈ, не коснуться еЈ, но неизбежно получалось так, что я попадал в неЈ, и она начинала меня засасывать, обычно до колен. Чего только я не делал, чтобы выбраться из грязи или трясины; если порой мне это удавалось, то я сразу же просыпался.Соблазнительно истолковать этот сон аллегорически - как угрозу или предостережение. Но когда я стал видеть его в 'состоянии полусна', он объяснился очень просто: всЈ содержание сна вызывалось ощущениями, которые возникали, когда одеяло или простыня стесняли мои ноги, так что невозможно было ни шевельнуть ими, ни повернуть. Если же мне удавалось повернуться, я выбирался из грязи, - но тогда неизбежно просыпался, так как совершал резкое движение. Что же касается самой грязи и еЈ 'особого' характера, то она была связана, как я убедился в 'состоянии полусна', со 'страхом перед болотом', скорее воображаемым, чем действительным, который владел мною в детстве. Такой страх часто встречается в России у детей и даже у взрослых; его вызывают рассказы о трясинах, болотах и 'окошках'. Наблюдая свой сон в 'состоянии полусна', я смог установить, откуда взялось ощущение 'особой' грязи. И оно, и соответствующие зрительные образы были связаны с рассказами о трясинах и 'окошках', которые, по слухам, обладали 'особыми' свойствами: их узнавали по тому, что они, в отличие от обычного болота, 'всасывали' в себя всЈ, что в них попадало; их наполняла, якобы, какая-то
необычная мягкая грязь и т.д. и т.п.В 'состоянии полусна' последовательность ассоциаций моего сна была вполне понятной: сначала ощущение стеснЈнных ног, затем сигналы 'болото', 'трясина', 'окошко',
'особая мягкая грязь'. Наконец страх, желание выбраться - и частое пробуждение. В этих снах не было абсолютно никакого мистического или психологического смысла.Второй сон также пугал меня:
мне снилось, что я ослеп. Вокруг меня что-то происходило; я слышал голоса, звуки, шум, движение, чувствовал, что мне угрожает какая-то опасность; мне приходилось двигаться с вытянутыми вперЈд руками, чтобы не ушибиться; и всЈ время я изо всех сил старался увидеть то, что меня окружает.В 'состоянии полусна' я понял, что совершаемое мной усилие является не столько старанием что-то увидеть, сколько попытками открыть глаза. Именно это ощущение вместе с
ощущением сомкнутых век, которые я никак не мог разомкнуть, порождало чувство 'слепоты'. Иногда я просыпался; это происходило в тех случаях, когда мне действительно удавалось открыть глаза.Даже первые наблюдения повторяющихся снов доказали мне, что сны гораздо больше зависят от непосредственных ощущений данного мгновения, чем от каких-то общих причин. Постепенно я убедился, что почти все повторяющиеся сны были связаны с особыми ощущениями или состояниями - с ощущениями положения тела в данный момент. Так, когда мне случалось прижать коленом руку и она немела, мне снилось, будто меня кусает за руку собака. Когда мне хотелось взять в руки или поднять что-нибудь, всЈ падало из рук, потому что они были слабыми, как тряпки, и отказывались слушаться. Помню, однажды во сне нужно было разбить что-то молотком, но молоток оказался как бы резиновым: он отскакивал от предмета, по которому я бил, и мне не удавалось придать своим ударам необходимой силы. Это, конечно, было просто ощущением расслабления мускулов.Был ещЈ один повторяющийся сон, который постоянно вызывал у меня страх. В этом сне я оказывался паралитиком или калекой - я падал и не мог встать, потому что ноги мне не повиновались. Этот сон также казался предчувствием того, что должно было со мной случиться, - пока в 'состоянии полусна' я не убедился, что его вызывало ощущение неподвижности ног с сопутствующим расслаблением мускулатуры, которая отказывалась повиноваться двигательным импульсом.В общем, я понял, что наши движения, а также желание и невозможность совершить какое-то определЈнное движение играют в создании снов важнейшую роль.К этой категории повторяющихся снов принадлежали сны с полЈтами. Я довольно часто летал во сне, и эти сны мне очень нравились. В "состоянии полусна' я понял, что ощущение полЈта вызывается слабым головокружением, которое порой возникает во сне без всякой видимой причины, вероятно, просто в связи с горизонтальным положением тела. Никакого эротического элемента в снах с полЈтами не было.Забавные сны, в которых человек видит себя раздетым или полуодетым на людной улице, также не требовали для своего объяснения особо сложных теорий. Они возникали как следствие ощущения полуоткрытого тела. Как я обнаружил в 'состоянии полусна', такие сны возникали, главным образом, тогда, когда мне становилось холодно. Холод заставлял меня ощутить, что я раздет, и это ощущение проникало в сон.Некоторые повторяющиеся сны удавалось объяснить только в связи с другими. Таковы сны о лестницах, часто описываемые в литературе по психологии. Эти странные сны снятся многим. Вы поднимаетесь по огромной, мрачной лестнице, не имеющей конца, видите какие-то выходы, ведущие наружу, вспоминаете нужную вам дверь, тут же теряете еЈ, выходите на незнакомую площадку, к новым выходам, дверям и т.д. Это один из самых типичных повторяющихся снов; как правило, вы не встречаете во сне ни одного человека, а остаЈтесь в полном одиночестве среди всех этих широких пустых лестниц.Как я понял в 'состоянии полусна', эти сны представляют собой сочетание двух мотивов, или воспоминаний. Первый мотив порождЈн моторной памятью, памятью направления. Сны о лестницах ничуть не отличаются от снов о длинных коридорах, о бесконечных дворах, по которым вы проходите, об улицах, аллеях, садах, парках, полях, лесах; одним словом, всЈ это
сны о дорогах, о путях. Нам известно множество путей или дорог: в домах, городах, деревнях, горах; мы можем увидеть все эти дороги во сне, хотя часто видим не сами дороги, а, если можно так выразиться, общее ощущение от них. Каждый путь воспринимается по-особому: это восприятие создаЈтся тысячами деталей, отражЈнных и запечатлЈнных в разных уголках памяти. Позднее такие восприятия воспроизводятся в снах, хотя для создания нужного ощущения во сне зачастую используется самый случайный материал образов. По этой причине дорога, которую вы видите во сне, может внешне не напоминать дорогу, которую вы знаете и помните в бодрственном состоянии; однако она произведЈт на вас то же самое впечатление, даст то же самое ощущение, что и дорога, которую вы знаете, которая вам известна.'Лестницы' подобны 'дорогам'; но, как уже говорилось, содержат ещЈ один дополнительный мотив, а именно, некий мистический смысл, которым обладает лестница в жизни любого человека. В своей жизни каждый переживал на лестнице чувство, что вот сейчас на соседней площадке, на следующем этаже, за закрытой дверью его ожидает нечто новое и интересное. Любой может вспомнить в своей жизни подобные моменты: он поднимается по лестнице, не зная, что его ждЈт. У детей это впечатление нередко связано с поступлением в школу и вообще со школой; такие впечатления остаются в памяти на всю жизнь. Далее, ступеньки нередко связаны со сценами колебаний, решений, перемены решений и так далее. ВсЈ это, вместе взятое и соединЈнное с памятью о движении, создаЈт сны о лестницах.Продолжая общее описание снов, я должен отметить, что зрительные образы снов не всегда соответствуют зрительным образам бодрственного состояния. Человек, которого вы хорошо знаете в жизни, во сне может выглядеть совсем по-иному. Несмотря на это, вы ни на минуту не сомневаетесь, что перед вами действительно он; то, что он не похож на себя, совершенно вас не удивляет. Нередко бывает так, что какой-нибудь совершенно фантастический, неестественный и даже невозможный аспект человека выражает его определЈнные черты и свойства, которые вам известны. Одним словом, внешняя форма вещей, людей и событий оказывается в снах гораздо пластичнее, нежели в бодрственном состоянии, и гораздо восприимчивее к влиянию случайных мыслей, чувств и настроений, сменяющих друг друга внутри нас.Что касается повторяющихся снов, то их простая природа и отсутствие в них какого бы то ни было аллегорического смысла стали для меня совершенно неоспоримыми после того, как я несколько раз видел их в 'состоянии полусна'. Я понял, как они начинаются; я мог точно указать, откуда они возникли и как бы созданы. Существовал лишь один сон, которого я не мог объяснить. В этом сне я
бегал на четвереньках, иногда очень быстро. Возможно, мне казалось, что это самый быстрый, безопасный и удобный способ передвижения. В момент опасности и вообще в трудном положении я всегда предпочитал его во сне любому иному.По какой-то причине этот сон не появлялся в 'состоянии полусна'. Происхождение 'бега на четвереньках' я понял гораздо позже, наблюдая за маленьким ребЈнком, который только-только начинал ходить. Он не мог ходить, но ходьба оставалась для него опасным предприятием, и положение на двух ногах было крайне ненадЈжным, неустойчивым, непрочным. В этом положении он себе не доверял, и если случалось что-то непредвиденное (открывалась дверь, с улицы доносился шум или прыгал на диван кот), он немедленно опускался на четвереньки. Наблюдая за ребЈнком, я понял, что где-то в глубине моей памяти хранятся воспоминания об этих первых моторных впечатлениях и перехиваниях, страхах и моторных импульсах, с ними связанных. Очевидно, было время, когда новые, неожиданные впечатления заставляли опускаться на четвереньки, т.е. обеспечивать себе более прочное и твЈрдое положение. В бодрственном состоянии этот импульс недостаточно силЈн; зато он действует во сне и создаЈт необычную картину, которая показалась мне аллегорической или наделЈнной каким-то скрытым смыслом.Наблюдение за ребЈнком объяснило мне многое, касающееся снов о лестницах. Когда он вполне освоился на полу, лестница обрела для него огромную притягательную силу. Ничто, казалось, не привлекало его сильнее, чем лестница. К тому же подходить к ней ему запрещалось. Ясное дело, что в следующий период жизни он жил практически на лестнице. Во всех домах, где ему приходилось бывать, его, в первую очередь, привлекали лестницы. Наблюдая за ним, я не сомневался, что общее впечатление от лестниц останется в нЈм на всю жизнь и будет теснейшим образом связано с переживаниями необычного, привлекательного и опасного характера. Возвращаясь к методам своих наблюдений, я должен отметить один любопытный факт, который наглядно доказывает, что сны меняются в силу одного того, что их наблюдают. Именно: несколько раз мне
снилось, что я слежу за своими снами. Моей первоначальной целью было обрести сознание во время сна, т.е. достичь способности понимать во сне, что я сплю. Именно это и достигалось, когда, как я уже говорил, я одновременно и спал, и не спал. Но вскоре начали появляться 'ложные наблюдения', т.е. просто новые сны. Помню, как я увидел себя однажды в большой пустой комнате; кроме меня в ней находился маленький чЈрный котЈнок. 'Я вижу сон, - сказал я себе, - как же мне узнать, действительно ли я сплю? Воспользуюсь следующим способом: пусть этот чЈрный котЈнок превратится в большую белую собаку. В бодрственном состоянии это невозможно, и если такая вещь выйдет, это будет означать, что я сплю'. Я говорю это самому себе - и сейчас же чЈрный котЈнок превращается в большую белую собаку. Одновременно исчезает стена напротив и открывается горный ландшафт с рекой, которая течЈт в отдалении, извиваясь словно лента.'Любопытно, - говорю я себе. - Ведь ни о каком ландшафте речи не было; откуда же он взялся? И вот во мне начинает шевелится какое-то слабое воспоминание: где-то я видел этот ландшафт, и он каким-то образом связан с белой собакой. Но тут я чувствую, что если позволю себе углубиться в этот вопрос, то забуду самое важное, а именно:
то, что я сплю и осознаю себя, т.е. нахожусь в таком состоянии, которого давно хотел достичь. Я делаю усилие, чтобы не думать о ландшафте, но в ту же минуту ощущаю, что какая-то сила увлекает меня
задом наперЈд. Я быстро пролетаю сквозь заднюю стену комнаты, продолжаю лететь по прямой, а в ушах слышен звон и ужасный шум. Внезапно я останавливаюсь и просыпаюсь.'Описание такого
полЈта задом наперЈд и сопровождающего его шума можно найти в оккультной литературе, где им приписывается особый смысл. Но в действительности здесь нет никакого особого смысла, кроме, возможно, неудобного положения головы и незначительного расстройства кровообращения.Именно так,
задом наперЈд, ведьмы возвращались обычно со своего шабаша.Вообще говоря, ложные наблюдения, т.е. сны внутри снов, играли, вероятно, немалую роль в истории 'магии', чудесных превращений и т.п.С 'ложными наблюдениями', подобными только что описанному, я встречался несколько раз; они оставляли в памяти очень яркие следы и заметно помогли мне уяснить общий механизм снов и сновидений.Сейчас мне хочется сказать несколько слов об общем механизме сна.Сначала необходимо ясно понять, что сон может иметь разные степени, разную глубину. Мы можем быть более сонными и менее сонными, ближе к возможности пробуждения и дальше от неЈ. Сновидения, которые мы видим в глубоком сне, т.е. далеко от возможности пробуждения, мы совсем не помним. Люди, которые говорят, что вообще не видят снов, спят очень глубоко. Те же, кто помнит все свои сны или, по крайней мере, большую их часть, на самом деле спят лишь наполовину, постоянно находясь близ возможности пробуждения. А поскольку определЈнная часть внутренней инстинктивной работы организма наилучшим образом выполняется во время глубокого сна и не удаЈтся, когда человек спит лишь наполовину, очевидно, что отсутствие глубокого сна ослабляет организм, мешает ему обновлять растраченные силы, выводить использованные вещества и т.д. Организм отдыхает недостаточно и, как следствие, не в состоянии хорошо работать, быстро изнашивается, легче заболевает. Одним словом, глубокий сон, т.е. сон без сновидений, во всех отношениях полезнее, чем сон со сновидениями. Экспериментаторы, которые побуждают людей запоминать свои сны, поистине оказывают им медвежью услугу. Чем меньше человек помнит сны, тем глубже он спит, - и тем это лучше для него.Далее, необходимо признать, что мы совершаем крупную ошибку, когда говорим о создании мысленных образов во сне. В этом случае мы говорим только о головном, мозговом мышлении, которому приписываем как главную работу по созданию снов, так и всЈ наше мышление. Это крайне ошибочное мнение. Наши ноги тоже мыслят, причЈм мыслят совершенно независимо от головы и не так, как она. Мыслят и руки, обладающие собственной памятью, собственным воображением, собственными ассоциациями. Мыслит спина, мыслит живот; каждая часть тела обладает самостоятельным мышлением. Но ни один из этих мыслительных процессов не доходит до нашего бодрственного сознания, когда головное мышление (которое оперирует, главным образом, словами и зрительными образами) господствует над всеми прочими. Когда же оно утихает и в состоянии сна бывает как бы окутано облаками, особенно в глубоких стадиях сна, немедленно берут слово другие сознания, а именно: сознания ног, рук, пальцев, желудка, прочих органов, заключЈнные внутри нас, обладающие своими собственными понятиями относительно многих предметов и явлений, для которых иногда у нас есть соответствующие головные понятия, а иногда нет. Именно это более всего мешает нам понимать сны. Во сне умственные образы, которые принадлежат ногам, рукам, носу, пальцам, разным группам моторных мышц, смешиваются с обычными словесно-зрительными образами. У нас нет слов и форм для выражения понятий одного рода в понятиях другого рода. Зрительно-словесная часть нашего психического аппарата не способна вспоминать эти чрезвычайно непонятные и чуждые нам образы. Однако в наших снах эти образы играют ту же роль, что и зрительно-словесные, если не большую.При любой попытке описания и классификации снов следует иметь в виду две следующие оговорки, которые я сейчас сделаю. Первая: существуют разные состояния сна. Мы улавливаем только те сновидения, которые проходят близ поверхности сознания; как только они идут глубже, мы их теряем. И вторая: как бы мы ни старались припомнить и точно описать наши сновидения, мы припоминаем и описываем только
головные сновидения, т.е. сновидения, состоящие из зрительно-словесных образов; всЈ остальное, т.е. огромное большинство сновидений, до нас не доходит.К этому необходимо добавить ещЈ одно важное обстоятельство: во сне изменяется и само головное сознание. Это означает, что во сне человек не способен думать о себе,
если сама мысль не будет сновидением. Человек не может произнести во сне своЈ собственное имя.Если я произносил во сне своЈ имя, я немедленно просыпался. И я сообразил, что мы не понимаем того, что знание собственного имени есть, по сравнению со сном, уже иная степень сознания. Во сне мы не сознаЈм собственного существования, не выделяем себя из общей картины, которая развЈртывается вокруг нас, а, так сказать, движемся вместе с нею. Наше чувство 'я' во сне куда более затемнено, чем в состоянии бодрствования. В сущности, это и есть та главная психологическая черта, которая определяет состояние сна и выражает главное различие между сном и состоянием бодрствования.Как я указал выше, наблюдение снов часто приводило меня к необходимости их классификации. Я проникся убеждением, что сны по своей природе очень разнообразны. Общее наименование 'сновидения' лишь создаЈт путаницу, поскольку сновидения отличаются друг от друга не меньше, чем предметы и события, которые мы видим в бодрственном состоянии. Было бы совершенно неправомерно говорить о 'вещах', включая сюда планеты, детские игрушки, премьер-министров и наскальные рисунки палеолита, но именно так мы и поступаем по отношению к 'сновидениям'. Это, несомненно, делает понимание снов практически невозможным и создаЈт множество ложных теорий, так как объяснить разнообразные категории снов на основе одного общего принципа так же невозможно, как невозможно объяснить из одного принципа существование премьер-министров и палеолитических рисунков.Большей частью наши сновидения случайны, хаотичны, бессвязны и
бессмысленны. Они зависят от случайных ассоциаций; в них нет никакой последовательности, никакой целенаправленности, никакой идеи.Я опишу один из таких снов, который я видел в 'состоянии полусна'.Я засыпаю. Перед моим взором возникают и исчезают золотые точки, искры и звЈздочки. Эти искры и звЈздочки постепенно погружаются в золотую сеть с диагональными ячейками, которые медленно движутся в соответствии с ударами моего сердца. Я слышу их совершенно отчЈтливо. В следующее мгновение золотая сеть превращается в ряды медных шлемов римских солдат, которые маршируют внизу. Я слышу их мерную поступь и слежу из окна высокого дома в Галате, в Константинополе, как они шагают по узкой улице, один конец которой упирается в старую дверь и Золотой Рог с его парусниками и пароходами; за ними видны минареты Стамбула. Римские солдаты продолжают маршировать тесными рядами вперЈд и вперЈд. Я слышу их тяжЈлые, мерные шаги, вижу, как на шлемах сияет солнце. Внезапно я отрываюсь от подоконника, на котором лежу, и в том же склонЈнном положении медленно пролетаю над улицей, над домами, над Золотым Рогом, направляясь к Стамбулу. Я ощущаю запах моря, ветер, тЈплое солнце. Этот полЈт мне невероятно нравится, я не могу удержаться - и открываю глаза.Таков типичный сон первой категории, т.е. сон, обусловленный случайными ассоциациями. Искать какой-либо смысл в таких сновидениях - то же самое, что предсказывать судьбу по кофейной гуще. ВсЈ содержание сна прошло передо мной в 'состоянии полусна'; с первого и до последнего момента я следил за тем, как появляются образы и как они превращаются один в другой. Золотые искры и звЈзды превратились в сеть с правильными ячейками, сеть превратилась в шлемы римских солдат. Удары сердца, которые я слышал, стали мерной поступью марширующего отряда. Ощущение пульсации сердца свзяано с расслаблением множества мелких мускулов, что, в свою очередь, вызывает лЈгкое головокружение. Последнее немедленно проявилось в том, что я лежал на подоконнике
высокого дома и смотрел на солдат вниз; когда головокружение усилилось, я оторвался от подоконника и полетел над заливом. По ассоциации это немедленно вызвало ощущение моря, ветра и солнца; если бы я не проснулся, то в следующее мгновение, вероятно, увидел бы себя в открытом море, на корабле и т.д.Подобные сны замечательны порой именно своей особой бессмысленностью, совершенно невероятными комбинациями и ассоциациями.Припоминаю один сон, в котором по какой-то причине важную роль играла стая гусей. Кто-то спрашивает меня: 'Хочешь увидеть
гусЈнка? Ты ведь никогда не видел гусЈнка'. Я немедленно соглашаюсь с тем, что никогда не видел гусят. В следующее мгновение мне подносят на оранжевой шЈлковой подушке спящего серого котЈнка, но очень необычного вида: в два раза длиннее и в два раза тоньше, чем обыкновенные котята. Я рассматриваю этого 'гусЈнка' с большим интересом и говорю, что никогда не думал, что гусята такие необычные.Если отнести сны, о которых я сейчас говорил, к первой категории, то во вторую категорию попадут драматические, или придуманные сны. Обычно две эти категории перемешаны одна с другой, т.е. элемент выдумки и фантазии присутствует и в хаотических снах, тогда как придуманные сны содержат множество случайных ассоциаций, образов и сцен, благодаря которым резко меняют своЈ первоначальное направление. Сны второй категории легче вспоминать, потому что они больше похожи на обычные дневные грЈзы.В этих снах человек видит себя во всевозможных драматических ситуациях. Он путешествует по дальним странам, сражается на войне, спасается от опасностей, кого-то преследует, видит себя в окружении людей, встречается со своими друзьями и знакомыми (как живыми, так и умершими), наблюдает себя в разные периоды жизни (например, будучи взрослым, видит себя школьником) и так далее.Некоторые сны этой категории бывают очень интересными по своей технике. Они содержат столь тонкий материал наблюдений, памяти и воображения, каким в бодрственом состоянии человек не обладает. Когда я начал немного разбираться в снах такого типа, это было первое, что поразило меня в них.Если я видел во сне приятеля, с которым мне не приходилось видеться несколько лет, он говорил со мной своим собственным языком, своим особым голосом, со своими характерными жестами; и говорил как раз то, что, кроме него, никто не мог бы сказать.Каждый человек обладает своей манерой выражения, мышления, реакции на внешние явления. Никто не в состоянии абсолютно точно воспроизвести слова и поступки другого. И что более всего привлекало меня в этих снах - это их удивительная художественная точность. Стиль каждого человека сохранялся в них до мельчайших деталей. Случалось, что некоторые черты выглядели преувеличенными или выражались символически. Но никогда не возникало ничего неправильного, с данным человеком несовместимого.В сновидениях такого рода мне не раз случалось видеть одновременно по десять-двадцать человек, которых я знал в разное время, и ни в одном образе не было ни малейшей ошибки, ни малейшей неточности.Это было нечто большее, чем память: имело место художественное творчество, ибо мне было совершенно очевидно, что многие детали, исчезнувшие из моей памяти, оказывались восстановленными. так сказать, по ходу дела; и они вполне соответствовали тому, что должно было быть.Другие сны этого типа поражали меня глубоко продуманным и разработанным планом. В них был ясный и внятный сюжет, ранее мне неизвестный. Все драматические персонажи являлись в надлежащий момент, говорили и делали в точности то, что им следовало говорить и делать по сюжету. Действие могло происходить в самых разных условиях, могло переноситься из города в деревню, в неизвестные мне страны, на море; в эти драмы могли вмешиваться самые неожиданные персонажи. Помню, например, один сон, полный движения, драматических ситуаций и самых разнообразных эмоций. Если не ошибаюсь, он приснился мне во время русско-японской войны. Но во сне война шла в пределах самой России; часть России была занята армиями какого-то небывалого народа, незнакомое имя которого я забыл. Мне нужно было любой ценой пройти через расположение противника по каким-то чрезвычайно важным личным делам, в связи с чем произошла целая серия трагических, забавных и мелодраматических эпизодов. ВсЈ вместе вполне сошло бы за киносценарий; всЈ оказалось совершенно уместным, ничто не выпадало из общего хода драмы. Было множество интересных персонажей и сцен. Монах, с которым я беседовал в монастыре, до сих пор жив в моей памяти: он удалился от жиэни и от всего, что происходило вокруг; вместе с тем, он был полон маленьких забот и беспокойств, связанных в тот момент со мной. Странный полковник вражеской армии с остроконечной седой бородкой и непрерывно мигающими глазами был совершенно живым человеком и одновременно с этим - вполне определЈнным типом человека-машины, жизнь которого разделена на несколько отделений с непроницаемыми перегородками. Даже тип его воображаемой национальности, звуки языка, на котором он разговаривал с другим офицером - всЈ оказалось в полном порядке. Сон изобиловал и мелкими реалистическими деталями. Я скакал галопом сквозь неприятельские линии на большой белой лошади, и во время одной из остановок смЈл рукавом со своей одежды несколько еЈ белых шерстинок.Помню, что этот сон сильно меня заинтересовал, так как со всей очевидностью показал, что во мне есть художник, порой весьма наивный, порой очень тонкий; он работал над этими снами и создал их из того материала, которым я не мог в полной мере воспользоваться в бодрственном состоянии, хотя и владел им. Я обнаружил, что этот художник был чрезвычайно многосторонним в своих знаниях, способностях и таланте. Он оказался драматургом, постановщиком, декоратором и замечательным
актЈром-исполнителем. Последнее его качество было, пожалуй, самым удивительным из всех. Оно меня особено поразило, потому что в бодрственном состоянии я обладал им в ничтожной степени. Я не умел подражать другим, воспроизводить их жесты, движения, не мог повторить характерные слова и фразы даже близких своих знакомых; как не умел воспроизвести акцент и особенности речи. Но в сновидениях я оказался на всЈ это способным. Поразительное умение перевоплощаться, которое проявилось у меня в снах, обернулось бы, без сомнения, большим талантом, сумей я воспользоваться им в бодрственном состоянии. Я понял, что это особое свойство присуще не только мне. Способность к воплощению, к драматизации, к постановке картины, к стилизации и символизации есть у каждого человека и проявляется в его снах.Сны, в которых люди видят своих умерших друзей и родственников, поражают их воображение именно замечательной способностью к воплощению, скрывающейся в них самих. Эта способность проявляется и в бодрственном состоянии, когда человек погружЈн в самого себя или отдалЈн от непосредственного воздействия жизни и привычных ассоциаций.После своих наблюдений за воплощениями в снах я ничуть не удивился, услышав рассказы о спиритических явлениях: о голосах давно умерших, о 'сообщениях' и 'советах', исходящих от них и т.п. Можно даже допустить, что, следуя таким советам, люди находили утерянные вещи, связки писем, старые завещания, фамильные драгоценности и зарытые клады. Конечно, большая часть этих рассказов - чистая выдумка; но иногда, пусть даже очень редко, такие вещи происходят; подобные случаи, несомненно, основаны на способности к воплощению. Такое воплощение - это искусство, хотя и бессознательное, а искусство всегда содержит в себе сильный 'магический' элемент, который предполагает новые открытия, новые откровения. Точное и доподлинное воплощение умершего человека нередко оказывается подобной магией. ВоплощЈнный образ не только может в таком случае говорить то, что сознательно или подсознательно известно воспроизводящему его человеку, он в состоянии сообщать такие вещи, которые этот человек не знает, которые исходят из самой его природы, из жизни, - иными словами, здесь раскрывается нечто, происходившее в этой жизни и известное только ей.Мои собственные наблюдения за способностью перевоплощения не шли далее наблюдений за воспроизведением того, что я когда-то знал, слышал или видел, с очень небольшими дополнениями.Помню два случая, которые объяснили мне многое, относящееся как к происхождению снов, так и к 'спиритическим сообщениям' из потустороннего мира.Один случай произошЈл уже после того, как я занимался проблемой снов, по пути в Индию. За год до того умер мой друг С., с которым я раньше путешествовал по Востоку и с которым собирался поехать в Индию; и сейчас я невольно, особенно в начале пути, думал о нЈм и чувствовал его отсутствие.И вот дважды - один раз на пароходе в Северном море, а второй раз в Индии - я отчЈтливо услышал его голос, как если бы он вступил со мной во внутренний разговор. Оба раза он говорил в особой, присущей только ему манере, и говорил то, что мог сказать только он. ВсЈ - его стиль, интонации, манера речи, общение со мной - всЈ было заключено буквально в несколько фраз.Оба раза это произошло по совершенно ничтожному поводу; оба раза он шутил со мной в своей обычной манере. Конечно, я ни на мгновение не подумал, что происходит нечто 'спиритическое'. Очевидно, он был во мне, в моей памяти о ней, и нечто внутри меня воспроизвело его образ, 'воплотило' его.Воплощения такого рода иногда случаются во время внутренних разговоров с отсутствующими друзьями. В этих разговорах воплощЈнные образы могут сообщить неизвестные нам вещи совершенно так же, как это делают умершие друзья.Когда речь идЈт о людях, которые ещЈ живы, подобные случаи объясняют телепатией, тогда как 'сообщения' умерших объясняют существованием после смерти и возможностью телепатического общения умерших с живыми.Так обычно и истолковывают эти явления в сочинениях по спиритизму. Очень интересно читать спиритические книги с точки зрения изучения снов. В описаниях спиритических явлений я мог различить разные категории снов: бессознательные и хаотические сны, сны придуманные, драматические сны и ещЈ одну очень важную разновидность, которую я назвал бы 'подражательными снами'. Подражательные сны любопытны во многих отношениях; несмотря на то, что в большинстве случаев материал этих снов вполне очевиден, в состоянии бодрствовании мы не способны воспользоваться им так искуссно, как это бывает во сне. Здесь вновь видна работа 'художника': иногда он выступает в роли поставщика, иногда - переводчика; иногда - это
явный плагиатор, который по-своему изменяет и приписывает себе то, что прочЈл или услышал.Явления
воплощения также были описаны в научной литературе, посвящЈнной спиритизму. В своей книге 'Современный спиритизм' Ф. Подмор приводит интересный случай, взятый из 'Сообщений Общества психических исследований'.'С.Х. Таут, директор Бэклэндского колледжа в Ванкувере, описывает своЈ участие в спиритических сеансах. Во время сеансов некоторые его участники испытали спазматические судороги кистей, предплечий и другие непроизвольные движения. Сам Таут в таких случаях ощущал сильное желание подражать этим движениям.
Впоследствии он поддавался порой сходному желанию стать чужой личностью. Так, он сыграл роль умершей женщины, матери одного из присутствующих, его приятеля. Таут обнял его и ласкал, как это могла бы сделать его мать; исполненная роль была признана зрителями за подлинный случай 'управления духом'.На другом сеансе Таут, который под воздействием музыки произвЈл несколько таких воплощений, был охвачен чувством холода и одиночества, как бы передавшегося ему от недавно покинувшей тело души. Его горе и удручЈнность были ужасны, и он не рухнул на пол лишь потому, что его поддержали несколько других участников сеанса. В тот момент, - продолжает Таут, - один из участников заметил: 'Это отец овладел им', - и тогда я как бы постиг, кто я такой и кого ищу. Я ощутил боль в лЈгких и упал бы, если бы меня не поддержали и не уложили осторожно на пол. Когда моя голова коснулась ковра, я почувствовал ужасную боль в лЈгких, и дыхание моЈ прервалось. Я стал делать знаки, чтобы мне положили что-нибудь под голову. Принесли диванную подушку, но еЈ оказалось недостаточно, и мне под голову подложили ещЈ одну подушку. Я совершенно отчЈтливо вспоминаю вздох облегчения, который испустил, опускаясь на прохладную подушку, подобно обессилевшему, больному человеку. Но я в определЈнной степени сознавал свои действия, хотя и не осознавал окружающего. Помню, что видел себя в роли моего умирающего отца, который лежал на смертном одре. Переживание было чрезвычайно любопытным. Я видел его исхудавшие руки и провалившиеся щЈки, снова пережил его предсмертные минуты, но теперь я был каким-то непонятным образом и самим собой, и отцом с его чувствами и внешним обликом.'Мне вспомнился один любопытный случай из этой категории снов с псевдо-авторством; это было, должно быть, лет тридцать назад.Я проснулся, удерживая в памяти длинную и, как мне казалось, очень интересную повесть, которую я, по-видимому, написал во сне. Я помнил еЈ во всех подробностях и решил записать в первую же свободную минуту, как образчик 'творческого' сна, но и в расчЈте на то, что когда-нибудь могу воспользоваться этой темой, хотя повесть не имела ничего общего с моими обчными сочинениями и по своей теме и стилю резко от них отличалась. Часа через два, когда я принялся еЈ записывать, я обнаружил что-то очень знакомое; к великому моему изумлению, я понял, что это повесть Поля Бурже, которую я недавно прочЈл. Сюжет был любопытным образом изменЈн. Действие, которое в книге Бурже развЈртывалось с одного конца, в моЈм сне начиналось с другого. Оно происходило в России, все действующие лица носили русские имена, а для усиления русского духа был добавлен новый персонаж. Теперь мне как-то жаль, что я так и не записал этой повести в том виде, в каком воссоздал еЈ во сне. Она, несомненно, содержала в себе много интересного. Прежде всего, она была сочинена с невероятной быстротой. В обычных условиях бодрственного состояния переработка чужой повести с сохранением объЈма, перенесением действия в другую страну и добавлением нового персонажа, который появляется почти во всех сценах, потребовала бы, по моим подсчЈтам, самое малое недельной работы. Во сне же она была проделана без каких-либо затрат времени, не считая времени протекания самого действия.Эта небывалая быстрота умственной работы во сне неоднократно привлекала внимание исследователей; на их наблюдения опираются многие неверные выводы.Хорошо известен один сон, который не раз упоминали, но так по-настоящему и не поняли. Он описан Мори в его книге 'Сон и сновидения' и, по мнению Мори, доказывает, что для очень долгог сна достаточно одного мгновения.'Я был слегка нездоров и лежал в своей комнате; мать сидела около моей кровати. И вот мне приснилась эпоха Террора. Я присутствовал при сценах убийств, затем я появляюсь перед революционным трибуналом; вижу Робеспьера, Марата, Фукье-Тенвилля и прочие мерзкие фигуры этой ужасной эпохи; спорю с ними; и вот наконец после множества событий, которые я смутно припоминаю, меня предают суду. Суд приговаривает меня к смертной казни. В окружении вопящей толпы меня везут в повозке на площадь Революции; я поднимаюсь на эшафот; палач привязывает меня к роковой доске, толкает еЈ - нож падает, и я чувствую, как моя голова отделяется от тела. Я просыпаюсь, охваченный отчаянным страхом - и чувствую на шее прут кровати, который неожиданно отломился и, подобно ножу гильотины, упал мне на шею. Это случилось в одно мгновение, уверяла меня мать; тем не менее, удар прута был воспринят мной как исходная точка сна с целой серией последующих эпизодов. В момент удара в моей голове пронеслись воспоминания об ужасной машине, действие которой так хорошо воспроизвело падение прута из балдахина над кроватью; оно-то и пробудило во мне все образы той ужасной эпохи, символом которой была гильотина.'Итак, Мори объясняет свой сон чрезвычайной быстротой работы воображения во сне; по его словам, за какие-то десятые или сотые доли секунды, которые прошли между моментом, когда прут ударил его по шее, и пробуждением, произошло воссоздание всего сна, полного движения и драматического действия и длившегося, как будто, довольно долго.Но объяснение Мори недостаточно и, в сущности, ошибочно. Мори упускает из виду одно, самое важное обстоятельство: в действительности, его сон продолжался несколько дольше, чем он думает, возможно, всего на несколько секунд дольше; но для психических процессов это весьма продолжительный промежуток времени. Вместе с тем, его матери пробуждение Мори могло показаться мгновенным или
очень быстрым.На самом же деле произошло следующее. Падение прута привело Мори в 'состояние полусна', и в этом состоянии главным переживанием был страх. Он боялся проснуться, боялся объяснить себе, что с ним произошло. Весь его сон и был создан вопросом 'Что со мной случилось?' Пауза, неуверенность, постепенное изчезновение надежды - очень хорошо выражены в его рассказе. Во сне Мори есть ещЈ одна очень характерная черта, которую он не заметил: события в нЈм следовали не в том порядке, в каком он их описывает, а
от конца к началу.В придуманных снах это случается довольно часто и представляет собой одну из самых любопытных их особенностей; возможно, оно уже было отмечено кем-нибудь в специальной литературе. К несчастью, важность и значение этого свойства не были подчЈркнуты, и данная идея не вошла в обиход обычного мышления, хотя способность сна развиваться в обратном направлении объясняет очень многое.Обратное развитие сна означает, что, когда мы просыпаемся в момент
начала сна и припоминаем его как начавшийся с этого мгновения, т.е. в нормальной последовательности событий. Первым впечатлением Мори было: 'Господи, что со мной случилось?' Ответ: 'Меня гильотинировали.' Его воображение тут же рисует картину казни, эшафот, гильотину, палача. После чего возникает вопрос: 'Как всЈ случилось? Как я попал на эшафот?' И в ответ снова картины - парижские улицы, толпы времЈн революции, телега, в которой осуждЈнных везли на эшафот. Новый вопрос с тем же горестным сжатием сердца и чувством чего-то ужасного и непоправимого. В ответ появляются картины трибунала, фигуры Робеспьера, Марата, сцены убийств, общие картины террора, которые объясняют происшедшее. В это мгновение Мори проснулся - точнее говоря, он открыл глаза. В действительности, он проснулся уже давно, возможно, несколько секунд назад. Но, открыв глаза и вспомнив последний момент своего сна, сцены террора и убийств, он тут же принимается реконструировать сон в уме, начиная с этого мгновения; реконструированный сон развЈртывается в обычном порядке, от начала событий к их концу, от сцены в трибунале до падения ножа, т.е. до падения прута. Позднее, записывая или рассказывая свой сон, Мори ни на минуту не усомнился в том, что видел его именно в таком порядке; иначе говоря, он никогда не представлял себе, что можно увидеть сон в одном порядке событий, а припомнить его в другом. Перед ним возникла ещЈ одна проблема: как такой длинный и сложный сон смог промелькнуть перед сознанием за одного мгновение? Ведь он был уверен, что проснулся сразу же; а состояния 'полусна' он не запомнил. И вот он объясняет всЈ невероятной быстротой развития сновидений, тогда как на самом деле для объяснения этого случая необходимо понять, во-первых, 'состояние полусна'; во-вторых то, что сны могут развиваться в
обратном порядке, от конца к началу, а вспоминаться в
правильном порядке, от начала к концу.Развитие сна от конца к началу случается довольно часто, но вспоминаем мы его в обычном порядке, потому что он заканчивается таким моментом, с которого должен бы начинаться при нормальном развитии событий; мы припоминаем его или представляем себе именно с этого момента. Эмоциональные состояния, в которых мы находимся во время сна, нередко вызывают очень любопытные сновидения. Они так или иначе окрашивают наполовину придуманные, наполовину хаотические сны, делают их поразительно живыми и реальными, заставляя нас искать в них какой-то глубокий смысл и особое значение.Приведу здесь один сон, который вполне можно истолковать как спиритический, хотя ничего спиритического в нЈм нет. Приснился он мне, когда мне было семнадцать или восемнадцать лет.Я увиел во сне Лермонтова. Не помню его зрительного образа; но странно пустым и сдавленным голосом он сказал мне, что не умер, хотя все сочли его убитым. 'Меня спасли, - говорил он тихо и медленно, - это устроили мои друзья. Черкес, который прыгнул в могилу и сбил кинжалом землю, якобы помогая опустить гроб... это было связано с моим спасением. Ночью меня откопали. Я уехал за границу и долго жил там, но ничего больше не писал. Никто не знал об этом, кроме моих сестЈр. А потом я действительно умер'.Я пробудился от этого сна в невероятно подавленном настроении. Я лежал на левом боку, сердце сильно билось, и я ощущал невыразимую тоску. Эта тоска на самом деле и была главным мотивом, который в сочетании со случайными образами и ассоциациями создал весь сон. Насколько я могу припомнить, моим первым впечатлением о 'Лермонтове' был пустойЮ сдавленный голос, исполненный какой-то особой печали. Трудно сказать, почему я решил, что это был Лермонтов, - возможно, в силу какой-то эмоциональной ассоциации. Вполне вероятно, что описание смерти и похорон Лермонтова произвело на меня в то время именно такое впечатление. Слова Лермонтова о том, что он не умер, что его зарыли живым, ещЈ более усилили этот эмоциональный фон. Любопытной чертой сна была попытка связать его с фактами. В некоторых биографиях Лермонтова его похораны описаны на основании свидетельств присутствовавших; при этом указывается, что гроб не проходил в вырытую могилу и какой-то горец спрыгнул вниз и ударами кинжала сбил землю. В моем сне был эпизод, связанный с этим инцидентом. Далее, 'сЈстры' Лермонтова оказались в нЈм единственными лицами, знавшими о том, что он жив. Даже во сне я подумал, что, говоря о 'сЈстрах', он имел в виду двоюродных сестЈр, но по той или иной причине не пожелал выразиться ясно. ВсЈ это следовало из главного мотива сна - ощущения подавленности и тайны.Нет сомнения, что если бы этот сон стали объяснять спириты, они истолковали бы его в спиритическом смысле. Вообще говоря, изучение снов и есть изучение 'спиритизма', ибо всЈ своЈ содержание 'спиритизм' черпает из снов. Как я уже упоминал, литература по спиритизму дала мне очень интересный материал для объяснения снов.Кроме того, литература по спиритизму, несомненно, создала и создаЈт целую серию 'спиритических' снов - точно так же, как в создании снов очень важную роль играют кино и детективные романы. Современные иследователи снов, как правило, не принимают в расчЈт характер той литературы, которую читает человек, ещЈ меньше - его любимые развлечения (театр, кино, скачки и т.п.), но ведь как раз отсюда черпается основной материал для снов, особенно у тех людей, чья повседневная жизнь скудна на впечатления. Именно чтение и зрелища создают аллегорические, символические и тому подобные сны. И уж совсем не принимается во внимание та роль, которую играют в создании снов объявления и афиши.Построение зрительных образов иногда оказывается в сновидениях весьма своеобразным. Я уже говорил о том, что сны в принципе построены в соответствии со взаимосвязью представлений, а не со взаимосвязью фактов. Так, например, в зрительных образах самые разные люди, с которыми мы общались в разные периоды нашей жизни, нередко сливаются в одно лицо.Молодая девушка, 'политическая' из Бутырской тюрьмы в Москве, где она сидела в 1906-1908 гг., рассказывала мне во время свиданий, когда мы беседовали сквозь два ряда железных прутьев, что в еЈ снах тюремные впечатления сливаются с воспоминаниями, связанными с Институтом благородных девиц, который она окончила пять или шесть лет назад. В еЈ снах тюремные надзирательницы перемешались с 'классными дамами' и 'инспекторшами'; вызовы к следователю и перекрЈстные допросы превратились в уроки; предстоящий суд казался выпускным экзаменом; сходным образом перемешалось и всЈ остальное.В данном случае связующим звеном явилось, несомненно, сходство эмоциональных переживаний: скука, постоянные притеснения и общая бессмысленность окружения.В моей памяти сохранился ещЈ один сон, на этот раз просто забавный, в котором проявился принцип персонификации идей, противоположный только что описанному.Очень давно, когда я был совсем молодым, у меня в Москве был друг, который принял какое-то назначение на юге России и уехал туда. Помню, как я его провожал с Курского вокзала. И вот приблизительно через десять лет я увидел его во сне. Мы сидели за столом станционного ресторана и пили пиво, точно так же, как это было, когда я провожал его. Но теперь
нас было трое: я, мой друг, каким я его помнил, и он же, каким он, вероятно, стал в моЈм уме, - тучный мужчина средних лет с уверенными и медленными движениями, гораздо старше, чем он был в действительности, одетый в пальто с меховым воротником. Как обычно бывает во сне, эта комбинация ничуть меня не удивила, и я воспринял еЈ, как самую обычную вещь в мире. Итак, я упомянул несколько разновидностей снов; но они ни в коей мере не исчерпывают все возможные и даже существующие категории. Одна из причин неверного толкования снов состоит в непонимании этих категорий и неправильной классификации снов.Я уже указывал, что сны отличаются друг от друга не меньше, чем явления реального мира. Все уже приведЈнные мной примеры относятся к 'простым' снам, т.е. к таким снам, которые протекают на том же уровне, что и наше обыденная жизнь, мышление и чувства в бодрственном состоянии. Существуют, однако, и другие категории снов, которые проистекают из глубочайших тайников жизни и далеко превосходят обычный уровень нашего понимания и восприятия. Такие сны могут открыть многое, неведомое на нашем уровне жизни, например, показать будущее, мысли и чувства других людей, неизвестные или удалЈнные от нас события. Они могут раскрыть нам тайны бытия, законы, управляющие жизнью, привести нас в соприкосновение с высшими силами. Эти сны очень редки, и одна из ошибок распространЈнного подхода к снам заключается в том, что их полагают гораздо более частыми, чем это есть на самом деле. Принципы и идеи таких снов стали мне до некоторой степени понятны только после экспериментов, которые я описываю в следующей главе.Необходимо понять, что все сведения о снах, которые можно найти в литературе по психологии, относятся к 'простым' снам. Путиница идей относительно этих снов в значительной степени зависит и от неправильной их классификации, и от неверного определения материала, из которого состоят сны. Принято считать, что сны создаются из
свежего материала, из того же самого, что ижЈт на создание мыслей, чувств и эмоций бодрственной жизни. Вот почему сны, в которых человек совершает действия и переживает эмоции, невозможные или нереальные в бодрственном состоянии, порождают такое множество вопросов. Толкователи снов воспринимают их чересчур серьЈзно и на основе некоторых особенностей создают совершенно неправдоподобную картину души человека.За исключением снов, подобных описанным выше (о 'болоте' и 'слепоте'), которые созданы ощущениями, возникшими во время самого сна, главным материалом для построения снов служит то, что уже было использовано нашей психикой или отброшено ею. Совершенно ошибочно считать, что сны раскрывают нас такими, каковы мы есть в неизведанных глубинах нашей природы. Сны не в состоянии сделать этого: они рисуют либо то, что уже было и прошло, либо, ещЈ чаще, то, чего не было и не могло быть. Сны - это всегда карикатура, комическое преувеличение, причЈм такое преувеличение, которое в большинстве случаев относится к какому-то несуществующему моменту в прошлом или несуществующей ситуации в настоящем.Возникает вопрос: каковы принципы, создающие эту карикатуру? Почему сны так сильно противоречат реальности? И тут мы обнаруживаем принцип, который, хотя и не до конца понятый, был всЈ же отмечен в литературе по 'психоанализу' - принцип 'компенсации'. Впрочем, слово 'компенсация' выбрано здесь неудачно и порождает свои собственные ассоциации; в этом, вероятно, и состоит причина, по которой принцип 'компенсации' не был полностью понят и дал начало совершенно ошибочным теориям.Идею 'компенсации' связали с идеей неудовлетворЈнности. Действие принципа 'компенсации' понимается в том смысле, что человек, чем-то не удовлетворЈнный в жизни, в самом себе или в другом человеке, находит восполнение всему этому в сновидениях. Слабый, несчастный, трусливый человек видит себя во сне храбрым, сильным, достигающим всего, чего он только ни пожелает. Своего приятеля, который болен неизлечимой болезнью, мы видим во сне исцелЈнным, исполненным сил и надежд. Точно так же люди, которые хронически больны или умерли мучительной смертью, являются нам в сновидениях здоровыми, радостными и счастливыми. В этом случае толкование снов близко к истине; тем не менее, это лишь половина истины.Ибо в действительности принцип 'компенсации' является более широким, и материал снов создаЈтся не на основе комнесации, понятой в психологическом или бытовом смысле, а на основе того, что я назвал бы
'принципом дополнительных тонов' безотносительно к нашему эмоциональному восприятию этих тонов. Этот принцип весьма прост. Если в течение некоторого времени смотреть на красное пятно, а потом перевести взгляд на белую стену, то вы увидите на ней зелЈное пятно. Если же некоторое время смотреть на зелЈное пятно, а затем перевести взгляд на белый фон, то вы увидите красное пятно. Точно то же происходит и в сновидениях. Во сне для нас не существует моральных запретов,
потому что наша жизнь так или иначе контролируется всевозможными правилами морали. Каждое мгновение нашей жизни окружено многочисленными 'ты не должен', и потому во сне 'ты не должен' не существует. В сновидениях для нас нет ничего невозможного, потому что в жизни мы удивляемся каждому новому или необычному сочетанию обстоятельств. Во сне не существует причинно-следственного закона, потому что этот закон управляет всем ходом нашей жизни - и т.д. и т.п.Принцип дополнительных тонов играет в наших сновидениях важнейшую роль, которая проявляется и в том, что мы помним, и в том, чего не помним; без этого принципа невозможно объяснить целый ряд снов, в которых мы делаем и испытываем то, чего никогда не делаем и не испытываем в обычной жизни. Очень многие вещи в сновидениях происходят лишь потому, что они никогда не происходят и не могут произойти в жизни. Нередко сновидения играют
отрицательную роль по отношению к
положительной стороне жизни. Но опять-таки следует помнить, что всЈ это относится только к деталям. Композиция снов не является простой противоположностью жизни; это - противоположность, перевернутая несколько раз и к тому же в разных смыслах. Поэтому усилия воссоздать на основании снов их скрытые причины совершенно бесполезны; бессмысленно думать, что скрытые причины снов совпадают со скрытыми мотивами жизни. Мне остаЈтся сделать несколько замечаний о тех выводах, к которым я пришЈл, исследуя сны.Чем больше наблюдал я сны, тем шире становилось поле моих наблюдений. Сначала я полагал, что мы видим сновидения только на определЈнной стадии сна, близкой к пробуждению. Впоследствии я убедился, что мы видим их всЈ время, с момента засыпания и до момента пробуждения, но
помним только те сны, которые приснились нам перед пробуждением. Позднее я понял, что мы видим сновидения непрестанно -
как во сне, так и в бодрственном состоянии. Мы никогда не перестаЈм видить сны, хотя и не сознаЈм этого.В результате вышесказанного я пришЈл к заключению, что сны доступны наблюдению и в бодрственном состоянии; для этого нет необходимости спать. Сны никогда не прекращаются. Мы не замечаем их в бодрственном состоянии, в непрерывном потоке зрительных, слуховых и иных ощущений по той же причине, по какой не видим звЈзд в ярком солнечном свете. Но точно так же, как можно увидеть звЈзды со дна глубокого колодца, мы можем увидеть продолжающийся в нас поток сновидений, если хотя бы на короткое время случайно или преднамеренно изолируем себя от потока внешних впечатлений. Нелегко объяснить, как это сделать. Сосредоточение на одной мдее не в состоянии создать такую изолированность; для этого необходимо приостановить поток обычных мыслей и умственных образов, хотя бы ненадолго достичь 'сознания без мыслей'. Когда наступает такое состояние сознания, образы сновидений начинают постепенно проступать сквозь обычные впечатления; внезапно вы с изумлением обнаруживаете, что окружены странным миром теней, настроений, разговоров, звуков, картин. И тогда вы понимаете, что этот мир всегда существует внутри вас, что он никуда не исчезает.И тогда вы приходите к совершенно ясному, хотя и несколько неожиданному выводу: бодрствование и сон - это вовсе не два состояния, которые
следуют друг за другом, сменяют друг друга; сами эти названия неверны. Эти два состояния - не
сон и бодрствование; их правильнее назвать
сон и
сон в бодрственном состоянии. Это значит, что, когда мы пробуждаемся, сон не исчезает, но к нему
присоединяется бодрственное состояние, которое заглушает голоса снов и делает образы сновидений невидимыми.Наблюдение 'сновидений' в бодрственном состоянии удаЈтся гораздо легче, чем их наблюдение во сне; к тому же такое наблюдение не меняет их характера, не создаЈт новых сновидений.После некоторого опыта становится необязательной даже остановка мыслей, достижение сознания без мыслей. Ибо сновидения всегда с нами. Достаточно только рассредоточить своЈ внимание, и вы заметите, как в обычные каждодневные мысли и разговоры вторгаются мысли, слова, фигуры, лица, сцены из вашего детства, из школьных времЈн, из путешествий, из когда-то прочитанного или услышанного, наконец из того, чего никогда не было, но о чЈм вы думали или говорили.Снам, наблюдаемым в бодрственном состоянии, свойственно, как это было в моЈм случае, необычное ощущение, известное многим и неоднократно описанное (хотя никогда полностью не объяснЈнное):
ощущение, что это уже было раньше.Внезапно в какой-то
новой комбинации обстоятельств, среди новых людей, на новом месте человек замирает и с удивлением оглядывается вокруг - это уже было раньше! Но когда? Он не может сказать. Впоследствии он убеждает себя, что
этого не могло быть, так как он никогда здесь не был, никогда не встречал этих людей, не бывал в этом окружении.Иногда эти ощущения бывают весьма упорными и продолжительными, иногда они очень быстры и неуловимы. Самые интересные из них возникают у детей.ОтчЈтливое понимание того, что это происходило раньше, присутствует в таких ощущениях не всегда. Но порой без всякой видимой или объяснимой причины какая-то определЈнная вещь - книга, игрушка, платье, какое-то лицо, дом, пейзаж, звук, мелодия, стихотворение, запах - поражает наше воображение как нечто давно знакомое, хорошо известное, касающееся самых сокровенных чувств. Она пробуждает целую серию неясных, неуловимых ассоциаций - и остаЈтся в памяти на всю жизнь.У меня эти ощущения (с явственной и отчЈтливой мыслью, что это было раньше, что я видел это прежде) появились, когда мне исполнилось шесть лет. После одиннадцати лет они стали появляться гораздо реже. Одно из них, небывалое по своей яркости и устойчивости, случилось, когда мне было девятнадцать лет.Схожие ощущения, но без явно выраженной повторяемости, начались у меня ещЈ раньше, в раннем детстве; они были особенно живыми в те годы, когда возникло ощущения повторения, т.е. с шести до одиннадцати дет; позже они изредка возникали при самых разных условиях.Когда эти ощущения рассматривают в литературе по психологии, то имеют обычно в виду только ощущения певрого рода, т.е. ощущения с явно выраженной повторяемостью.Согласно психологическим теориям, подобные ощущения вызываются двумя причинами. Во-первых, разрывами сознания, когда сознание на какое-то неуловимое мгновение вдруг исчезает, а затем снова возникает. В этом случае ситуация, в которой находится человек, т.е. всЈ, что его окружает, кажется ему имевшей место ранее, возможно, очень давно, в неизвестном прошлом. А сами 'разрывы' объясняются тем, что одну и ту же психическую функцию могут выполнять разные части мыслительного аппарата. В результате этого функция, случайно прервавшаяся в одной части аппарата, немедленно подхватывается и продолжается в другой; этот процесс и производит впечатление, будто бы одна и та же ситуация встречалась когда-то раньше. Во-вторых, это ощущение может быть вызвано ассоциативным сходством между совершенно разными переживаниями, когда какоЈ-нибудь камень, дерево или другой предмет может напомнить человеку о чЈм-то, что он хорошо знал, или об определЈнном месте, или о некотором случае из его жизни. Так бывает, например, когда очертания или рисунок на каком-нибудь камне напоминает вам о каком-то человеке или ином объекте; в этом случае также может возникнуть ощущение, что
это уже было раньше.Ни одна из предложенных теорий не объясняет, почему ощущение, что
это уже было раньше, испытывают, главным образом, дети, и впоследствии оно почти всегда исчезает. Согласно этим теориям, такие ощущения должны были бы, наоборот, с возрастом учащаться.Недостатком обеих теорий является то, что они не объясняют
все существующие факты ощущения повторяемости. Точные наблюдения указывают на
три категории таких ощущений. Певрые две категории можно, хотя и не вполне, объяснить вышеприведЈнными психологическими теориями. Особенность этих двух двух категорий состоит в том, что они обычно проявляются в частично затуманенном сознании, почти в состоянии полусна, хотя сам человек может этого и не понимать. Третья же категория стоит совершенно особняком и отличается от первых двух
ощущением повторяемости, связанным с чрезвычайно ясным сознанием в бодрственном состоянии и обострЈнным самоощущением
*.Говоря об изучении снов, невозможно пройти мимо другого явления, которое непосредственно связано с ними и не объяснено наукой до сих пор, несмотря на возможность проводить с ним эксперименты. Я имею в виду
гипнотизм.Природа гипнотизма, т.е. его причины, а также силы и законы, делающие его возможным, остаЈтся неизвестной. ВсЈ, что удаЈтся сделать, - это определить условия, при которых происходят гипнотические явления, а также установить возможные границы, результаты и последствия этих явлений. В этой связи следует отметить, что образованная публика связывает со словом 'гипнотизм' столько неверных понятий, что, прежде чем говорить о возможностях гипнотизма, необходимо выяснить, что для него невозможно.Гипнотизм в популярном и фантастическом смысле этого слова и гипнотизм в научном смысле - суть два совершенно разных понятия. При подлинном научном подходе оказывается, что содержание всех фактов, объединЈнных общим названием 'гипнотизм', весьма ограниченно.Воздействуя на человека приЈмами особого рода, можно привести его в состояние, называемое гипнотическим. Хотя сушествует школа, которая утверждает, что можно загипнотизировать любого человека и в любое время, факты этому противоречат. Чтобы удалось загипнотизировать человека, он должен быть совершенно пассивным. Иными словами, знать, что его гипнотизируют, и не противиться этому. Если он не знает, что его гипнотизируют, обычное течение мыслей и действий достаточно для того, чтобы предохранить его от воздействия гипноза. Дети, пьяные и умалишЈнные гипнозу не поддаются или почти не поддаются.Существуют разнообразные формы и степени гипнотического состояния, которые можно вызвать разными способами. Пассы, особого рода поглаживания, вызывающие расслабление мускулов, фиксирование взора на глазах гипнотизЈра, блики света в зеркалах, внезапное впечатление, громкий окрик, монотонная музыка - всЈ это средства гипноза. Кроме них используются и наркотики, хотя их употребление для гипнотизирования изучалось очень мало и даже в специальной литературе почти не описано. Однако при гипнотизировании наркотики применяются гораздо чаще, чем это думают; и делается это с двойной целью: во-первых, для ослабления противодействия гипнотическому воздействию, во-вторых, для усилия способности гипнотизирования. Известны наркотики, обладающие избирательным воздействием на разных людей; есть и такие, действие которых более или менее единообразно. Почти все профессиональные гипнотизЈры употребляют морфий и кокаин для усиления своих способностей. Наркотики применяются и к гипнотизируемому субъекту: небольшие дозы хлороформа резко повышают восприимчивость человека к гипнотическому воздействию.Что в действительности происходит с человеком, когда он оказывается загипнотизированным, посредством какой силы другой человек его гипнотизирует, - таковы вопросы, на которые наука не в состоянии дать ответа. ВсЈ, что пока нам известно, позволяет лишь установить внешнюю форму гипноза и его результаты. Гипнотическое состояние начинается с ослабления воли. Ослабевает контроль со стороны обычного сознания и логики;
однако полностью он никогда не исчезает. При помощи искуссных действий гипнотическое состояние усиливается, и человек переходит в состояние особого рода, которое внешне напоминает сон (при этом в состоянии глубокого гипноза появляется бессознательность и даже нечувствительность), а внутренне отличается усилением внушаемости. Роэтому гипнотическое состояние определяется как
состояние наивысшей внушаемости.Сам по себе гипноз не подразумевает внушения; он возможен вообще без внушений, особенно если применяют такие чисто механические средства, как зеркала и т.п. Но внушение может играть определЈнную роль в создании гипнотического состояния, особенно при повторном гипнотизировании. Этот факт, а также общая путаница понятий о возможных пределах гипнотического воздействия затрудняет неспециалистам (как впрочем и многим специалистам) проводить точное различие между гипнозом и внушением.На самом деле это два совершенно разных явления. Гипноз возможен без внушения, а внушение возможно без гипноза.Но если внушение происходит тогда, когда субъект погружен в гипнотическое состояние, оно даЈт гораздо лучшие результаты из-за отсутствия (или почти отсутствия) противодействия со стороны гипнотизируемого. Последнего можно заставить делать такие вещи, которые в обычном состоянии показались бы ему совершенно бессмысленными. Однако и здесь приказания должны касаться только того, что для гипнотизируемого не имеет серьЈзного значения. Равным образом можно внушить нечто человеку на будущее (постгипнотическое внушение), т.е. какое-нибудь действие, мысль или слово на какой-то определЈнный момент, на следующий день и т.п. После пробуждения человек ничего не вспомнит; однако в назначенное время, словно в нЈм сработал будильник, он сделает или, по крайней мере, попытается сделать то, что ему 'внушили', - но опять-таки до известных пределов. Ни в гипнотическом, ни в постгипнотическом состоянии невозможно заставить человека сделать то, что противоречит его природе, вкусам, привычкам, воспитанию, убеждениям или просто обычным поступкам, иными словами, нечто такое, что вызовет в нЈм внутреннюю борьбу. Если такая борьба начнЈтся, человек
не сделает того, что ему внушили. Успех гипнотического и постгипнотического внушения как раз в том и состоит, чтобы внушить человеку ряд
безразличных действий, которые не вызывают в нЈм внутреннего сопротивления.. Предложения о том, что под гипнозом можно заставить человека
узнать нечто такое, чего он не знает в нормальном состоянии и чего не знает сам гипнотизЈр, или о том, что под гипнозом человек обретает способность к 'ясновидению', т.е. знанию будущего и предвидению отдалЈнных событий, - эти предположения фактами не подтверждаются. Вместе с тем, известны многие случаи неосознанного внушения со стороны гипнотизЈра и определЈнная способность загипнотизированного читать его мысли.ВсЈ, что происходит в уме гипнотизЈра, т.е. его полусознательные ассоциации, образы воображения, ожидание того, что, по его мнению, должно произойти, может быть передано гипнотизируемому лицу. Невозможно установить, каким образом это происходит, но сам факт такой передачи легко доказать, если сравнить то, что знает один из них, с тем, что знает другой.К этой категории относятся и явления так называемого медиумизма.Существует любопытная книжка французского автора де Роша; он описывает эксперименты с лицами, которых он гипнотизировал и заставлял 'вспоминать' их прошлые 'воплощения' на земле. Читая эту книжку, я не раз поражался, как это де Роша ухитряется не заметить, что он сам и есть творец всех этих 'воплощений': он ожидает, что загипнотизированный субъект скажет ему нечто, - и
таким образом внушает ему то, что он должен сказать.В этой книжке имеется очень интересный материал для понимания процесса формирования снов; она могла бы дать ещЈ более важный материал для изучения методов и форм бессознательного внушения и бессознательной передачи мыслей. К сожалению, автор в своЈм стремлении к фантастическим 'воспоминаниям' о воплощениях не увидел того, что в его экспериментах было действительно ценным, не заметил множества мелких деталей и особенностей, которые позволили бы ему воссоздать процесс внушения и передачи мыслей.Гипнотизм применяется в медицине как средство воздействия на эмоциональную природу человека; посредством внушения можно бороться с мрачным и подавленным настроением, с болезненными страхами, нездоровыми склонностями и привычками. В тех случаях, когда патологические проявления не зависят от глубоко укоренившихся физических причин, применение гипнотизма приводит к благоприятным результатам. Однако здесь мнения специалистов расходятся, и многие утверждают, что применение гипнотизма даЈт лишь кратковременный полезный эффект с последующим резким усилением нежелательных тенденций; иногда, при видимых благоприятных результатах, применение гипнотизма вызывает сопутствующие отрицательные явления - ослабляет волю и способность противодействия нежелательным влияниям, делает человека ещЈ менее устойчивым, чем он был раньше.В общем, в своЈм воздействии на
психическую природу человека гипнотизм стоит наравне с серьЈзной операцией; к несчастью, к нему нередко прибегают без достаточных на то оснований и без необходимого понимания его последствий.В медицине существует область, где гипнотизм можно использовать без всякого вреда, а именно, область непосредственного (не через психическую природу человека) воздействия на нервные центры, ткани, внутренние органы и внутренние процессы. К сожалению, до самого последнего времени эта область применения гипнотизма остаЈтся слабо изученной.Таким образом, границы возможного воздействия на человека как с целью приведения его в гипнотическое состояние, так и в самом гипнтическом состоянии хорошо известны и не содержат в себе ничего загадочного. Усилить воздействие можно только на физический аппарат человека, вне сферы его психического аппарата. Но как раз на эту сторону внушения под гипнозом обращают меньше всего внимания. Наоборот, ходячее понимание гипнотизма допускает куда большее воздействие на психику, чем существует на самом деле.Известно, например, множество рассказов о
массовом гипнозе; несмотря на своЈ широкое распространение, это - чистейшая выдумка; чаще всего они представляют собой повторение аналогичных рассказов, известных издавна.В 1913 и 1914 гг. я пытался выявить в Индии и на Цейлоне примеры массового гипноза, которым, по словам путешественников, сопровождаются выступления индийских фокусников, или 'факиров', и некоторые религиозные церемонии. Но мне не удалось увидеть ни одного подобного случая. Большинство номеров, например, появление растения из семени ('фокус манго'), были простыми фокусами. Часто описываемый 'фокус с канатом', когда канат забрасывают 'на небо', по нему взбирается мальчик и т.п., по-видимому, вообще не существовал, поскольку мне не только не удалось увидеть его своими глазами, но и не случилось встретить
ни одного человека (европейца), который когда-либо видел его
сам. Все знали о 'фокусе с канатом' только с чьих-то слов. Несколько образованных индийцев говорили мне, что видели 'фокус с канатом', но я не могу принять их утверждения за достоверные, ибо знаю, как богато их воображение; кроме того, я заметил в них странное желание не разочаровывать тех путешественников, которые отыскивают в Индии чудеса.Позднее я слышал, что во время путешествия по Индии принца Уэльского в 1921-22 гг. ему специально хотели показать 'фокус с канатом', но не смогли этого сделать. Точно так же 'фокус с канатом' разыскивали для выставки в Уэмбли в 1924 г. и тоже не смогли найти.Один человек, прекрасно знавший Индию, как-то сказал мне, что единственная вещь, наподобие 'фокуса с канатом', которую ему доводилось видеть, - это особый трюк, выполнявшийся каким-то индийским фокусником при помощи тонкой деревянной петли на конце длинного бамбукового шеста. Фокусник заставлял петлю подниматься и опускаться по шесту. Возможно, именно этот фокус и положил начало дегенде о 'фокусе с канатом'.Во втором и третьем выпусках 'Метапсихического обозрения' за 1928 г. есть статья М. С. де Весм 'Легенда о коллективной галлюцинации по поводу мотка верЈвки, подвешенной к небу'. Автор даЈт очень интересный обзор истории 'фокуса с канатом', цитирует описания его непосредственных свидетелей, рассказы людей, которые о нЈм слышали, излагает историю попыток наблюдать этот фокус и уяснить его подлинность. К сожалению, отрицая чудесное, он сам делает несколько довольно наивных заявлений. Например, признаЈт возможность 'механического устройства, скрытого в канате', которое выпрямляет канат с тем, чтобы мальчик мог на него взобраться. В другом месте он говорит о фотографировании 'фокуса с канатом', причЈм на снимке, якобы, можно было рассмотреть
внутри каната бамбуковую падку.В действительности же, если бы удалось обнаружить внутри каната механическое приспособление, это было бы ещЈ большим чудом, чем 'фокус с канатом', как его обычно описывают. Я сомневаюсь, способна ли даже европейская техника разместить такое приспособление
внутри довольно тонкого и длинного каната; а ведь оно должно ещЈ выпрямить канат и позволить мальчику взобраться на него. Где мог достать такое приспособление полуголый индийский фокусник - совершенно непостижимо! 'Бамбук' внутри каната ещЈ интереснее. Возникает естественный вопрос: как свернуть канат кольцами, если в нЈм находится бамбук? Автор довольно интересного обзора индийских чудес оказался здесь в весьма щекотливом положении. Но рассказы о чудесах факиров - непременная часть описаний впечатлений от Индии и Цейлона. Не так давно мне довелось увидеть французскую книжку; еЈ автор рассказывает о своих недавних приключениях на Цейлоне. Нужно отдать ему должное: он превращает в карикатуру всЈ, что излагает, и при этом вовсе не претендует на серьЈзность. Он описывает другой 'фокус с канатом', виденный в Канди, на сей раз с некоторыми вариациями. Спрятавшись на веранде, автор не был загипнотизирован 'факиром' и потому не видел того, что видели его друзья. Кроие того, один из них снял всЈ представление кинокамерой. 'Но когда мы этим же вечером проявили плЈнку, - пишет автор, - на ней ничего не оказалось'.Самое забавное - то, что автор не понимает
самую чудесную сторону своего последнего утверждения. Но его упорство при описании 'фокуса с канатом' и 'массового гипнотизма' (т.е. как раз того, что не существует) весьма характерно. Говоря о гипнотизме, необходимо упомянуть о
самогипнозе.Возможности самогипноза также сильно преувеличены. В действительности, самогипноз без помощи искусственых средств возможен лишь в очень малой степени. Вызывая в себе некое пассивное сосотяние, человек может ослабить то противодействие, которое оказывает, например, логика или здравый смысл, и целиком подчинить себя какому-нибудь желанию. Это допустимая форма самогипноза. Но самогипноз никогда не достигает формы сна или каталепсии. Если человек стремится преодолеть какое-то сильное внутреннее сопротивление, он прибегает к наркотикам. Алкоголь - одно из главных средств самогипноза. Роль алкоголя как средства самогипноза ещЈ далеко не изучена.
Внушение необходимо изучать отдельно от гипнотизма.Гипнотизм и внушение постоянно смешивают; поэтому место, занимаемое ими в жизни, остаЈтся не вполне определЈнным.На самом же деле
внушение представляет собою фундаментальный факт. Если бы не существовало гипнотизма, в нашей жизни ничего бы не изменилось, зато внушение является одним из главных факторов как индивидуальной, так и общественной жизни. Если бы не существовало внушения, жизнь людей приобрела бы совершенно иную форму и тысячи известных нам явлений просто не могли бы существовать.Внушение может быть сознательным и бессознательным, намеренным и ненамеренным. Область сознательного и намеренного внушения чрезвычайно узка по сравнению с областью внушения бессознательного и ненамеренного.
Внушаемость человека, т.е. его склонность подчиняться внушениям, бывает самой разной. Человек может целиком зависеть от внушений, не иметь в себе ничего, кроме внушЈнного материала, может подчиняться всем достаточно сильным внушениям, какими бы противоречивыми они ни были, а может оказывать внушениям некоторое противодействие, по крайней мере, поддаваться внушениям только определЈнного рода и отвергать другие. Но даже такое противодействие наблюдается довольно редко. Обычно человек целиком и полностью зависит от внушений; вся его внутренняя структура (равно как и внешняя) создана и обусловлена преобладающими внушениями.С самого раннего детства, с момента первого сознательного восприятия внешних впечатлений человек подпадает под власть намеренных и ненамеренных внушений. ОпределЈнные чувства, правила, принципы и привычки внушают ему намеренно; а способы действия, мышления и чувства, идущие против этих правил - ненамеренно.Последние внушения действуют благодаря склонности к подражанию, которой обладают все. Люди говорят одно, а делают другое. РебЈнок слушает одно, а подражает другому.Способность к подражанию, свойственная как детям, так и взрослым, значительно усиливает внушаемость.Двойной характер внушений постепенно развивает двойственность и в самом человеке. С самого раннего возраста он привыкает к тому, что ему необходимо выказать те мысли и чувства, которых от него в данный момент ожидают, и скрыть то, что он действительно думает и чувствует. Такая привычка становится его второй натурой. С течением времени он, также благодаря подражанию, начинает в равной степени доверять обеим сторонам своей психики, которые развивались под воздействием противоположных внушений. Их противоречие друг другу его не беспокоит, во-первых, потому что он не может видеть их вместе; во-вторых, потому что его способность не тревожиться по поводу жтого противоречия тоже ему
внушена, ибо
никто не обращает на это внимания.Домашнее воспитание, семья, старшие братья и сЈстры, родители, родственники, прислуга, друзья, школа, игры, чтение, театр, газеты, разговоры, высшее образование, работа, женщины (или мужчины), мода, искусство, музыка, кино, спорт, жаргон, принятый в своЈм круге, обычные шутки, обязательные увеселения, обязательные вкусы и обязательные запреты - всЈ это и многое другое суть источники новых и новых внушений. Все эти внушения - неизменно двойные, т.е. они создают одновременно то, что необходимо показывать, и то, что следует скрывать.Невозможно даже представить себе человека, свободного от внушений, такого человека, который действительно думает, чувствует и действует так, как он сам может думать, чувствовать и действовать. В своих верованиях, взглядах и убеждениях, в своих идеях, чувствах и вкусах, в том, что ему нравится и не нравится, в каждом своЈм движении, в каждой мысли человек связан тысячью внушений, которым он подчиняется, даже не замечая этого,
внушая себе, что это он сам так думает и сам так чувствует.Подчинениевнешним влияниям до такой степени пропитывает всю жизнь человека, его внушаемость настолько велика, что его обычное, нормальное состояние можно назвать
полугипнотическим. Известно, что в некоторых ситуациях, в некоторые моменты внушаемость человека может возрастать ещЈ больше, так что он доходит до полной утраты независимого суждения, решения или выбора. Эта черта особенно приметна в психологии толпы, в различных массовых движениях, в религиозных, революционных, патриотических и панических настроениях, когда даже кажущаяся независимость индивида совершенно исчезает.ВсЈ жто, вместе взятое, создаЈт одну сторону 'внушЈнной жизни' человека. Другая сторона находится в нЈм самом: во-первых, в подчинении его так называемых сознательных (т.е. интеллектуально-эмоциональных функций) влияниям и внушениям, исходящим из так называемых бессознательных (т.е. не воспринимаемых умом) голосов тела, бесчисленных затемнЈнных сознаний внутренних органов и внутренних жизней; во-вторых, в подчинении всех этих внутренних жизней совершенно бессознательным и ненамеренным внушениям рассудка и эмоций.Первое, т.е. подчинение интеллектуально-эмоциональных функций инстинктивной сфере, довольно подробно рассмотрено в литературе по психологии, хотя большую часть того, что написано по этим вопросам, следует принимать с крайней осторожностью. Второе, т.е. подчинение внутренних функций
бессознательному влиянию нервно-мозгового аппарата, почти не изучено. Между тем, именно оно представляет огромный интерес с точки зрения понимания внушения и внушаемости вообще.Человек состоит из бесчисленных жизней. Каждая часть тела, выполняющая определЈнную функцию, каждая ткань, каждый орган, каждая клетка - все они имеют свою особую жизнь и своЈ особое сознание. Эти сознания существенно отличаются по своему содержанию и функциям от интеллектуально-эмоционального сознания, известного нам и принадлежащего всему организму в целом. Но это сознание никоим образом не является единственным. Более того, оно не является ни самым сильным, ни самым ясным. Только благодаря своему положению, так сказать, на границе внутреннего и внешнего миров, оно обретает господствующую позицию и возможность внушать свои идеи затемнЈнному внутреннему сознанию. Отдельные внутренние сознания постоянно прислушиваются к голосу рассудка и эмоций. Этот голос привлекает их, подчиняет своей власти. Почему? Это может показаться странным, если учесть, что внутренние сознания зачастую более тонки и остры, ноьоин живут в темноте, внутри организма. Мозговое состояние представляется им гораздо более сведущим, чем они, поскольку оно направлено во внешний мир. И вся эта толпа живущих во тьме внутренних сознаний непрерывно следит за жизнью внешнего сознания, пытаясь ей подражать. Головное сознание ничего об этом не знает и обрушивает на них тысячи разнообразных внушений, которые нередко противоречат друг другу и оказываются бессмысленны и вредны для организма.Внутренние сознания похожи на провинциальную толпу, которая прислушивается к мнениям жителей столицы, подражает их вкусам и манерам. То, что говрят 'ум' и 'чувство', то, что они делают, чего хотят, чего боятся, немедленно становится известным в самых отдалЈнных и тЈмных уголках сознания, и, конечно, в каждом из них всЈ это объясняется и понимается по-своему. Совершенно необязательная, парадоксальная идея мозгового сознания, которая случайно 'пришла в голову' и так же случайно забудется, воспринимается как откровение какой-нибудь соединительной тканью, которая, естественно, переделывает еЈ на свой лад и начинает 'жить' в соответствии с этой идеей. Желудок можно совершенно загипнотизировать бессмысленными вкусами и антипатиями чисто 'эстетического' свойства; сердце, печень, почки, нервы, мышцы - все они могут так или иначе подчиняться внушениям, бессознательно посланным им мыслями и эмоциями. Значительное число явлений нашей внутренней жизни, особенно нежелательные явления, фактически зависят от этих внушений. Существование и характер этих тЈмных сознаний объясняет заодно и многие явления в мире снов.Ум и чувство забывают об этой толпе, которая слушает их голоса, или вообще ничего о ней не знают и часто говорят чересчур громко, когда им лучше было бы помолчать и не выражать своих мнений, поскольку их мнения, случайные и мимолЈтные для них самих, могут произвести на внутренние сознания очень сильное впечатление. Если мы не желаем подпасть под власть бессознательного самовнушения, нам следует с осторожностью относится к тем словам, которые мы употребляем, когда говорим сами с собой, к интонациям, с которыми произносятся эти слова, хотя сознательно мы не придаЈм ни словам, ни интонациям никакого значения. Мы должны помнить о 'тЈмных людях', которые прислушиваются у дверей нашего сознания, делают свои выводы из того, что слышат, и с невероятной лЈгкостью подчиняются всевозможным искушениям и страхам и и начинают в панике метаться от какой-нибудь простой мысли о том, что можно опоздать на поезд или потерять ключ. Нам необходмио понимать значение этой внутренней паники или, скажем, той ужасной подавленности, которая внезапно охватывает нас при виде серого неба и накрапывающего дождя. Она означает, что наши внутренние сознания уловили случайную фразу: 'Какая мерзкая погода!', которую мы произнесли с большим чувством, и поняли еЈ по-своему, в том смысле, что отныне погода всегда будет отвратительной, что никакого выхода не предвидится, что вообще не стоит больше жить и работать.Но всЈ это относится к бессознательному самовнушению. Область преднамеренного самовнушения в нашем обычном состоянии настолько незначительна, что говорить о каком-либо практическом его применении не приходится. И всЈ же, вопреки всем фактам, идея сознательного
самовнушения вызывает у людей доверие к себе, тогда как идея изучения непроизвольного внушения и непроизвольной внушаемости никогда не станет популярной. Ибо она в большей степени, чем что-либо другое, разрушает миллионы иллюзий и показывает человека таким, каков он есть. А человек ни в коем случае не хочет этого знать - и не хочет потому, что против такого знания выступает самое сильное внушение: то внушение, которое побуждает человека быть и казаться иным по сравнению с тем, что он есть.
1905 - 1929 гг.
ГЛАВА 8. ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ МИСТИКА
Магия и мистика. - Некоторые положения. - Методы магических операций. - Цель моих опытов. - Начало опытов. - Первые результаты. - Ощущение двойственности. - Неизвестный мир. - Отсутствие отдельности. - Бесконечное множество новых впечатлений. - Изменение взаимоотношений между субъектом и объектом. - Мир сложных математических отношений. - Формирование схемы. - Попытки выразить словами зрительные впечатления. - Попытки вести разговор во время опытов. - Чувство удлинения времени. - Попытки делать заметки во время опытов. - Связь между дыханием и сердцебиением. - Момент второго перехода. - 'Голоса', появляющиеся в переходном состоянии. - Роль воображения в переходном состоянии. - Новый мир за вторым порогом. - Бесконечность. - Ментальный мир 'арупа'. - Понимание опасности. - Эмоциональная насыщенность опытов. - Число 'три'. - Другой мир внутри обычного мира. - Все вещи связаны. - Старые дома. - Лошадь на Невском. - Попытки формулировок. - 'Мышление в других категориях. - Соприкосновение с самим собой. - 'Я' и 'он'. - 'Пепельница'. - 'ВсЈ живЈт'. - Символ мира. - Движущиеся знаки вещей, или символы. - Возможность влиять на судьбу другого человека. - Сознание физического тела. - Попытки видеть на расстоянии. - Два случая усиления способности восприятия. - Фундаментальные ошибки нашего мышления. - Несуществующие идеи. - Идея триады. - Идея 'я'. - Обычное ощущение 'я'. - Три разных познания. - Личный интерес. - Магия. - Познание, основанное на вычислениях. - Чувства, связанные со смертью. - 'Длинное тело жизни'. - Ответственность за события чужой жизни. - Связь с прошлым и связь с другими людьми. - Два аспекта мировых явлений. - Возвращение к обычному состоянию. - МЈртвый мир вместо живого мира. - Результаты опытов. В 1910-1911 гг. в результате довольно подробного знакомства с существующей литературой по 'теософии' и 'оккультизму', а также с немногочисленными научными исследованиями явлений
колдовства, волшебства, магии и т.п., я пришЈл к некоторым выводам, которые сформулировал в виде следующих положений: 1. Все проявления необычных и сверхнормальных сил человека, как внутренних, так и внешних, следует разделить на две главные категории:
магию и
мистику. Определение этих трудностей представляет большие трудности; во-первых, потому что в общей и специальной литературе оба они часто употребляются в совершенно ошибочном смысле; во-вторых, потому что в мистике и в магии, взятых в отдельности, есть много необъяснЈнного; в-третьих, потому что взаимоотношения между мистикой и магией также остаются неисследованными.2. 3. Выявив трудности с точным определением, я решил принять приблизительное.
Магией я назвал все случаи усиленного действия и конкретного познания при помощи средств, отличающихся от обычных; я подразделил магию на
объективную, т.е. имеющую реальные результаты, и
субъективную, т.е. с воображаемыми результатами.
Мистикой я назвал все случаи усиленного чувства и абстрактного познания.4. Итак, объективная магия - это усиленное действие и конкретное познание. 'Усиленное действие' означает, в данном случае,
реальную возможность влияния на предметы, события и людей без помощи обычных средств, действие на расстоянии, сквозь стены, действие во времени, т.е. в прошлом или будущем; далее, здесь имеется в виду возможность влияния на 'астральный' мир, если таковой существует, т.е. на души умерших, на 'элементали', неизвестные нам добрые и злые силы. Конкретное познание включает в себя ясновидение во времени и пространстве, 'телепатию', чтение мыслей, психометрию, умение видеть 'духов', 'мыслеформы', 'ауры' и тому подобное, опять-таки в том случае, если всЈ это существует.5. Субъективная магия - это все случаи
воображаемого действия и познания. Сюда относятся искусственно вызванные галлюцинации, сны, принимаемые за реальность, чтение
собственных мыслей, принятых за чьи-то сообщения, полунамеренное создание астральных видений, 'хроника Акаши' и подобные чудеса.6. Мистика по своей природе субъективна, поэтому я не выделял в особую группу явлений объективную мистику. Тем не менее, я счЈл возможным иногда называть
'субъективной мистикой' псевдо-мистику, или ложные мистические состояния, не связанные с
усиленными чувствами, но приближающиеся к истерии и псевдо-магии; иными словами, это - религиозные видения или галлюцинации в конкретных формах, т.е. всЈ то, что в православной литературе называется 'прелестью' (см. выше, глава 6).7. 8. Существование
обхективной магии нельзя считать установленным. Научная мысль долго еЈ отрицала, признавая только субъективную магию как особого рода гипноз или самогипноз. В последнее время, однако, в научной и претендующей на научность литературе, например, в трудах по исследованию 'спиритизма', встречаются некоторые допущения возможности еЈ существования. Но эти допущения столь же ненадЈжны, сколь и предыдущие отрицания. 'Теософская' и 'оккультная' мысль признаЈт возможность объективной магии, однако в одних случаях явно смешивает еЈ с мистикой, а в других - противопоставляет этот феномен мистике как
бесполезный и
аморальный или, по крайней мере,
опасный - как для практикующего 'магию', так и для других людей, и даже для всего человечества. ВсЈ это преподносится в утвердительной форме, хотя удовлетворительные доказательства реального существования и возможности объективной магии отсутствуют.9. 10. Из всех необычных состояний сознания, свойственных человеку, можно рассматривать, как полностью установленные, только мистические состояния сознания и некоторые феномены субъективной магии, причЈм последние почти всЈ сводятся к искусственному вызыванию желаемых видений.11. 12. Все установленные факты, относящиеся к необычным состояниям сознания и необычным силам человека, как в области магии, хотя бы и субъективной, так и в области мистики, связаны с чрезвычайно своеобразными состояниями эмоциональной напряжЈнности и никогда не наблюдаются без них.13. 14. Значительная часть религиозной практики всех религий, а также разнообразные ритуалы, церемонии и тому подобное имеют своей целью как раз создание таких эмоциональных состояний; согласно первоначальному пониманию им приписывают 'магические' или 'мистические' силы.15. 16. Во многих случаях, когда имеет место намеренное вызывание мистических состояний или производство магических феноменов, можно обнаружить применение наркотических средств. Во всех религиях древнего происхождения, даже в их современной форме, сохраняется применение благовоний, ароматов и мазей, которые первоначально использовались, возможно, вместе с веществами, влияющими на эмоциональные и интеллектуальные функции человека. Можно проследить, что подобные вещества широко употреблялись в древних мистериях. Многие авторы установили роль священных напитков, которые получали кандидаты в посвящение, например, во время элевсинских мистерий; вероятно, они имели вполне реальный, а вовсе не символический смысл. Легендарный священный напиток 'сома', играющий очень важную роль в индийской мифологии и в описании разнообразных мистических церемоний, возможно, действительно существовал как напиток, приводящий людей в определЈнное состояние. В описаниях колдовства и волшебства у всех народов и во все времена непременно упоминается применение наркотиков. Мази ведьм, служившие для полЈта на шабаш, различного вида колдовские и магические напитки приготовлялись или из растений, обладающих возбуждающими, опьяняющими и наркотическими свойствами, или из органических экстрактов того же характера, или из растительных и животных веществ, которым приписывались такие же свойства. Известно, что для подобных целей, как и в случаях колдовства, пользовались беленой (белладонной), дурманом, экстрактом мака (опий) и особенно индийской коноплЈй (гашиш). Можно проследить и проверить случаи употребления этих веществ, так что никакого сомнения в их значении не остаЈтся. Африканские колдуны, интересные сведения о которых можно найти в отчЈтах современных исследователей, широко применяют гашиш; сибирские шаманы для приведения себя в особое возбуждЈнное состояние, при котором они могут предсказывать будущее (действительное или воображаемое) и влиять на окружающих, используют ядовитые грибы - мухоморы.17. В книге У. Джеймса 'Многообразие религиозного опыта' можно найти интересные наблюдения, относящиеся к значению мистических состояний сознания и той роли, которую могут играть в вызывании таких состояний наркотики.Различные упражнения йоги: дыхательные упражнения, необычные позы, движения, 'священные пляски' и т.п. преследуют ту же самую цель, т.е. создание мистических состояний сознания. Но эти методы до сих пор мало известны. Рассмотрев приведЈнные выше положения с точки зрения различных методов, я пришЈл к заключению, что необходима новая экспериментальная проверка возможных результатов применения этих методов, и решил начать серию таких опытов.Ниже следует описание тех результатов, которые я достиг, применив к самому себе некоторые методики, детали которых я частью нашЈл в литературе по данному предмету, а частью вывел из всего сказанного выше.Я не описываю сами эти применявшиеся мною методики, во-первых, потому что имеют значение не методы, а результаты; во-вторых, описание методов отвлечЈт внимание от тех фактов, которые я намерен рассмотреть. Надеюсь, однако, когда-нибудь специально к ним вернуться.Моя задача в том виде, в каком я сформулировал еЈ в начале опытов, заключалась в том, чтобы выяснить вопрос об отношении субъективной магии к объективной, а также их обеих - к мистике.ВсЈ это приняло форму трЈх вопросов:Можно ли признать подлинным существование объективной магии?Существует ли объективная магия без субъективной?Существует ли объективная магия без мистики?Мистика как таковая интересовала меня менее всего. Однако, я сказал себе, что, если бы удалось найти способы преднамеренного изменения сознания, сохраняя при этом способность к самонаблюдению, это дало бы нам совершенно новый материал для изучения самих себя. Мы всегда видим себя под одним и тем же углом. Если бы то, что я предполагал, подтвердилось, это означало бы, что мы можем увидеть себя в совершенно новой перспективе.Уже первые опыты показали трудность той задачи, которую я поставил перед собой, и частично объяснили неудачу многих экспериментов, проводившихся до меня.Изменения в состоянии сознания как результат моих опытов стали проявляться очень скоро, гораздо быстрее и легче, чем я предполагал. Но главная трудность заключалась в том, что новое состояние сознания дало мне сразу так много нового и непредвиденного (причЈм новые и непредвиденные переживания появлялись и исчезали невероятно быстро, как искры), что я не мог найти слов, не мог подыскать нужные формы речи, не мог обнаружить понятия, которые позволили бы мне запомнить происходящее хотя бы для самого себя, не говоря уже о том, чтобы сообщить о нЈм кому-то другому.Первое новое психическое ощущение, возникшее во время опытов, было ощущение странного раздвоения. Такие ощущения возникают, например, в моменты большой опасности и вообще под влиянием сильных эмоций, когда человек почти автоматически что-то делает или говорит, наблюдая за собой. Ощущение раздвоения было первым новым психическим ощущением, появившимся в моих опытах; обычно оно сохранялось на протяжении даже самых фантастических переживаний. Всегда существовал какой-то персонаж, который наблюдал. К несчастью, он не всегда мог вспомнить, что именно он наблюдал.Изменения в состоянии психики, 'раздвоение личности' и многое другое, что было связано с ним, обычно наступали минут через двадцать после начала эксперимента. Когда происходила такая перемена, я обнаруживал себя в совершенно новом и незнакомом мне мире, не имевшим ничего общего с тем миром, в котором мы живЈм; новый мир был ещЈ менее похож на тот мир, который, как мы полагаем, должен быть продолжением нашего мира в направлении к неизвестному.Таково было одно из первых необычных ощущений, и оно меня поразило. Независимо от того, признаЈмся мы в этом или нет, у нас имеется некоторая концепция непознаваемого и неизвестного, точнее, некоторое их ожидание. Мы ожидаем увидеть мир, который окажется странным, но в целом будет состоять из феноменов того же рода, к которым мы привыкли, мир, который будет подчиняться тем же законам или, по крайней мере, будет иметь что-то общее с известным нам миром. Мы не в состоянии вообразить нечто абсолютно
новое, как не можем вообразить совершенно новое животное, которое не непоминало бы ни одного из известных нам.А в данном случае я с самого начала увидел, что все наши полусознательные конструкции неведомого целиком и полностью ошибочны. Неведомое не похоже ни на что из того, что мы можем о нЈм предположить. Именно эта полная неожиданность всего, с чем мы встречаемся в подобных переживаниях, затрудняет его описание. Прежде всего, всЈ существует в единстве, всЈ связано друг с другом, всЈ здесь чем-то объясняется и, в свою очередь, что-то объясняет. Нет ничего отдельного, т.е. ничего, что можно было бы назвать или описать
в отдельности. Чтобы передать первые впечатления и ощущения, необходимо передать
всЈ сразу. Этот новый мир, с которым человек входит в соприкосновение, не имеет отдельных сторон, так что нет возможности описывать сначала одну его сторону, а потом другую. Весь он виден сразу в каждой своей точке; но возможно ли описать что-либо при таких условиях - на этот вопрос я не мог дать ответа.И тогда я понял, почему все описания мистических переживаний так бедны, однообразны и явно искусственны. Человек теряется среди бесконечного множества совершенно новых впечатлений, для выражения которых у него нет ни слов, ни образов. Желая выразить эти впечатления или передать их кому-то другому, он невольно употребляет слова, которые в обычном его языке относятся к самому великому, самому могучему, самому необыкновенному, самому невероятному, хотя слова эти ни в малейшей степени не соответствуют тому, что он видит, узнаЈт, переживает. Факт остаЈтся фактом: других слов у него нет. Но в большинстве случаев человек даже не сознаЈт этой подмены, так как сами переживания в их подлинном виде сохраняются в его памяти лишь несколько мгновений. Очень скоро они бледнеют, становятся плоскими и заменяются словами, поспешно и случайно притянутыми к ним, чтобы хоть так удержать их в памяти. И вот не остаЈтся уже ничего, кроме этих слов. Этим и объясняется, почему люди, имевшие мистические переживания, пользуются для их выражения и передачи теми формами, образами, словами и оборотами, которые им лучше всего известны, которые они чаще всего употребляют и которые для них особенно типичны и характерны. Таким образом вполне может случиться, что разные люди по разному опишут и изложат одно и то же переживание. Религиозный человек воспользуется привычными формулами своей религии и будет говорить о распятом Иисусе, Деве Марии, Пресвятой Троице и т.п. Философ, попытается передать свои переживания на языке метафизики, привычном для него, и станет говорить о 'категориях', 'монадах' или, например, о 'трансцендентных качествах', или ещЈ о чЈм-то похожем. Теософ расскажет об 'астральном мире', о 'мыслеформах', об 'Учителях', тогда как спирит поведает о душах умерших и общении с ними, а поэт облечЈт свои переживания в язык сказок или опишет их как чувства любви, порыва, экстаза.МоЈ личное впечатление о мире, с которым я вошЈл в соприкосновение, состояло в том, что в нЈм не было ничего, напоминающего хоть одно из тех описаний, которые я читал или о которых слышал.Одним из первых удививших меня переживаний оказалось то, что там не было ничего, хотя бы отчасти напоминающего 'астральный мир' теософов или спиритов. Я говорю об удивлении не потому, что я действительно верил в этот 'астральный мир', но потому, что, вероятно, бессознательно думал о неизвестном в формах 'астрального мира'. В то время я ещЈ находился под влиянием теософии и теософской литературы, по крайней мере, в том, что касалось терминологии. Очевидно, я полагал, не формулируя свои мысли точно, что за всеми жтими конкретными описаниями невидимого мира, которые разбросаны по книгам по теософии, должно всЈ-таки существовать нечто реальное. Поэтому мне так трудно было допустить, что 'астральный мир', живописуемый самыми разными авторами, не существует. Позже я обнаружил, что не существует и многое другое.Постараюсь вкратце описать то, что я встретил в этом необычном мире.С самого начала наряду с раздвоением я заметил, что взаимоотношения между субъективным и объективным нарушены, совершенно изменены и приняли особые, непостижимые для нас формы. Но 'объективное' и 'субъективное' - это всего лтшь слова. Не желая прятаться за ними, я хочу со всей возможной точностью передать то, что я действительно чувствовал. Для этого мне необходимо сначала объяснить, что я называю 'субъективным' и что - 'объективным'. Моя рука, перо, которым я пишу, стол - всЈ это объективные явления. Мои мысли, внутренние образы, картины воображения - всЈ это явления субъективные. Когда мы находимся в обычном состоянии сознания, весь мир разделен для нас по этим двум осям, и вся наша привычная ориентация сообразуется с таким делением. В новом же состоянии сознания всЈ это было совершенно нарушено. Прежде всего, мы привыкли к постоянству во взаимоотношениях между субъективным и объективным: объективное всегда объективно, субъективное всегда субъективно. Здесь же я видел, что объективное и субъективное менялись местами, одно превращалось в другое. Выразить это очень трудно. Обычное недоверие к субъективному исчезло; каждая мысль, каждое чувство, каждый образ немедленно объективировались в реальных субстанциональных формах, ничуть не отличавшихся от форм объективных феноменов. В то же время объективные явления как-то исчезали, утрачивали свою реальность, казались субъективными, фиктивными, надуманными, обманчивыми, не обладающими реальным существованием.Таким было первое моЈ впечатление. Далее, пытаясь описать странный мир, в котором я очутился, должен сказать, что более всего он напоминал мне
мир сложных математических отношений.Вообразите себе мир, где все количественные отношения от самых простых до самых сложных обладают формой.Легко сказать: 'Вообразите себе такой мир'. Я прекрасно понимаю, что 'вообразить' его невозможно. И всЈ-таки моЈ описание является ближайшим возможным приближением к истине.'Мир математических отношений' - это значит мир, в котором всЈ находится во взаимосвязи, в котором ничто не существует в отдельности, где отношения между вещами имеют реальное существование, независимо от самих вещей; а, может быть, 'вещи' и вообще не существуют, а есть только 'отношения'.Я нисколько не обманываюсь и понимаю, что мои описания очень бедны и, вероятно, не передают того, что я помню. Но я припоминаю, что видел математические законы в действии и мир как результат действия этих законов. Так, процесс сотворения мира, когда я думал о нЈм, я вился мне в виде дифференциации некоторых простейших принципов или количеств. Эта дифференциация протекала перед моими глазами в определЈнных формах; иногда, например, она принимала форму очень сложной схемы, развивающейся из довольно простого основного
мотива, который многократно повторялся и входил в каждое сочетание во всей схеме. Таким образом, схема в целом состояла из сочетаний и повторений основного
мотива, и еЈ можно было, так сказать, разложить в любой точке на составные элементы. Иногда это была музыка, которая также начиналась с нескольких очень простых звуков и, постепенно усложняясь, переходила в гармонические сочетания, выражавшиеся в видимых формах, которые напоминали только что описанную мной схему или полностью растворялись в ней. Музыка и схема составляли одно целое, так что одна часть как бы выражала другую.Во время всех этих необычных переживаний я предчувствовал, что память о них совершенно исчезнет, едва я вернусь в обычное состояние. Я сообразил, что для запоминания того, что я видел и ощущал, необходимо всЈ это перевести в слова. Но для многого вообще не находилось слов, тогда как другое проносилось передо мною так быстро, что я просто не успевал соединить то, что я видел, с какими-нибудь словами. Даже в тот момент, когда я испытывал эти переживания и был погружен в них, я догадывался, что всЈ, запоминаемое мной, - лишь незначительная часть того, что проходит через моЈ сознание. Я то и дело повторял себе: 'Я должен хотя бы запомнить, что
вот это есть, а
вот это было, что это и есть единственная реальность, тогда как всЈ остальное по сравнению с ней совершенно нереально'.Я проводил свои опыты в самых разных условиях и в разной обстановке. Постепенно я убедился, что лучше всего в это время оставаться одному. Проверка опыта, т.е. наблюдение за ним другого лица или же запись переживаний в момент их протекания, окащалась совершенно невозвожной. Во всяком случае, я ни разу не добился таким путЈм каких-либо результатов.Когда я устраивал так, чтобы кто-нибудь во время моих опытов оставался возле меня, я обнаруживал, что вести какие-либо разговоры с ним невозможно. Я начинал говорить, но между первым и вторым словами фразы у меня возникало такое множество идей, проходивших перед моим умственным взором, что эти два слова оказывались разделены огромным промежутком и не было никакой возможности найти между ними какую-либо связь. А третье слово я забывал ещЈ до того, как его произносил; я пытался вспомнить его - и обнаруживал миллионы новых идей, совершенно забывая при этом, с чего начинал. Помню, например, начало одной фразы:'Я сказал вчера...'Едва я произнЈс слово 'я', как в моей голове пронеслось множество мыслей о значении этого слова в философском, психологическом и прочих смыслах. 'ВсЈ это было настолько важным, новым и глубоким, что, произнося слово 'сказал', я не мог сообразить, для чего его выговорил; с трудом оторвавшись от первого круга мыслей, я перешЈл к идее слова 'сказал' - и тут же открыл в нЈм бесконечное содержание. Идея речи, возможность выражать мысли словами, прошедшее время глагола - каждая из этих идей вызывала во мне взрыв мыслей, догадок, сравнений и ассоциаций. В результате, когда я произнЈс слово 'вчера', я уже совершенно не мог понять, зачем его сказал. Но и оно, в свою очередь, немедленно увлекло меня в глубины проблем времени - прошлого, настоящего и будущего; передо мною открылись такие возможности подхода к этим проблемам, что у меня дух захватило.Именно эти попытки вести разговор позволили мне почувствовать изменение во времени, описываемое почти всеми, кто проделывал опыты, подобные моим. Я почувствовал, что время невероятно удлинилось, секунды растянулись на года и десятилетия.Вместе с тем, обычное чувство времени сохранилось; но наряду с ним или внутри него возникло как бы иное чувство времени, так что два момента обычного времени (например, два слова в моей фразе) могли быть отделены друг от друга длительными периодами другого времени.Помню, насколько поразило меня это ощущение, когда я испытал его впервые. Мой приятель что-то говорил. Между каждым его словом, между каждым звуком и каждым движением губ протекали длиннейшие промежутки времени. Когда он закончил короткую фразу, смысл которой совершенно до меня не дошЈл, я почувствовал, что за это время я пережил так много, что нам уже никогда не понять друг друга, поскольку я слишком далеко ушЈл от него. В начале фразы мне казалось, что мы ещЈ в состоянии разговаривать; но к концу это стало совершенно невозможным, так как не существовало никаких способов сообщить ему всЈ то, что я за это время пережил.Попытки записывать свои впечатления тоже не дали никаких результатов за исключением двух случаев, когда краткие формулировки мыслей, записанные во время эксперимента, помогли мне впоследствии понять и расшифровать кое-что из серии смешанных неопределЈнных воспоминаний. Обычно всЈ ограничивалось первым словом; очень редко удавалось больше. Иногда я успевал записать целую фразу, но при этом, кончая еЈ, забывал, что она значит и зачем я еЈ записал; не мог я вспомнить этого и впоследствии.Постараюсь теперь описать последовательность, в которой проходили мои эксперименты.Опускаю физиологические подробности, предшествовавшие изменениям психического состояния. Упомяну лишь об одном из них: сердцебиение ускорялось и достигало очень высокой скорости; затем оно замедлялось.В этой связи я неоднократно наблюдал очень интересное явление. В обычном состоянии
намеренное замедление или ускорение дыхания приводит к ускорению сердцебиения. В моЈм случае, между дыханием и сердцебиением устанавливалась необычная связь, а именно: ускоряя дыхание, я ускорял и сердцебиение, а замедляя дыхание, замедлял сердцебиение. Я почувствовал, что за этим скрываются огромные возможности, и потому старался не вмешиваться в работу организма, предоставив события их естественному ходу.Предоставленные самим себе, сердцебиения усиливались; затем они стали ощущаться в разных частях тела, как бы обретая для себя большое основание; в то же время сердце билось всЈ более равномерно, пока наконец я не ощутил его во всЈм теле одновременно; после этого оно продолжалось в виде
единого удара.Эта синхронная пульсация всЈ ускорялась; потом вдруг я всем телом ощутил толчок, как будто щЈлкнула какая-то пружина; в тот же момент внутри меня что-то открылось. ВсЈ сразу изменилось, началось нечто необычное, новое, совершенно не похожее на всЈ то, что бывает в жизни. Я назвал это явление 'первым порогом'.В новом состоянии было много непонятного и неожиданного, главным образом благодаря ещЈ большему смешению объективного и субъективного. Наблюдались и совсем новые феномены, о которых я сейчас расскажу. Но это состояние не было ещЈ завершЈнным, правильно было бы назвать его переходным. В большинстве случаев я покидал его пределы, однако бывало так, что это состояние становилось глубже и шире, как если бы я постепенно погружался в свет - после чего наступал момент ещЈ одного перехода, опять-таки с ощущением толчка во всЈм теле. И только после этого наступало самое интересное состояние, которое мне удавалось достичь в своих опытах.'Переходное состояние' содержало почти все его элементы, но чего-то самого важного и существенного ему не хватало. В сущности, оно почти не отличалось от сна, в особенности от полусна, хотя и обладало своими собственными, довольно характерными формами. Это 'переходное состояние' могло бы, пожалуй, захватить и увлечь меня связанным с ним ощущением чудесного, если бы не моЈ в достаточной степени критическое к нему отношение; это критическое отношение проистекало, главным образом, из моих более ранних экспериментов по изучению снов.В 'переходном состоянии' - как я вскоре узнал, оно было чисто субъективным - я обычно почти сразу же начинал слышать 'голоса'. Эти 'голоса' и были его характерной чертой.'Голоса' беседовали со мной и нередко говорили очень странные вещи, заключавшие в себе как будто нечто шутливое. То, что я слышал в подобных случаях, порой меня волновало, в особенности когда это был ответ на мои самые неясные и неоформленные ожидания. Иногда я слышал музыку, будившую во мне довольно разнообразные и сильные эмоции.Как это ни странно, с первого же дня я почувствовал к 'голосам' какое-то скрытое недоверие. Они давали слишком много обещаний, предлагали чересчур много вещей, которые мне хотелось бы иметь. 'Голоса' рассказывали почти обо всЈм возможном. Они предупреждали меня, подтверждали и объясняли всЈ, что встречалось в их мире, но делали это как-то слишком уж просто. Я задался вопросом, не мог ли я сам придумать всЈ то, что они говорят, - не являются ли они моим собственным воображением, тем бессознательным воображением, которое творит наши сны, в которых мы видим людей, разговариваем с ними, получаем от них советы и т.п.? Задумавшись над этим вопросом, я вынужден был признаться, что голоса не сообщили мне ничего такого, чего я не мог бы подумать сам.Вместе с тем, всЈ, что приходило ко мне таким образом, нередко напоминало 'сообщения', получаемые на медиумических сеансах или посредством автоматического письма. 'Голоса' давали друг другу разные имена, говорили мне много лестного, брались отвечать на любые вопросы. Иногда я вЈл с 'голосами' долгие беседы.Однажды я задал какой-то вопрос, относящийся к алхимии. Сейчас я не могу припомнить его в точности, но, кажется, я спрашивал что-то или о разных названиях четырЈх стихий (огонь, вода, воздух, и земля), или о взаимоотношениях этих стихий. Вопрос был задан в связи с тем, что я тогда читал.Отвечая на мой вопрос, 'голос', назвавший себя хорошо известным именем, сказал, что ответ на этот вопрос можно найти в одной книге. А когда я заметил, что этой книги у меня нет, 'голос' посоветовал поискать еЈ в Публичной библиотеке (дело происходило в Петербурге) и читать еЈ как можно внимательнее.Я осведомился о книге в Публичной библиотеке, но там еЈ не оказалось. Имелся только еЈ немецкий перевод (сама книга написана по-английски), причЈм первые три главы из двадцати отсутствовали. Но вскоре я достал где-то английский оригинал и впрямь обнаружил там некоторые намЈки, тесно связанные с ответом на мой вопрос, хотя ответ был и неполным.Этот случай, как и другие ему подобные, показал мне, что в переходном состоянии я испытывал те же переживания, что и медиумы, 'ясновидящие' и тому подобное. Один 'голос' поведал мне очень интересную вещь о храме Соломона в Иерусалиме, которую я до сих пор не знал, а если и читал о ней когда-то, то начисто забыл. Описывая храм, 'голос', среди прочего, сообщил мне, что там обитали целые
полчища мух. Логически это казалось вполне понятным и даже неизбежным. В храме, где совершались жертвоприношения, где убивали животных, где всегда было много крови и всевозможных нечистот, конечно же, должно быть множество мух. Однако это звучало как-то по-новому; насколько мне помнится, я никогда не читал о мухах в связи с древними храмами, зато недавно сам побывал на Востоке и знал, какое обилие мух можно увидеть там даже в обычных условиях.Эти описания Соломонова храма и особенно 'мух' полностью объяснили мне те непонятные вещи, с которыми я сталкивался в литературе и которые нельзя было назвать ни намеренной фальсификацией, ни подлинным 'ясновидением'. Так, 'ясновидение' Ледбитера и доктора Штейнера, все 'хроники Акаши', сообщения о том, что происходило в мифической Атлантиде и других доисторических странах десятки тысяч лет назад, - все они, несомненно, были той же природы, что и 'мухи в храме Соломона'. Единственная разница заключалась в том, что я не верил своим переживаниям, тогда как в 'хроники Акаши' верили и еЈ авторы, и их читатели.Очень скоро мне стало ясно, что ни в этих, ни в других переживаниях нет ничего реального. ВсЈ в них было отражЈнным, всЈ приходило из памяти, из воображения. 'Голоса' немедленно умолкали, когда я спрашивал о чЈм-нибудь знакомом и конкретном, доступном проверке.Это объяснило мне ещЈ одно обстоятельство: почему авторы, которые охотно описывают Атлантиду, не могут, используя своЈ 'ясновидение', решить какую-нибудь практическую проблему, относящуюся к настоящему времени; такие проблемы отыскать нетрудно, но их по какой-то причине избегают. Если 'ясновидящие' знают всЈ, что происходило тридцать тысяч лет назад, то почему они не знают того, что происходит неподалЈку от места их экспериментов?Во время этих опытов я понял, что если я поверю 'голосам', то попаду в тупик и дальше не двинусь. Это меня испугало. Я уловил во всЈм происходящем самообман; стало очевидно, что какими бы заманчивыми ни были слова и обещания 'голосов', они ни к чему не приведут, а оставят меня там же, где я находился. Я понял, что это и было 'прелестью', т.е. всЈ приходило из воображения.Я решил бороться с переходным состоянием, сохраняя к нему чрезвычайно критическое отношение и отвергая, как не заслуживающие доверия, все те 'сообщения',
которые я мог бы придумать сам. Результат не заставил себя ждать. Как только я начал отвергать всЈ, что
слышал, поняв, что это 'та же материя, из которой сделаны сны', решительно отбрасывая услышанное и вообще перестав обращать внимание на 'голоса', моЈ состояние и мои переживания изменились.Я переступил через второй порог, упоминавшийся мною ранее, за которым начинался
новый мир. 'Голоса' исчезли, вместо них звучал иногда один голос, который нетрудно было узнать, какие бы формы он ни принимал. Новое состояние отличалось от переходного невероятной ясностью сознания. Тогда-то я и обнаружил себя в мире математических отношений, в котором не было ничего похожего на то, что бывает в жизни.И в этом состоянии, перейдя через второй порог и оказавшись в 'мире математических отношений', я также получал ответы на свои вопросы, но эти ответы зачастую принимали очень странную форму.Чтобы понять их, нужно иметь в виду, что мир математических отношений, в котором я находился, не был неподвижным. Иными словами, ничто не оставалось там таким же, каким было мгновение назад. ВсЈ двигалось, менялось, преобразовывалось и превращалось во что-то иное. Временами я неожиданно замечал, как все математические отношения одно за другим исчезали в бесконечности. Бесконечность поглощала всЈ, заполняла всЈ, сглаживала все различия. Я чувствовал, что пройдЈт ещЈ одно мгновение, - и я сам исчезну в бесконечности! Меня обуревал ужас перед необозримостью бездны. Охваченный ужасом, я вскакивал иногда на ноги и принимался ходить взад и вперЈд, чтобы прогнать одолевающий меня кошмар. Тогда я чувствовал, что кто-то смеЈтся надо мною, а порой казалось, что я слышу смех. Внезапно я ловил себя на мысли, что это я сам смеюсь над собой, что я опять попал в западню 'прелести', т.е. собственного воображения. Бесконечность притягивала меня и в то же время страшила и отталкивала. Тогда-то у меня и возник иной взгляд на неЈ: бесконечность - это не бесконечная протяжЈнность в одном направлении, а бесконечное число вариаций в одном месте. Я понял, что ужас перед бесконечностью есть следствие неправильного подхода, неверного отношения к ней. При правильном подходе к бесконечности именно она всЈ объясняет, и без неЈ нельзя ничего объяснить.И всЈ же я продолжал видеть в бесконечности реальную угрозу и реальную опасность.Описать в определЈнном порядке весь ход моих опытов, течение возникавших у меня идей и случайных мыслей совершенно невозможно - главным образом потому, что ни один эксперимент не был похож на другой. Всякий раз я узнавал об одной и той же вещи нечто новое, но происходило это таким образом, что все мои прежние знания об этой вещи полностью изменялись.Как я уже сказал, характерной чертой мира, в котором я находился, было его математическое строение и полное отсутствие чего-либо, что можно было бы выразить в обычных понятиях. Пользуясь теософской терминологией, можно сказать, что я находился на ментальном плане 'арупа'; но особенность моих переживаний состояла в том, что реально существовал только этот мир 'арупа', а всЈ остальное было созданием воображения. Интересный факт: во время первого моего эксперимента я сразу же или почти сразу оказался в этом мире, ускользнув от 'мира иллюзий'. Но в последующих экспериментах 'голоса' старались удержать меня в воображаемом мире, и мне удавалось освободиться от них только тогда, когда я упорно и решительно боролся с возникающими иллюзиями. ВсЈ это очень напоминало мне то, что я читал раньше. В описаниях магических экспериментов, посвящений и предшествующих испытаний было что-то очень похожее на мои переживания и ощущения; впрочем, это не касается современных 'медиумистических сеансов' или церемониальной магии, которые являются полным погружением в мир иллюзий.Интересным в моих опытах было сознание опасности, которая угрожала мне со стороны бесконечности, и постоянные предостережения, исходившие от
кого-то, как будто бы этот
кто-то непрестанно наблюдал за мной и пытался убедить прекратить опыты и свернуть с моего пути, ибо этот путь, с точки зрения некоторых принципов, которые я в то время понимал очень смутно, был неправильным и незнакомым.То, что я назвал 'математическими отношениями', постоянно изменялось вокруг меня и во мне самом; иногда оно принимало форму музыки, иногда - схемы, а порой - заполняющего всЈ пространство света, особого рода видимых вибраций световых лучей, которые скрещивались и переплетались друг с другом, проникая повсюду. С этим было связано безошибочное ощущение, что благодаря этим звукам, схемам, свету я узнавал нечто такое, чего не знал раньше. Но передать то, что я узнавал, рассказать или написать об этом было невероятно трудно. Трудность объяснения возрастала и потому, что слова плохо выражали сущность того напряжЈнного эмоционального состояния, в котором я находился во время экспериментов; передать всЈ словами было просто невозможно.МоЈ эмоциональное состояние было, пожалуй, самой яркой характеристикой описываемых переживаний. ВсЈ приходило через него, без него ничего не могло быть; и поэтому понять окружающее можно было только понимая его. Чтобы уяснить сущность моих опытов и переживаний, надо иметь в виду, что я вовсе не оставался равнодушным к упомянутым выше звукам и свету. Я воспринимал всЈ посредством чувств, я переживал эмоции, которые в обычной жизни не существовали. Новое знание приходило только ко мне тогда, когда я находился в чрезвычайно напряжЈнном эмоциональном состоянии. И моЈ отношение к новому знанию вовсе не было безразличным: я или любил его, или испытывал к нему отвращение, стремился к нему или восхищался им; именно эти эмоции с тысячью других помогали мне понять природу нового мира, который я должен был узнать.В том мире, где я оказался, очень важную роль играло число
'три'. Совершенно непостижимым для нашей математики образом оно входило во все количественные отношения, создавало их и происходило от них. ВсЈ вместе взятое, т.е. вся вселенная, являлось ко мне иногда в виде 'триады', составляющей одно целое и образующей некий гигантский трилистник. Каждая часть 'триады' в силу какого-то внутреннего процесса вновь преобразовывалась в 'триаду', и процесс этот длился до тех пор, пока всЈ не оказывалось заполненным 'триадами', которые, в свою очередь, превращались в музыку, свет или схемы. Должен ещЈ раз напомнить, что все мои описания очень плохо выражают то, что происходило, ибо они не передают эмоциональный элемент радости, удивления, восторга, ужаса - и постоянного перехода этих чувств в друг друга.Как я уже говорил, эксперименты проходили более успешно, когда я лежал, пребывая в одиночестве. Впрочем, иногда я пытался экспериментировать среди людей и даже на улице. Обычно эти эксперименты не давали результатов, что-то начиналось и тут же прерывалось, оставляя после себя ощущение физической тяжести. Но иногда я оказывался всЈ-таки в ином мире. В этом случае всЈ, что меня окружало, менялось самым тонким и причудливым образом. ВсЈ становилось другим; но описать, что именно происходило, абсолютно невозможно. Первое, что доступно выражению, таково: для меня вокруг не оставалось ничего безразличного; всЈ вместе или в отдельности так или иначе меня задевало. Иными словами, я воспринимал всЈ эмоционально. Далее, в окружавшем меня новом мире не было ничего отдельного, ничего, что не было бы связано с другими вещами или со мной лично. Все вещи оказывались связанными друг с другом, и эта связь была далеко не случайной, а проявлялась под действием непостижимой цепи причин и следствий. ВсЈ вещи зависели одна от другой; все жили одна в другой. Наконец, в этом мире не было ничего мЈртвого, неодушевлЈнного, лишЈнного мысли и чувства, ничего бессознательного. ВсЈ было живым, всЈ обладало самосознанием. ВсЈ говорило со мною, я мог говорить со всем. Особенно интересны были дома, мимо которых я проходил, и более того - старые здания. Это были живые существа, полные мыслей, чувств, настроений, воспоминаний. Жившие в них люди и были их
мыслями, чувствами и настроениями. Я хочу сказать, что люди по отношению к домам играют примерно ту же роль, что разные 'я' нашей личности по отношению к нам. Они приходят и уходят, иногда живут внутри нас долгое время, иногда же появляются лишь на мгновения.Помню, как однажды, на Невском проспекте меня поразила обыкновенная ломовая лошадь. Она поразила меня своей головой, своей 'физиономией', в которой выразилась вся сущность лошади, и, глядя на еЈ морду, я понял всЈ, что можно было понять о лошади. Все особенности еЈ природы, всЈ, на что она способна, всЈ, на что не способна, всЈ, что она может или не может сделать, - всЈ это выразилось в чертах еЈ 'физиономии'. В другой раз сходное чувство у меня вызвала собака. Вместе с тем, эти лошадь и собака были не просто лошадью и собакой; это были 'атомы', сознательные, движущиеся 'атомы' больших существ - 'большой лошади' и 'большой собаки'. Тогда я понял, что мы тоже являемся атомами большого существа - 'большого человека'; и точно также любая вещь представляет собой атом 'большой вещи'. Стакан - это атом 'большого стакана', вилка - атом 'большой вилки' и т.д.Эта идея и несколько других мыслей, сохранившихся в моей памяти после экспериментов, вошли в мою книгу 'Tertium Organum', которая как раз и была написана во время этих опытов. Таким образом, формулировка законов ноуменального мира и некоторые другие идеи, относящиеся к высшим измерениям, были заимствованы из того, что я узнал во время экспериментов.Иногда во время опытов я чувствовал, что многое понимаю особенно ясно; я чувствовал, что, если бы сумел сохранить в своей памяти то, что понимаю, я узнал бы, как переходить в это состояние в любое время по желанию, как сделать его продолжительным, как им пользоваться.Вопрос о том, как задержать это состояние сознания, возникал постоянно, и я много раз задавал его во время эксперимента, пребывая в том состоянии сознания, когда получал на свои вопросы ответы. Но на этот вопрос я никогда не получал прямого ответа. Обычно ответ начинался откуда-то издалека; постепенно расширяясь, он охватывал собою всЈ, так что в конце концов ответ на мой вопрос включал ответы на все возможные вопросы; естественно, что я не мог удержать его в памяти.Помню, как однажды, когда я особенно ясно понял всЈ, что мне хотелось понять, я решил отыскать какую-нибудь формулу или ключ, который дал бы мне возможность припомнить на следующий день то, что я понял. Я хотел кратко суммировать всЈ, что мне стало понятно, и записать, если удастся, в виде одной фразы то, что необходимо для повторного приведения себя в такое же состояние как бы одним поворотом мысли, без какой-либо предварительной подготовки. В течение всего эксперимента мне казалось, что это возможно. И вот я отыскал такую формулу - и записал еЈ карандашом на клочке бумаги.На следующий день я прочЈл фразу: 'Мыслить в других категориях!' Таковы были слова, но в чЈм же их смысл? Куда делось всЈ то, что я связывал с этими словами, когда их писал? ВсЈ исчезло, всЈ пропало, как сон. Несомненно, фраза 'мыслить в других категориях' имела какой-то смысл, но я не мог его припомнить, не мог до него добраться.Позднее точно такое же случалось со многими другими словами и фрагментами идей, которые оставались у меня в памяти после опытов. Сначала эти фразы казались мне совершенно пустыми. Я даже смеялся над ними, обнаружив в них полное подтверждение невозможности передать оттуда сюда хоть что-то. Но постепенно в моей памяти кое-что начало оживать, и по прошествии двух-трЈх недель я всЈ лучше и лучше вспоминал то, что было связано с этими словами. И хотя их содержание продолжало оставаться неясным, как бы видимым издалека, я всЈ же начал
усматривать особый смысл в словах, которые поначалу казались мне лишь отвлечЈнными обозначениями чего-то, не имеющего практической ценности.То же самое повторялось почти каждый раз. На следующий день после эксперимента я помнил очень немногое. Но уже к вечеру порой начинали возвращаться кое-какие неясные воспоминания. Через день я мог вспомнить больше; в течение же следующих двух или трЈх недель удавалось восстановить отдельные детали эксперимента, хотя я прекрасно сознавал, что в памяти всплывает лишь ничтожно малая часть пережитого. Когда же я пробовал проводить опыты чаще, чем раз в две-три недели, всЈ смешивалось, и я не мог уже ничего вспомнить.Но продолжу описание удачных экспериментов. Неоднократно, почти всегда, я чувствовал, что, переходя через второй порог, я прихожу в соприкосновение с
самим собою, с тем 'я', которое всегда пребывает внутри меня, всегда видит меня и говорит мне нечто, чего я в обычном состоянии сознания не в силах понять и даже услышать.Почему же я не могу этого понять?Я отвечал себе: потому, что в обычном состоянии во мне звучат одновременно тысячи голосов, которые и создают то, что мы называем нашим 'сознанием', нашими мыслями, чувствами, настроениями, воображением. Эти голоса заглушают звук того голоса, который доносится из глубины. Мои эксперименты ничего не прибавили к обычному 'сознанию'; они только
сузили его; но как раз благодаря этому сужению его мощность неизмеримо возросла.Что, собственно, делали эти эксперименты? Они заставляли все другие голоса замолчать, погружали их в сон, делали неслышными. И тогда я начинал слышать другой голос, который доносился как бы сверху, из какого-то пункта
у меня над головой. Тогда-то я и понял, что вся задача заключается в том, чтобы слышать этот голос
постоянно, сохранять с ним непрерывную связь. То существо, которому принадлежал голос, знало и понимало всЈ, а самое главное - было свободно от тысяч мелких отвлекающих 'личных' мыслей и настроений. Оно могло принимать всЈ спокойно и объективно, таким, каково оно есть на самом деле. И в то же время
это был я. Как так могло случиться и почему в обычном состоянии я был так далеко от самого себя, если голос и впрямь принадлежал мне, - этого я не мог объяснить. Во время экспериментов я называл мою обычную личность 'я', а другое существо - 'он'. Иногда же, наоборот, обыденную личность - 'он', а другую - 'я'. Позднее я ещЈ вернусь к общей проблеме 'я' и к пониманию 'я' в новом состоянии сознания, ибо всЈ это гораздо сложнее, чем простая замена одного 'я' другим.А сейчас попробую описать (насколько это сохранилось в моей памяти), как этот 'он' или 'я' смотрело на веши, в отличие от обычного 'я'.Помню, как однажды я сидел на диване, курил и смотрел на пепельницу. Это была самая обыкновенная медная пепельница. И вдруг я почувствовал, что начинаю понимать, что такое пепельница; вместе с тем, с некоторым удивлением, почти со страхом я ощутил, что до той поры не понимал еЈ, что мы вообще не понимаем самых простых окружающих нас вещей.Пепельница вызвала во мне водоворот мыслей и образов. Она содержала в себе бесконечное обилие фактов и событий, она была связана с бесчисленным множеством вещей. Прежде всего с тем, что касается табака и курения. Это сразу же вызвало тысячи образов, картин, воспоминаний. Затем сама пепельница - как она появилась на свет? И как появились те материалы, из которых она изготовлена? В данном случае медь - что такое медь? И как люди впервые еЈ обнаружили? Как научились ею пользоваться? Где и как была добыта медь, из которой сделана эта пепельница? Какой обработке она подверглась, как еЈ перевозили с места на место? Сколько людей работало над ней или в связи с ней? Как медь оказалась превращЈнной в пепельницу? Эти и иные вопросы об истории пепельницы до того самого дня, как она появилась на моЈм столе...Помню, как я записал несколько слов на листке, чтобы удержать в памяти хоть некоторые из своих мыслей. И вот назавтра я прочЈл:'Человек может сойти с ума из-за одной пепельницы.'Смысл всего, что я воспринял, состоит в том, что по одной пепельнице можно познать
всЈ. Невидимыми нитями пепельница связана со всеми вещами этого мира, и не только с настоящим, но и со всем прошлым и со всем будущим. Зная пепельницу, я знаю всЈ.Конечно, это описание ни в малейшей степени не выражает подлинного ощущения, ибо первым и главным было впечатление, что пепельница живЈт, думает, понимает и рассказывает о себе. ВсЈ, что я узнал, я узнал от самой пепельницы.Вторым впечатление был чрезвычайно эмоциональный характер всех знаний, связанных с пепельницей.'ВсЈ живЈт! - сказал я себе в самой гуще этих наблюдений. - Нет ничего мЈртвого; мертвы только мы сами. Если бы мы ожили хоть на мгновение, мы почувствовали бы, что всЈ живо, что все вещи живут, думают, ощущают и могут разговаривать с нами.'Этот случай с пепельницей напоминает мне другой, когда ответ на мой вопрос был дан в виде характерного зрительного образа.Однажды, находясь в том состоянии, в которое меня приводили мои эксперименты, я задал себе вопрос: 'Что же такое мир?'И сейчас же передо мной возник образ какого-то большого цветка, наподобие розы или лотоса. Его лепестки непрерывно распускались изнутри, росли, увеличивались в размерах, выходили за пределы цветка, затем каким-то образом вновь возвращались внутрь, и всЈ начиналось сначала. Этот процесс невозможно выразить словами. В цветке было невероятное количество света, движения, цвета, музыки, эмоций, волнения, знания, разума, математики и непрерывного, постоянного роста. В то время как я смотрел на цветок,
кто-то, казалось, объяснял мне, что это и есть 'мир', или 'Брахма', в его чистейшем аспекте и в наивысшем приближении к тому, что существует реально. 'Если бы приближение было ещЈ большим, это был бы сам Брахма, каков он есть' - промолвил голос.Последние слова прозвучали своеобразным предупреждением, как если бы Брахма в своЈм реальном аспекте был опасен, мог поглотить и уничтожить меня. Здесь опять-таки возникала бесконечность.Этот случай и символ Брахмы, или 'мира', сохранившийся в моей памяти, очень меня заинтересовал, ибо объяснял происхождение других символов и аллегорических образов. Позднее я решил, что понял принцип формирования атрибутов разнообразных божеств и смысл многих мифов. Кроме того, этот случай обратил моЈ внимание на другую важную особенность экспериментов, а именно, на то, как мне сообщались идеи в необычном состоянии сознания после второго порога.Как я уже говорил, идеи передавались мне не словами, а звуками, формами, 'схемами' или символами. Обычно всЈ и начиналось с появления 'схем' или иных форм. Как упоминалось выше, 'голоса' представляли собой характерную черту переходного состояния, и когда они прекратились, их место заняли формы, т.е. звуки, 'схемы' и т.п., псоле чего следовали зрительные образы, наделЈнные особыми свойствами и требующие подробных объяснений. 'Брахма', видимый в форме цветка, может служить примером такого зрительного образа, хотя обычно эти образы были гораздо проще и имели что-то общее с условными знаками или иероглифами. Они составляли форму речи или мысли, вернее, той функции, которая соответствовала речи или мысли в том состоянии сознания, которого я достиг. Знаки или иероглифы двигались и менялись передо мной с головокружительной ьыстротой и выражали переходы, изменения, сочетания и соответствия идей. Только такой способ 'речи' оказывался достаточно быстрым для той скорости, какой достигла мысль. Никакие другие формы нужной скоростью не обладали. И вот эти
движущиеся знаки вещей указывали на начало нового мышления, нового состояния сознания. Словесное мышление становилось совершенно невозможным. Я уже говорил, что промежуток между двумя словами одной фразы занимал слишком много времени. Словесное мышление не могло в этом состоянии угнаться за мыслями.Любопытно, что в мистической литературе имеется немало указаний на эти 'обозначения вещей'. Я даю им то же название, что и Якоб БЈме, не сомневаясь при этом, что БЈме говорил точно о тех же знаках, которые видел я. Для себя я называл их 'символами', но по внешней форме правильнее было бы назвать их движущимися иероглифами. Я попробовал зарисовать некоторые из них, и хотя иногда это удавалось, на следующий день было очень трудно связать полученные фигуры с какими-нибудь идеями. Но один раз получилось нечто очень интересное.Я нарисовал линию с несколькими штрихами на ней.Число штрихов здесь несущественно; важно то, что они расположены друг от друга на неравном расстоянии. Я получил эту фигуру следующим образом.В связи с некоторыми фактами из жизни моих знакомых я задал себе довольно сложный вопрос: каким образом судьба одного человека может повлиять на судьбу другого? Сейчас я не в состоянии в точности воспроизвести вопрос, но помню, что он был связан с идеей причинно-следственных законов, свободного выбора и случайности. ВсЈ ещЈ продолжая в обычном состоянии думать об этом, я представил себе жизнь одного моего знакомого и тот случай в его жизни, благодаря которому он встретился с другими людьми, оказав самое решительное влияние на их жизнь, тогда как и они, в свою очередь, вызвали важные перемены в его жизни. Размышляя таким образом, я внезапно увидел все эти пересекающиеся жизни в виде простых знаков, а именно: в виде линий со штрихами. Количество штрихов уменьшалось или возрастало; они приближались к друг другу или удалялись; в их внешнем виде, приближении или отдалЈнности, а также в сочетании разных линий с различными штрихами выражались идеи и законы, управляющие жизнью людей.Позднее я ещЈ вернусь к смыслу этого символа. В настоящее время я только объясняю метод получения новых идей в необычном состоянии сознания.Особую часть моих переживаний составляло то, что можно назвать отношением к самому себе, точнее, к своему телу. ВсЈ оно стало живым, мыслящим, сознательным. Я мог разговаривать с любой частью тела, как если бы она была живым существом; я мог узнавать от неЈ, что еЈ привлекает, что ей нравится, а что не нравится, чего она боится, чем живЈт, чем интересуется, в чЈм нуждается. Такие беседы с сознаниями физического тела открыли передо мной совершенно неизведанный мир.В своей книге 'Tertium Organum' я попытался описать некоторые результаты своих опытов, говоря о сознаниях, которые
не параллельны нашему.Эти сознания (ныне я называю их сознаниями физического тела) имели очень мало общего с нашим сознанием, которое объективирует внешний мир и отличает 'я' от 'не-я'. Сознания физического тела были полностью погружены в себя. Они знали только себя, только 'я'; 'не-я' для них не существовало. Они могли думать только о себе, говорить только о себе, зато они знали о себе всЈ, что можно было знать. Тогда я понял, что их природа и форма их существования состояла в том, чтобы постоянно говорить о себе: о том, что они такое, что им нужно, чего они хотят, что им приятно и что неприятно, какие опасности им угрожают, что могло бы предупредить или устранить эти опасности.В обычном состоянии мы не слышим эти голоса по отдельности. Только их общий шум, как бы их совестный фон чувствуется нами в виде форме нашего физического состояния или настроения.Я не сомневаюсь, что, если бы могли сознательно вступать в связь с этими 'существами', мы узнавали бы от них всЈ, что касается состояния каждой функции организма вплоть до мельчайших подробностей. Первая мысль, которая приходит в этой связи на ум, - что такая способность была бы очень полезной в случае заболеваний и функциональных расстройств для правильных диагнозов, для профилактики заболеваний и их лечения. Если бы удалось вступать в связь с этими сознаниями и получать от них информацию о состоянии и потребностях организма, медицина стала бы, наконец, на твЈрдую почву.Продолжая эксперименты, я всЈ время старался найти средство для перехода от абстракций к конкретным фактам. Хотел выяснить, существует ли возможность усилить обычные способности восприятия или открыть в себе новые способности, в особенности касающиеся восприятия событий во времени - в прошлом или настоящем. Я задавал себе вопрос: можно ли видеть без помощи глаз - на огромном расстоянии или сквозь стену, или в закрытых вместилищах (например, читать письма в конвертах, книги на полках) и т.д. Мне не было ясно, возможны такие вещи или нет. Но с другой стороны, я знал, что все попытки проверить феномены ясновидения, которые иногда описываются, неизменно кончались неудачей.Во время своих опытов я неоднократно пытался что-нибудь 'увидеть'; например, находясь в доме, - то, что происходит на улице, причЈм такие детали, которые я не мог бы увидеть обычным способом; старался 'увидеть' кого-нибудь из своих близких, и установить, чем он занят в момент наблюдения; или же воссоздать в подробностях сцены из прошлого, которые я знал лишь в отрывках.Как-то я положил несколько старых фотографий в одинаковые конверты, перемешал конверты и попробовал 'увидеть', чей портрет я держу. То же самое я проделывал с игральными картами.Убедившись в безуспешности своих попыток, я решил пробовать воспроизвести в виде ясного умственного образа какое-нибудь событие, которое, бесспорно, хранилось в моей памяти, хотя в обычном состоянии я не смог бы отчЈтливо его вспомнить. К примеру, 'увидеть' Невский проспект, начиная от Знаменской площади, со всеми его домами и вывесками, следующими друг за другом. Но и это ни разу не удалось мне преднамеренно. А ненамеренно, при разных обстоятельствах, я не однажды видел себя шагающим по Невскому; в этих случаях я 'видел' дома и вывески в точности там, где они находились на самом деле.В конце концов я признал неудовлетворительными все свои попытки перейти к конкретным фактам. Это или было совершенно невозможно, или не удавалось из-за моего неправильного подхода к делу.Но два случая показали мне, что существует возможность значительно усилить наши способности восприятия обычных событий жизни.Однажды я достиг если не настоящего ясновидения, то, несомненно, заметного усиления зрительных способностей. Дело было на одной из улиц Москвы через полчаса после эксперимента, который показался мне совершенно неудачным. И вдруг на несколько секунд моЈ зрение приобрело такую необыкновенную остроту, что я совершенно ясно рассмотрел лица людей на расстоянии, на котором обычно трудно отличить одну фигуру от другой.Второй случай произошЈл в Петербурге; была вторая зима моих опытов. Обстоятельства сложились так, что в течение всей зимы я не мог выехать в Москву, хотя в связи с некоторыми делами собирался туда съездить. И вот наконец около середины февраля я определЈнно решил, что поеду в Москву на Пасху. Вскоре после этого я снова приступил к своим экспериментам. Однажды совершенно случайно, находясь в том состоянии, когда начинали появляться движущиеся знаки или иероглифы, я подумал о Москве и о том, кого мне следует навестить там на Пасху. Внезапно, без каких-либо предупреждений, я услышал: ты не поедешь в Москву на Пасху. Почему? В ответ я увидел, как, начиная со дня описываемого опыта, события стали развиваться в определЈнном порядке и последовательности. Не произошло ничего нового; но причины, которые я хорошо знал и которые уже существовали в день моего эксперимента, развивались таким образом и привели к таким неизбежно вытекающим из них результатам, что как раз перед Пасхой возник целый ряд затруднений, в конце концов помешавший моей поездке в Москву. Сам по себе факт довольно курьЈзный; но интересной в нЈм была открываемая мне возможность рассчитать будущее, ибо оно содержалось в настоящем. Я увидел, что всЈ, происходящее накануне Пасхи, явилось прямым следствием обстоятельств, существовавших уже два месяца назад.Затем я, вероятно, перешЈл в своЈм опыте к другим мыслям, и на следующий день в моей памяти сохранился только голый результат: 'кто-то сказал мне, что на Пасху я в Москву не поеду'. Это показалось мне смешным, потому что никаких препятствий своей поездке я не видел. Потом я вообще забыл об этом эксперименте. Он выплыл в моей памяти лтшь за неделю до Пасхи, когда целая последовательность мелких обстоятельств сложилась неожиданно таким образом, что я в Москву не поехал. Это были как раз те обстоятельства, которые я 'видел' во время эксперимента, и они оказались явными последствиями того, что имелось уже два месяца назад. Ничего нового не случилось. Когда всЈ вышло в точности так, как я видел (или предвидел), я припомнил свой лпыт и все его подробности и вспомнил, что ещЈ тогда видел и знал то, что должно было произойти. В данном случае я, безусловно, соприкоснулся с возможностью иного зрения в мире предметов и событий. Но в целом, все вопросы, которые я задавал себе о реальной жизни или конкретном знании, ни к чему не приводили.Полагаю, что это обстоятельство связано о особым принципом, который стал мне ясен во время экспериментов. В обычной жизни мы мыслим тезисами и антитезисами; всегда и везде существуют 'да' или 'нет', 'нет' или 'да'. Размышляя иначе, новым способом, при помощи знаков, я пришЈл к пониманию фундаментальных ошибок нашего мыслительного процесса. Ибо в действительности в каждом отдельном случае существовало не два, а три элемента. Было не только 'да' и 'нет', а 'да', 'нет' и что-то ещЈ. И вот как раз природа этого третьего элемента, недоступная пониманию, делала непригодными все обычные рассуждения и требовала изменить основной метод мышления. Я видел, что решение всех проблем постоянно приходило от
треьего, неизвестного элемента, так сказать, появлялось с третьей стороны; и без помощи этого
третьего элемента прийти к правильному решению было бы невозможно.Далее, задавая вопрос, я очень часто сразу же видел, что он поставлен неверно. Вместо немедленного ответа на мой вопрос 'сознание', к которому я обращался, принималось поворачивать этот вопрос в разные стороны, показывая в чЈм заключается его ошибочность. Постепенно я начинал видеть, в чЈ его неправильность; и как только мне удавалось понять ошибочность своего вопроса,
я видел ответ. Но этот ответ всегда заключал в себе
третий элемент, который я до сих пор не мог увидеть, потому что мой вопрос был построен на двух элементах - на тезисе и антитезисе.Я сформулировал это для себя следующим образом: вся трудность заключается в правильной постановке вопросов. Если бы мы умели правильно ставить вопросы, мы получали бы ответы. Правильно поставленный вопрос уже содержит в себе ответ; но этот ответ совсем не похож на то, что мы ожидаем. Он всегда будет находиться на другом плане, который в обычный вопрос не включЈн.В нескольких случаях, когда я пробовал думать шаблонными словами или идеями, я пережил странное ощущение, напоминающее физический шок. Передо мной открывалась совершенная пустота, ибо в реальном мире, с которым я соприкасался, не было ничего, что соответствовало бы этим словам или идеям. Любопытно было ощутить неожиданную пустоту там, где я рассчитывал найти нечто, пусть не совсем прочное и определЈнное, но, по крайней мере, существующее.Я уже сказал, что не обнаружил в своих экспериментах ничего, что соответствовало бы теософским 'астральным' телам или 'астральному' миру; ничего, что соответствовало бы 'перевоплощениям' или 'будущей жизни' в обычном смысле этого слова, т.е. тем или иным формам существования душ умерших. ВсЈ это не имело смысла и не только не выражало какой бы то ни было истины,
но и прямо не противоречило истине. Когда я старался ввести в свои мысли вопросы, связанные с такими идеями, на них не давалось ответов; слова оставались лишь словами, и
их нельзя было выразить какими-либо иероглифами.То же самое произошло сл многими другими идеями, например, с идеей 'эволюции', как еЈ понимает 'научное' мышление. Она ничему не соответствовала и ничего не выражала. В мире реальностей для неЈ не оказалось места.Я понял, что могу определять, какие идеи являются живыми и какие - мЈртвыми: мЈртвые идеи не выражались иероглифами, а оставались словами. Я обнаружил, что в обычном человеческом мышлении имеется огромное количество таких мЈртвых идей. Кроме уже упомянутых, к мЈртвым идеям принадлежали все так называемые социальные теории. Они просто не существовали. За ними скрывались только слова и никакой реальности; точно также идея 'справедливости' (понятая в обчном смысле 'компенсации' или 'воздаяния') оказалась в высшей степени мЈртвой. Одна вещь не может компенсировать другую, один акт насилия не разрушит результаты другого акта насилия. Вместе с тем, идея справедливости в смысле 'стремления к общему благу' также оказалась мЈртвой. Вообще говоря, с этой идеей связано крупное недоразумение. Она предполагает, что вещь может существовать сама по себе и быть 'несправедливой', т.е. противоречить какому-то закону; но в реальном мире
всЈ составляет единство, в нЈм нет двух таких вещей, которые бы противоречили друг другу. Есть единственное различие: между живыми и мЈртвыми вещами. Но как раз это различие мы не понимаем, и выразить эту идею нашим языком, как бы мы ни старались, вряд ли удастся.ВсЈ это отдельные примеры. Фактически же все идеи и понятия, которыми живут люди, оказались
несуществующими.С глубоким изумлением я убедился в том, что лишь очень немногие идеи соответствуют реальным фактам., т.е. существуют. Мы живЈм в совершенно нереальном, фиктивном мире, спорим о несуществующих идеях, преследуем несуществующие цели, изобретаем всЈ, даже самих себя.Но, с другой стороны, в противоположность мЈртвым идеям, которые не существовали
нигде, являлись и живые идеи, непрерывно встречающиеся вновь и вновь во всЈм, о чЈм я в то время размышлял, что узнавал или понимал.Во-первых, существовала идея
триады, или троицы, которая входила во всЈ. Затем весьма важное место занимала и многое могла объяснить идея четырЈх элементов:
огня, воздуха, воды и земли. Эта идея была реальной, и во время экспериментов я понимал, как она входит во всЈ и соединяется со всем благодаря триаде. Но в обычном состоянии связь и значение этих двух идей от меня ускользали.Далее, существовала идея
причины и следствия. Как я уже упоминал, в иероглифах эта идея выражалась весьма определЈнным образом; но она никоим образом не была связана с идеей 'перевоплощения' и относилась исключительно к обычной земной жизни.Очень большое, пожалуй, главное место во всЈм, что я узнал, занимала идея 'я'. Иначе говоря, чувство или ощущение 'я' каким-то непонятным образом менялось внутри меня. Выразить это словами очень трудно. Обычно мы плохо понимаем, что в разные моменты нашей жизни мы по-разному ощущаем своЈ 'я'. В этом случае, как и во многих других, мне помогли мои же более ранние опыты и наблюдения снов. Я знал, что во сне 'я' ощущается иначе, не так, как в состоянии бодрствования; также по-иному, но совсем иначе ощущалось 'я' и в моих экспериментах. Чтобы выразить это точнее, скажу, что всЈ, что обычно воспринималось как 'я', стало 'не-я'; а то, что воспринималось как 'не-я', стало 'я'. Но и это далеко от точного описания того, что я ощущал и что узнавал. Думаю, что точная передача здесь вообще невозможна. Необходимо только отметить, что насколько я могу припомнить, новое ощущение 'я' во время первых экспериментов вызывало у меня ужас. Я чувствовал, что исчезаю, теряюсь, превращаюсь в ничто. Это был всЈ тот же ужас бесконечности, о котором я уже говорил; но только возник он с противоположной стороны: в одном случае меня поглощало ВсЈ, в другом - Ничто. Но это не играло роли, ибо ВсЈ оказывалось эквивалентным Ничто.И вот что замечательно: позднее, в последующих экспериментах, то же самое исчезновение 'я' вызывало уже во мне чувство необыкновенного спокойствия и уверенности, которое нельзя сравнить ни с одним из обычных наших чувств и ощущений. В то же время я как будто понимал, что все неприятности, заботы и беспокойства связаны с обычным ощущением 'я', проистекают из него, а также образуют его и поддерживают. Поэтому с исчезновением 'я' исчезали и все горести, заботы и волнения. Когда я ощущал, что я не существую, всЈ остальное делалось очень простым и лЈгким. В эти мгновения я даже удивлялся по поводу того, что мы взваливаем на себя такую ответственность, когда во всЈ вводим 'я' и во всЈм начинаем с 'я'. В наших идеях и ощущениях 'я' есть какая-то ненормальность, своеобразный фантастический самообман, граничащий с кощунством, как если бы каждый из нас называл себя Богом. Я чувствовал, что только Бог мог называть Себя 'Я', что только Бог и есть Я. Но и мы называем себя 'я', не замечая скрытой в этом иронии.Как я уже сказал, необычные переживания, связанные с моими экспериментами, начались с изменений в восприятии 'я'; вряд ли они были бы возможны в случае сохранения обычного восприятия 'я'. Эти изменения - самое существенное в новом состоянии сознания; от них зависело всЈ, что я чувствовал и чему мог научиться. Что же касается того, что я узнал во время своих экспериментов (особенно того, что относится к расширению познавательных способностей), то там оказалось много необычного, что не входит ни в одну из известных мне теорий.Сознание, общавшееся со мной при помощи движущихся иероглифов, придавало этому вопросу особое значение; оно стремилось запечатлеть в моЈм уме всЈ, что было с ним связано, делая, таким образом, главный упор на методах познания.Я хочу сказать, что иероглифы объяснили мне, что, кроме обычного познания, основанного на показаниях органов чувств, расчЈтах и логического мышления, существуют
три других вида познания, которые отличаются друг от друга и от обычного способа познания не степенью, не формой, не качеством, а всей своей природой, как отличаются друг от друга явления совершенно разных порядков, не имеющих общих измерений. В нашем языке для таких явлений имеется лишь одно название; если мы признаЈм их существование, мы называем их интенсивным, усиленным познанием; т.е. признавая их отличие от обычного познания, мы не понимаем их отличия друг от друга. Согласно иероглифам, именно это является главным фактором, мешающим нам правильно понять взаимоотношение между нами и миром.Прежде чем попытаться дать определение 'трЈм видам познания', я должен сделать одно замечание. Сообщениям о формах познания всегда предшествовал какой-нибудь мой вопрос, не имевший определЈнной связи с проблемами познания, но, очевидно, как-то противоречивший неизвестным мне законам познания. Так, например, эти сообщения почти всегда возникали тогда, когда я пытался из области абстрактных проблем перейти к конкретным явлениям и задавал вопросы, касавшиеся живых людей или реальных предметов, или же меня самого в прошлом, настоящем или будущем.В таких случаях я получал ответ: то, что ты хочешь узнать, можно узнать тремя способами. Имелось в виду, что существует три способа познания, - не считая, конечно, обычного, с помощью органов чувств, расчЈтов и логического мышления, который при этом не рассматривался и возможности которого предполагались известными.Далее следовало описание характерных признаков и свойств каждого из трЈх способов. Казалось, кто-то старался передать мне правильные понятия о вещах, считая особенно важным, чтобы именно
это я понял как следует.Попытаюсь по возможности точно сообщить читателю всЈ, что относится к данному вопросу; сомневаюсь, однако, что мне удастся полностью выразить даже то, что понял я сам.
Первое познание происходит необычным путЈм, как бы благодаря внутреннему зрению; оно касается вещей и событий, с которыми я связан непосредственно и в которых прямо и лично заинтересован: например, если я узнаю что-нибудь о событии, которое должно произойти в ближайшем будущем со мной или с кем-то, кто мне дорог, причЈм узнаю об этом не обычным способом, а при помощи внутреннего зрения, это и будет познанием первого вида. Если я узнаю, что пароход, на котором я собираюсь плыть, потерпит крушение или что в такой то день одному из моих приятелей будет грозить серьЈзная опасность, и что при помощи таких-то шагов я смогу еЈ предотвратить, - это будет познанием первого вида, или просто
первым познанием. Необходимое условие этого познания составляет личный интерес. Личный интерес особым образом соединяет человека с предметами и событиями, сообщая ему во взаимоотношениях с ними некую 'познавательную позицию'. Личный интерес, т.е. присутствие заинтересованной личности, является едва ли не главным условием 'угадывания судьбы', 'ясновидения', 'предсказания будущего'; без личного интереса это познание почти невозможно.
Второе познание также имеет дело с вещами и событиями нашей жизни, для познания которых, как и в первом случае, мы не располагаем обычными средствами, но при втором познании ничто не связывает нас с объектом или событием лично. Если я узнаю, что потерпит крушение парход, судьба которого меня лично не интересует, на котором не плывут ни мои друзья, ни я сам; или что делается в соседнем доме, не имеющем ко мне никакого отношения; или кем в действительности были личности, признанные историческими загадками (такие как 'Железная Маска', Димитрий Самозванец или граф Сен-Жермен); или опишу прошлое либо будущее какого-нибудь человека, опять-таки не имеющего ко мне никакого отношения, - всЈ это будет познанием второго вида. Познание второго вида является самым трудным, почти невозможным: если человек специально или при помощи специальных методов узнаЈт больше, нежели это доступно другим людям, он, несомненно, приобретает это знание первым способом.Второй вид познания содержит в себе нечто незаконное. Это и есть 'магия' в полном смысле этого слова. По сравнению с ним первый и третий способы познания представляются простыми и естественными, хотя первый путь, связанный с эмоциональным подходом, предчувствиями и разного рода желаниями, выглядит психологическим трюком, а третий вид познания кажется продолжением обычного познания, но следующим новым линиям и новым принципам.
Третье познание основывается на знании механизма всего существующего. Зная весь механизм и взаимоотношение отдельных его частей, легко найти мельчайшую деталь и с абсолютной точностью предрешить всЈ, что с ней связано. Таким образом, третье познание есть познание, основанное на расчЈте. Рассчитать можно всЈ. Если известен механизм всего существующего, можно вычислить, какая погода будет стоять в течение месяца или целого года; вполне возможно определить день и час любого случая. Можно будет рассчитать значение и смысл любого наблюдаемого события, даже самого малого. Трудность познания третьего рода состоит, во-первых, в необходимости знать весь механизм для познания мельчайшей вещи; во-вторых, в необходимости привести в движение всю колоссальную машину знания для того, чтобы узнать нечто совершенно незначительное и мелкое.Вот приблизительно и всЈ, что я 'узнал' или 'понял' о трЈх видах познания. Я хорошо вижу, что идея выражена в этом описании неадекватно, так как многое, возможно, самое важное, давно ускользнуло из моей памяти. Это справедливо по отношению не только к вопросу о познании, но и ко всему, что я писал здесь о своих экспериментах. К таким описаниям следует относится с большой осторожностью, понимая, что в них утрачено девяносто девять процентов того, что чувствовалось и понималось во время самих экспериментов. Очень своеобразное место в моих экспериментах занимали попытки узнать что-либо об умерших. Обычно такие вопросы оставались без ответа, и я смутно сознавал, что в них самих скрывается какая-то приниципиальная ошибка. Но однажды я получил на свой вопрос совершенно ясный ответ. Более того, этот ответ был связан с ощущением смерти, которое я пережил за десять лет до описываемых экспериментов; само ощущение было вызвано состоянием интенсивной эмоции.Говоря об этих случаях, я вынужден коснуться чисто личных переживаний, связанных со смертью одного близкого мне человека. В то время я был очень молод, и его смерть произвела на меня совершенно угнетающее впечатление. Я не мог думать ни о чЈм другом и старался понять загадку его исчезновения, как-то разрешить еЈ; мне хотелось также уяснить взаимные связи людей. И вдруг во мне поднялась волна новых мыслей и чувств, оставившая после себя ощущение удивительного спокойствия. На мгновение я увидел, почему мы не можем понять смерть, почему она так пугает нас, почему мы не в состоянии найти ответы на вопросы, которые задаЈм себе в связи с проблемой смерти. Этот умерший человек, о котором я думал, не мог умереть уже потому, что он никогда не существовал. В этом и заключалось решение вопроса. В обычных условиях я видел не его самого, а как бы его тень. Тень исчезла; но реально существовавший человек исчезнуть не мог. Он был больше того, каким я его видел, 'длиннее', как я сформулировал это для себя; и в этой 'длине' неким образом скрывался ответ на все вопросы.Внезапный и яркий поток мыслей исчез так же быстро, как и появился. Через несколько секунд от него осталось только что-то вроде мысленного образа. Я увидел перед собою две фигуры. Одна, совсем небольшая, напоминала неясный человеческий силуэт. Она представляла собой этого человека, каким я его знал. Другая фигура была подобна дороге в горах; видно было, как она петляет среди холмов, пересекает реки и исчезает вдали. Вот чем он был в действительности, вот чего я не мог ни понять, ни выразить. Воспоминание об этом переживании долгое время сообщало мне чувство покоя и доверия. Позднее идеи высших измерений позволили мне найти формулировку для того необычного 'сна в бодрственном состоянии', как я называл своЈ переживание.И вот нечто, напоминающее описанный случай, произошло со мной во время моих опытов.Я думал о другом человеке, который также был мне близок; он умер за два года до опытов. В обстоятельствах его смерти, как и в событиях последнего года жизни я находил немало неясного; было много и такого, за что я мог в глубине души порицать себя, - главным образом за то, что отдалился от него, не был с ним достаточно близок, когда он, возможно, нуждался во мне. Находились, конечно, возражения против подобных мыслей; но полностью избавиться от них я не мог; и они опять привели меня к проблеме смерти, а также к проблеме жизни по ту сторону смерти.Помню, как однажды во время эксперимента я сказал себе, что если бы я верил в 'спиритические' теории и в возможность общения с умершими, то хотел бы увидеть этого человека и задать ему один вопрос - всего один!И вдруг, без всякой подготовки, моЈ желание исполнилось, и я его
увидел. Это не было зрительное ощущение: то, что я увидел, не было похоже на его внешнюю оболочку; передо мной мгновенно промелькнула
вся его жизнь. Эта жизнь и была им. Человек, которого я знал и который умер, никогда не существовал. Существовало что-то совсем другое, ибо жизнь его не была простой вереницей событий, как мы обычно описываем жизнь какого-то человека; жизнь - есть мыслящее и чувствующее
существо, которое не меняется фактом смерти. Знакомый мне человек был как бы
лицом этого существа; лицо, скажем, с годами меняется, но за ним всегда стоит одна и та же неизменная реальность. Выражаясь фигурально, можно сказать, что я видел этого человека и разговаривал с ним. На самом же деле, при этом отсутствовали зрительные впечатления, которые можно было бы описать; не было ничего похожего на обычный разговор. Тем не менее, я знаю, что это был
он; и именно он сообщил мне о себе гораздо больше, чем я мог спросить. Я увидел с полной очевидностью, что события последних лет его жизни были также неотделимы от него, как и черты лица, которые я знал. Все эти события последних лет его жизни были чертами лица его жизни, и никто не мог ничего в них изменить, совершенно также, как никому не удалось бы изменить цвет его волос и глаз или форму носа. Точно также никто не был виноват в том, что данный человек обладал именно этими чертами лица, а не другими.Черты его лица, как и черты последних лет жизни, были его свойствами; это был он. Видеть его без событий последних лет его жизни было бы также необычно, как вообразить его с другой физиономией, - тогда это был бы не он, а кто-то другой. Вместе с тем, я понял, что никто не несЈт ответственности за то, что он был самим собой и никем иным. Я понял, что мы зависим друг от друга в гораздо меньшей степени, чем думаем; мы ответственны за события в жизни другого человека не больше, чем за черты его лица. У каждого своЈ лицо со своими особыми чертами; точно также у каждого своя судьба, в которой другой человек может занимать определЈнное место, но ничего не в состоянии изменить.Но уяснив это, я обнаружил, что мы гораздо теснее, чем думаем, связаны с нашим прошлым и людьми, с которыми соприкасаемся; я понял со всей очевидностью, что смерть ничего в этом не меняет. Мы остаЈмся привязанными ко всем тем, к кому были привязаны. Только для общения с ними необходимо особое состояние сознания.Я мог бы объяснить те идеи, которые в этой связи понял, следующим образом: если взять ветвь дерева с отходящими от неЈ побегами, то излом ветви будет соответствовать человеку, каким мы его обычно видим; сама ветвь - жизнь этого человека, а побеги - жизни тех людей, с которыми он сталкивается.Иероглиф, описанный мною ранее, линия с боковыми штрихами - это как раз и есть ветка с побегами.В моей книге 'Tertium Organum' я пытался высказать идею о 'длинном теле' человека от рождения до смерти. Термин, употребляемый в индийской философии, 'линга шарира', буквально означает 'длинное тело жизни'.Представление о человеке или о его жизни как о ветви, чьи побеги изображают жизни близких ему людей, многое связало в моЈм понимании, многое объяснило. Каждый человек является для себя такой ветвью, а другие люди, с которыми он связан, суть побеги ветви. Но для себя каждый из них - главная ветвь, и любой другой человек для него будет побегом. Любой побег, если сосредоточить на нЈм внимание, оказывается ветвью с побегами. Таким образом, жизнь человека соединяется со множеством других жизней; одна жизнь как бы входит в другую, и все вместе они образуют единое целое, природу которого мы не знаем.Идея всеобщего единства, в каком бы смысле и масштабе она ни была выражена, занимаоа очень важное место в концепции мира и жизни, сформировавшейся у меня во время необычных состояний сознания. Эта концепция мира включала в себя нечто совершенно противоположное нашему обычному взгляду на мир и нашим представлениям о нЈм. Обычно всякая вещь и всякое событие обладают для нас своей особой ценностью, особым значением и особым смыслом. Этот особый смысл, которым обладает каждая вещь, гораздо понятнее и блтже нам, чем еЈ общий смысл и общее значение, даже в тех случаях, когда мы можем предположить наличие такого общего значения.Но в новой концепции мира всЈ было иным. Прежде всего, каждая вещь являлась не отдельным целым, а частью другого целого, в большинстве случаев непостижимого для нас и неизвестного. Смысл и значение вещи предрешались природой этого великого целого и местом, которое вещь в нЈм занимала. Это полностью меняло всю картину мира. Мы привыкли воспринимать всЈ по отдельности; здесь же отдельного не существовало, и было невероятно странным видеть себя в мире, где все вещи оказывались взаимосвязанными и проистекали друг от друга. Ничто не существовало в отдельности. Я чувствовал, что отдельное существование чего-либо, включая меня самого, есть фикция, нечто несуществующее, невозможное. Чувство преодоления отдельности, чувство всеобщей связи, единства как-то объединялось с эмоциональной стороной моей концепции. Сначала это сложное переживание казалось устрашающим, подавляющим и безнадЈжным; но впоследствии, ничуть в сущности не изменившись, оно превратилось в самое радостное и радужное ощущение, какое только могло быть.Далее, имелась картина или мысленный образ, входивший во всЈ и являющийся необходимой частью каждого логического или алогического построения. Этот образ выступал в двух аспектах, взятых вместе, т.е. в виде целого мира и любой отдельной его части, любой отдельной стороны мира, жизни. Один аспект был связан с Первым Принципом. Я как бы видел возникновение всего мира, возникновение каждого явления и каждой идеи. Другой же аспект был связан с отдельными предметами: я видел мир или событие, интересовавшие меня в какой-то отдельный момент, в их конечном проявлении, т.е. такими, какими мы видим их вокруг себя, но в связи с непонятным для нас целым. Но между первым и вторым аспектами постоянно возникал некий разрыв, подобный пропасти, пустоте. Графически я мог изобразить его примерно так: вообразите, что из одной точки выходят три линии, каждая из которых, в свою очередь, дробится на три новые линии, каждая из них - ещЈ раз на три и так далее. Постепенно линии дробятся всЈ сильнее и сильнее; мало-помалу они приобретают всЈ более разнообразные свойства, такие как цвет, форму и т.п.; однако они не достигают реальных фактов и преобразуются в особого рода невидимый поток, который льЈтся сверху. Вообрадите теперь внизу бесконечное разнообразие явлений, собранных и классифицированных по группам; группы вновь объединяются, благодаря чему самые разнообразные явления оказываются связанными в более крупные объединения, которые можно обозначить одним знаком или иероглифом. Целый ряд таких иероглифов представляет собой жизнь или видимый мир на некотором расстоянии от неЈ. Итак, сверху идЈт процесс дифференциации, снизу - процесс интеграции. Но дифференциация и интеграция никогда не встречаются. Между тем, что находится вверху, и тем, что находится внизу, существует пустое пространство, в котором ничего не видно. Верхние линии дифференциации, умножаясь в числе и приобретая разнобразную окраску, быстро сливаются и погружаются в это пустое пространство, отделяющее то, что находится вверху, от того, что находится внизу. А снизу всЈ бесконечное разнообразие явлений очень скоро преобразуется в принципы, необыкновенно богатые по своему смыслу и иероглифическим обозначениям; тем не менее, они остаются меньшими, чем самые последние из верхних линий.Именно в таком приблизительно графическом выражении являлись мне эти два аспекта мира и вещей. Я мог бы, пожалуй, утверждать, что сверху и снизу мир изображался в разных масштабах, и эти два масштаба для меня никогда не встречались, никогда не переходили один в другой, оставались несоизмеримыми. В этом как раз и состояла главная трудность, и я постоянно еЈ ощущал. Я понимал, что если бы мне удалось перекинуть мост от того, что внизу, к тому, что вверху, или, ещЈ лучше, в противоположном направлении, т.е. сверху вниз, я постиг бы всЈ, что находилось внизу, ибо, начиная сверху, т.е. с фундаментальных принципов, было бы легко и просто понять всЈ, находящееся внизу. Но мне никак не удавалось соединить принципы с фактами, как я уже сказал, хотя все факты быстро погружались в усложнЈнные иероглифы, эти последние всЈ же сильно отличались от
верхних принципов.Ничто из того, что я пишу о своих экспериментах, ничто из того, что можно ещЈ о них сказать, не будет понято, если не обратить внимания на их постоянный эмоциональный тон. Эти опыты вовсе не были моментами покоя, бесстрастия и невозмутимости; наоборот, они были пронизаны эмоциями, чувствами, почти страстью.Самой необычной вещью, связанной с экспериментами, было возвращение, переход к обычному состоянию, которое мы называем жизнью. Этот момент чем-то очень напоминал смерть, по крайней мере, как я еЈ себе представляю. Возвращение обычно происходило, когда я просыпался утром после эксперимента, проведЈнного прошлым вечером. Эксперименты почти всегда завершались сном; во время сна я, вероятно, и переходил в обычное состояние и просыпался в знакомом мире - в том мире, в котором мы просыпаемся каждое утро. Но теперь этот мир имел в себе что-то чрезвычайно тягостное, представал невероятно пустым, бесцветным, безжизненным. Казалось, всЈ в нЈм стало деревянным, как если бы он был гигантской деревянной машиной со скрипучими деревянными колесами, деревянными мыслями, деревянным настроением и деревянными ощущениями. ВсЈ было страшно медленным, всЈ едва двигалось или двигалось с тоскливым деревянным скрипом. ВсЈ было мЈртвым, бездушным, бесчувственным.Они были ужасны, эти минуты пробуждения в нереальном мире после пребывания в мире реальном, в мЈртовм мире после живого, в мире ограниченном, рассечЈнным на куски, после мира целостного и бесконечного. Итак, благодаря своим экспериментам я не открыл каких-либо новых фактов, зато приобрЈл новые мысли. Когда я обнаружил, что я так и не достиг своей первоначальной цели, т.е. объективной магии, я начал думать, что искусственное создание мистических состояний могло бы стать началом нового метода в психологии. Эта цель была бы мною достигнута, если бы я умел изменять состояние своего сознания, полностью сохраняя при этом способность к наблюдению. Но как раз это оказалось совершенно невозможным. Состояния сознания менялись, но я не мог контролировать эту перемену, никогда не мог сказать
наверняка, каков будет результат эксперимента, не всегда даже был в состоянии наблюдать, так как идеи следовали одна за другой и исчезали слишком быстро. Пришлось признать, что, несмотря на открытые новые возможности, мои эксперименты не давали материала для точных выводов. Главный вопрос о взаимоотношениях субъективной и объективной магии и об отношении их к мистике остался без ответа.Но после этих экспериментов я стал по-новому смотреть на многие вещи. Я понял, что многие философские и метафизические системы, совершенно разные по своему содержанию, могли на самом деле быть попытками выразить именно то, что мне довелось узнать и что я пытался описать. Я понял, что за многими научными дисциплинами о мире и человеке, возможно, скрываются опыты и ощущения, сходные с моими, даже идентичные им. Я понял, что в течение сотен и тысяч лет мысль человека всЈ время кружила вокруг чего-то такого, что ей никак не удавалось выразить.Во всяком случае, мои эксперименты с неоспоримой ясностью установили для меня возможность соприкосновения с
реальным миром, пребывающим по ту сторону колеблющегося миража видимого мира. Я понял, что познать этот реальный мир можно; но во время экспериментов мне стало ясно, что для этого необходим иной подход, иная подготовка.Сопоставив всЈ, что я читал и слышал об этом, я не мог не увидеть, что многие до меня пришли к тем же результатам; и весьма вероятно, что многие пошли значительно дальше меня. Но все они неизбежно встречались с теми же самыми трудностями, а именно, с невозможностью передать на мЈртвом языке впечатления от живого мира. Так было со всеми, кроме тех, кому известен другой подход. И я пришЈл к выводу, что без их помощи сделать что-либо невозможно.
1912 - 1929 гг.
ГЛАВА 9. В ПОИСКАХ ЧУДЕСНОГО
Собор Парижской Богоматери. - Египет и пирамиды. - Сфинкс. - Будда с сапфировыми глазами. - Душа царицы Мумтаз-и-Махал. - Дервиши мевлеви.
1. Собор Парижской Богоматери. Когда я смотрел вниз с башен Нотр-Дам, у меня возникало множество странных мыслей. Сколько столетий прошло под этими башнями! Как много перемен - и как мало что-либо изменилось!Маленький средневековый городок, окружЈнный полями, виноградниками и лесом. Затем растущий Париж, который несколько раз передвигал свои стены. Париж последних столетий, который, как заметил Виктор Гюго, 'меняет своЈ лицо раз в пятьдесят лет'. И люди... Они вечно куда-то идут мимо этих башен, вечно куда-то торопятся - и всегда остаются там же, где были; они ничего не видят, ничего не замечают; это одни и те же люди. И башни одни и те же, с теми же химерами, которые смотрят на город, вечно меняющийся, вечно исчезающий и вечно остающийся одним и тем же.Здесь ясно видны две линии в жизни человечества. Одна - жизнь всех людей внизу; другая - линия жизни тех, кто построил Нотр-Дам. Глядя вниз с этих башен, чувствуешь, что
подлинная история человечества, достойная упоминания, и есть история строителей Нотр-Дам, а не тех, кто проходит мимо. И вы понимаете, что две эти истории несовместимы.Одна история проходит перед нашими глазами; строго говоря, это
история преступлений, ибо если бы не было преступлений, не было бы и истории. Все важнейшие поворотные моменты и стадии этой истории отмечены преступлениями: убийствами, актами насилия, грабежами, войнами, мятежами, избиениями, пытками, казнями. Отцы убивают детей, а дети - отцов; братья убивают друг друга; мужья убивают жЈн, жЈны - мужей; короли убивают подданных, подданные - королей.Это одна история - та история, которую знает каждый, история, которой учат в школе.Другая история - это история, которая известна очень немногим. Большинство людей вообще не видит еЈ за историей преступлений. Но то, что создаЈтся этой скрытой историей, существует и много позже, иногда веками, как существует Нотр-Дам. Видимая история, та, что протекает на поверхности, история преступлений, приписывает себе то, что создала скрытая история. Но в действительности видимая история всегда обманывается насчЈт того, что создала скрытая история.О соборе Нотр-Дам написано очень много; на самом же деле о нЈм известно так мало! Тот, кто не пробовал самостоятельно о нЈм что-то узнать, получить нечто из доступного материала, никогда не поверит, как мало сведений имеется о постройке этого собора. На строительство потребовалось много лет; известны имена епископов, которые так или иначе способстовали сооружению собора, а также имена королей и пап того времени. Но о самих
строителях не осталось никаких сведений; известны только их имена, да и то не все.
* Не сохранилось никаких фактов о школах, которые стояли за тем, что было создано в этот удивительный период, начавшийся приблизительно в 1000 году и продолжавшийся около четырЈх веков.Известно, что в то время существовали
школы строителей. Конечно, они должны были существовать, поскольку каждый мастер обычно работал и жил вместе со своими учениками. Так работали живописцы и скульпторы; естественно, так же работали и архитекторы. Но за этими школами стояли другие объединения очень неясного происхождения, и это были не просто школы архитекторов или каменщиков. Строительство соборов было частью колоссального и умно задуманного плана, который позволял существовать совершенно свободным философским и психологическим школам в этот грубый, нелепый, жестокий, суеверный, ханжеский и схоластический период средневековья. Школы оставили нам огромное наследство; но мы почти всЈ утратили, ибо не поняли ни его смысла, ни ценности.Школы, построившие готические соборы, были столь хорошо скрыты, что сейчас их следы находят только те,
кто уже знает, что эти школы должны были существовать. Несомненно, Нотр-Дам построила не католическая церковь XI-XII веков, у которой уже тогда были для еретиков пытки и костЈр, пресекавшие свободную мысль. Нет ни малейшего сомнения в том, что в то время церковь оказалась орудием сохранения и распространения идей
подлинного христианства, т.е. истинной религии и истинного знания, абсолютно чуждых церкви.Нет ничего невероятного в том, что план постройки соборов и организации школ под покровом строительной деятельности возник вследствие усиления 'еретикомании' в католической церкви, а также потому, что церковь быстро утрачивала качества, которые делали еЈ убежищем знания. К концу первого тысячелетия христианской эры монастыри собрали всю науку, всЈ знание своего времени. Но узаконенная охота на еретиков, их преследования, приближение эпохи инквизиции сделали невозможным пребывание знания в монастырях.Тогда для знания было найдено, вернее сказать,
создано новое подходящее убежище. Знание покинуло монастыри и перешло в школы строителей и каменщиков. Тот стиль, который впоследствии назвали 'готическим' (его характерной чертой была стрельчатая арка), в то время считался 'новым', 'современным' и был принят в качестве отличительного знака школ. Внутреннее устройство шокл представляло собой сложную организацию; они разделялись на разные ступени. А это значит, что в каждой так называемой 'школе каменщиков', где преподавались все науки, необходимые для архитектора, существовала и 'внутренняя школа', где объяснялось истинное значение религиозных аллегорий и символов, где изучалась 'эзотерическая философия', или
наука об отношениях между Богом, человеком и вселенной, т.е. 'магия'; а ведь за одну только мысль об этом людей отправляли на дыбу и сжигали на кострах. Школы продолжали существовать до Возрождения, когда стало возможным возникновение 'мирской науки'. Новая наука, увлЈкшись новизной свобоного мышления и свободного исследования, очень скоро забыла и о своЈм происхождении, и о роли 'готических' соборов в сохранении и передаче знания.Но Собор Нотр-Дам остался; до наших дней хранит он идеи школ, идеи истинных 'франкмасонов' - и показывает их нам.Известно, что Нотр-Дам, по крайней мере внешне, сейчас ближе к первоначальному замыслу по сравнению с его обликом в течение последних трЈх веков. После бесчисленных благочестивых, но невежественных переделок, после урагана революций, разрушевшего то, что избежало этих переделок, Нотр_Дам был реставрирован во второй половине XIX века - и реставрирован человеком, глубоко понимавшим его идеию. Тем не менее, трудно сказать, что здесь осталось от древнего здания, а что является новым; и не вследствие недостатка исторических данных, а потому что 'новое' зачастую на деле оказывается 'старым'.Таков, например, высокий, тонкий и острый шпиль над восточной частью собора, с которого двенадцать апостолов, возглавляемых апокалиптическими зверями как бы спускаются по четырЈм сторонам света. Старый шпиль был разрушен в 1787 году. То, что мы видим сейчас, построено в XIX веке, это работа Виолет-Ледюка, реставрировавшего собор во времена Второй Империи.Но даже Виолет-Ледюк не мог воссоздать тот
вид, который открывался с башен на город, не сумел вызвать тот сценический эффект, который, несомненно, был составной частью замысла строителей; шпиль с апостолами - неотъемлемая часть этого вида. Вы стоите на верхушке одной из башен и смотрите на восток. Город, дома, река, мосты, крохотные фигурки людей... И никто из этих людей не видит шпиля, не видит Учителей, которые нисходят на землю, следуя за апокалиптическими зверями. Это вполне естественно, ибо
оттуда, с земли, различить их трудно. Если вы спуститесь на набережную Сены, к мосту, апостолы покажутся оттуда почти такими же крохотными, как люди отсюда. К тому же они теряются в деталях крыши собора. Их можно увидеть только в том случае, если заранее знаешь о них, как это бывает во многих случаях в жизни. Но кто хочет знать?А химеры? Их принимают или просто за орнаменты, или за произведения разных художников, созданные в разное время. На самом же деле они - один из важнейших элементов замысла всего собора.Этот замысел был очень сложным. Точнее, не существовало единого проекта, а было несколько, дополняющих друг друга. Строители решили вложить в Нот-Дам всЈ своЈ знание, все свои идеи. Вы обнаруживаете здесь и математику и астрономию; некоторые необычные идеи биологии (или 'эволюции') запечатлены в каменных кустах, на которых растут человеческие головы; они расположены на баллюстраде, под летящими контрфорсами.Химеры и другие фигуры Нотр-Дам передают нам психологические идеи его строителей, главным образом, идею
сложного характера души. Эти фигуры представляют собой душу Нотр-Дам,
его различные 'я': задумчивые, меланхоличные, наблюдающие, насмешливые, злобные, погруженные в себя, что-то пожирающие, напряжЈнно вглядывающиеся в невидимую для нас даль, - как это делает, например, женщина в головном уборе монахини, которую видно над капителями колонн небольшой башенки, высоко на южной стороне собора.Химеры и все фигуры Нотр-Дам обладают удивительным свойством: около них нельзя рисовать, писать или фотографировать - рядом с ними люди кажутся мЈртвыми, невыразительными каменными изваяниями.Объяснить эти 'я' Нотр-Дам трудно, их надо почувствовать - но почувствовать их
можно. Только для этого следует выбрать время, когда Париж спокоен, а такое бывает перед рассветом, когда в полумраке можно различить некоторых из загадочных существ, которые расположились наверху.Помню одну такую ночь незадолго перед войной. По пути в Индию я сделал краткую остановку в Париже и последний раз бродил по городу. Рассветало, воздух делался холодным; меж облаков быстро скользила луна. Я обошЈл вокруг собора. Огромные массивные башни стояли, как бы насторожившись. Но я уже постиг их тайну; я обрЈл твЈрдое убеждение, которое ничто не могло изменить или поколебать: что
это существует, что помимо
истории преступлений есть и другая история, что возможно иное мышление - то, которое создало Нотр-Дам и его фигуры. Я хотел отыскать другие следы этого мышления - и был уверен, что найду их. Прошло восемь лет, прежде чем я снова увидел Нотр-Дам. Это были годы беспрецедентных потрясений и разрушений. И вот мне показалось: что-то изменилось и в Нотр-Дам, как будто он почувствовал приближение конца. В течение всех этих лет, вписавших блистательные страницы в историю преступлений, на Нотр-Дам падали бомбы, разрывались гранаты; и лишь случайно Нотр-Дам не разделил судьбы Реймсского собора, этой дивной сказки XII века, ставшего жертвой прогресса и цивилизации.Когда я поднялся на башню и вновь увидел спускающихся апостолов, я был поражЈн сколь напрасны, почти бесполезны все старания научить людей чему-то такому, что они не имеют желания знать.И снова, как я неоднократно прежде, я сумел отыскать лишь один довод, противяшийся этому чувству. А именно: возможно, цель учения апостолов и создателей Нотр-Дам состояла не в том, чтобы научить
всех людей, а лишь в том, чтобы передать
некоторые идеи
немногим через 'пространство времени'. Современная наука побеждает пространство в пределах нашей маленькой планеты. Эзотерическая наука
победила время. Она знает способы передавать свои идеи неизменными, устанавливать общение между школами, которые разделяют сотни и тысячи лет.
2. Египет и пирамиды. Первое необычное чувство Египта, которое я испытал, возникла у меня по пути из Каира к пирамидам.Уже на мосту через Нил мной овладело странное, почти пугающее чувство ожидания. Вокруг что-то становилось другим. В воздухе, в красках, в линиях - во всЈм скрывалась какая-то магия, которой я ещЈ не понимал.Быстро исчез европейский и арабский Каир; я почувствовал, что со всех сторон меня окружает подлинный Египет; я ощутил его в лЈгком дуновении ветерка с Нила, в широких лодках с треугольными парусами, в группах пальм, в изумительных розовых оттенках скал Мукаттама, в силуэтах верблюдов на дальней дороге, в фигурах женщин, облачЈнных в длинные чЈрные одеяния, со связками тростника на головах.И этот Египет ощущался как нечто невероятно реальное, как если бы я внезапно перенЈсся в другой мир, который к моему удивлению, оказался хорошо знакомым. В то же время я понимал, что этот другой мир принадлежит далЈкому прошлому. Но здесь он уже не был прошлым, проявляясь во всЈм и окружая меня как нечто настоящее. Это было очень сильное ощущение, непривычное своей определЈнностью. Оно тем более удивило меня, что Египет никогда особенно меня не привлекад; по книгам и музеям он казался не слишком интересным, даже скучным. Но сейчас я вдруг почувствовал нечто невероятно увлекательное, а главное - близкое и знакомое.Позднее, анализируя свои впечатления, я сумел найти им объяснения; но тогда они разве что удивили меня; и я прибыл к пирамидам, странно взволнованный всем, что встретил по пути.Едва мы переехали мост, как вдали появились пирамиды; затем они скрылись за садами - вновь возникли перед нами и стали постепенно расти.Приблизившись, мы увидели, что пирамиды стоят не на равнине, простирающейся между ними и Каиром; они высятся на огромном скалистом плато, которое резко вздымается над равниной. К плато ведЈт извилистая дорога; она поднимается вверх и проходит сквозь выемку, прорубленную в скале. Добравшись до конца дороги, вы оказаываетесь на одном уровне с пирамидами, перед так называемой пирамидой Хеопса со стороны входа в неЈ. На некотором отдалении справа находится вторая пирамида, за ней - третья.Поднявшись к пирамидам, вы попадаете в другой мир, совсем не тот, в котором находились десять минут назад. Там вас окружали поля, кустарники и пальмы, здесь - другая страна, другой ландшафт, царство песка и камней.
Эта пустыня, и переход к ней совершается внезапно и неожиданно.Чувство, которое я испытал в пути, охватило меня с новой силой. Непостижимое прошлое стало настоящим, и я ощутил его совсем рядом, как будто его можно было коснуться; наше настоящее исчезло и сделалось странным, чуждым, далЈким...Я зашагал к первой пирамиде. При ближайшем знакомстве оказалось, что она сложена из огромных каменных глыб, каждая высотой в пол-человеческого роста. Приблизительно на уровне трЈхэтажного дома расположено треугольное отверстие - вход в пирамиду. Как только я взобрался на плато, где стоят пирамиды, увидел их и вдохнул окружающий воздух, я почувствовал, что они живут. Мне не было нужды анализировать свои мысли об этом - я чувствовал, что это реальная, неоспоримая истина. Одновременно я понял, почему люди, которые виднелись возле пирамид, считали их мЈртвыми камнями. Потому что они сами были мЈртвыми! Каждый человек, если он вообще живой человек, не может не почувствовать, что пирамиды живут.Поняв это, я понял и многое другое.Пирамиды похожи на нас; у них такие же чувства и мысли, но только они очень стары и очень многое знают. Так они и стоят, думают, перебирают свои воспоминания. Сколько тысячелетий прошло над ними? Это известно только им самим.Они гораздо старше, чем предполагает историческая наука.Вокруг них царит покой. Ни туристы, ни проводники, ни британский военный лагерь, виднеющийся неподалЈку, не нарушают их спокойствия, не нарушают того впечатления невероятно сосредоточенной тишины, которая их окружает. Люди исчезают возле пирамид. Пирамиды огромнее и занимают большее пространство, чем кажется сначала. Длина окружности вокруг основания пирамиды Хеопса составляет почти три четверти мили; вторая пирамида немногим меньше. Люди около них незаметны. А если вы доберЈтесь до третьей пирамиды, вы окажетесь среди настоящей пустыни.Впервые попав туда, я провЈл возле пирамид целый день; на следующее утро снова отправился к ним - и в течение двух-трЈх недель, которые провЈл в Каире, ездил к пирамидам почти ежедневно.Я понял, что меня привлекает сюда особое ощущение, которое я раньше никогда и нигде не испытывал. Обычно я усаживался на песок где-нибудь между второй и третьей пирамидами и старался прервать поток своих мыслей; и вот иногда мне казалось, что я улавливаю мысли пирамид.Я не рассматривал их, как это делают туристы; я только переходил с места на место и впитывал в себя общее впечатление от пустыни и от этого странного уголка земли, где стоят пирамиды.ВсЈ здесь было мне знакомым. Солнце, ветер, песок, камни - всЈ составляло единое целое, от которого трудно уйти. Мне стало ясно, что я не смогу покинуть Египет так легко, как любое другое место. Здесь было нечто такое, что нужно найти, нечто такое, что нужно понять. Вход в Большую пирамиду находился на северной стороне, довольно высоко над землЈй. Это отверстие треугольной формы; от него идЈт узкий проход, который круто спускается вниз. Пол очень скользкий, ступеней нет, но на отполированном камне есть горизонтальные, слегка шероховатын зарубки, по которым можно идти, слегка расставив ноги. Кроме того, пол покрыт мелким песком, и на всЈм пути трудно удержаться, чтобы не скользнуть вниз. Перед вами карабкается ваш проводник-бедуин. В одной руке он держит горящую свечу, другую протягивает вам. Вы, согнувшись, спускаетесь в эту наклонную шахту. Почти сразу же становится жарко - от усилий и непривычной позы. Спуск довольно долог, но вот наконец он прекращается. Вы оказываетесь там, где когда-то вход в пирамиду был завален массивной гранитной глыбой, т.е. примерно на уровне основания пирамиды; отсюда можно продолжать путь вниз, к 'нижнему покою', а можно подняться наверх, к так называемым 'покоям царя и царицы', расположенным почти в центре пирамиды. Для этого необходимо обойти упомянутую мной гранитную глыбу.Когда-то, очень давно (согласно одним рассказам, во времена последних фараонов, согласно другим - уже при арабах), завоеватели, пытавшиеся проникнуть внутрь пирамиды, где, по слухам, хранились неслыханные сокровища, были остановлены этой гранитной глыбой. Они не смогли ни отодвинуть еЈ, ни пробить в ней ход, а потому сделали обход в более мягком камне, из которого построена пирамида.Проводник поднимает свечу. Вы щказались в довольно просторной пещере; перед вами новое препятствие, которое надо преодолеть, чтобы идти дальше. Это препятствие чем-то напоминает замерзший или окаменевший водопад; вам придЈтся по нему подняться. Двое арабов карабкаются вверх, протягивают вам руки. Взбираетесь наверх и вы. Прижимаясь к 'водопаду', пробираетесь вбок по узкому выступу и огибаете среднюю часть 'замЈрзшего' каменного каскада. Ноги скользят, держаться не за что. Наконец вы добрались. Теперь нужно подняться чуть выше, и перед вами появится узкий чЈрный вход в другой коридор, который ведЈт вверх. Хватаясь за стены, с трудом вдыхая затхлый воздух, обливаясь потом, вы медленно пробираетесь вперЈд. Свечи проводников, идущих впереди и позади вас, бросают тусклый свет на неровные каменные стены. От согнутого положения начинает болеть спина. К этому добавляется ощущение нависшей над вами огромной тяжести, вроде того, какое испытываешь в глубоких галереях шахт и подземных ходов.Наконец вы выходите на такое место, где можно стоять выпрямившись. После короткого отдыха вы оглядываетесь по сторонам и при слабом свете свечей обнаруживаете, что стоите перед входом в узкий прямой коридор, по которому можно идти не сгибаясь. Коридор ведЈт прямо к 'покою царицы'. Став к нему лицом, вы видите справа чЈрное отверстие неправильной формы; это скважина, проделанная искателями сокровищ. Она сообщается с нижним подземным помещением.На уровне вашей головы, над входом в коридор, ведущий в 'покой царицы', начинается другой коридор, который ведЈт в 'покой царя'. Этот коридор не параллелен первому, а образует с ним угол и идЈт вверх подобно крутой лестнице, начинающейся чуть выше пола.В устройстве верхнего коридора-лестницы есть много такого, что трудно понять, и это сразу бросается в глаза. Разглядывая его, я вскоре понял, что в нЈм - ключ ко всей пирамиде.Оттуда, где я стоял, было видно, что верхний коридор очень высок; по его сторонам, подобно лестничным перилам, возвышались каменные парапеты, которые спускались до самого низа, т.е. до того места, где находился я. Пол коридора не доходит до самого основания пирамиды; как я уже упоминал, он круто срезан на высоте человеческого роста над полом комнаты. Чтобы попасть в верхний коридор, нужно сначала подняться по одному из боковых парапетов, а оттуда спрыгнуть на 'лестницу'. Я называю этот коридор 'лестницей' только потому, что он круто поднимается вверх; но ступеней в нЈм нет, только стЈртые углубления для ног.Чувствуя, что пол позади вас падает, вы начинаете карабкаться, держась за один из 'парапетов'.И прежде всего вас поражает то, что всЈ в этом коридоре представляет собой точную и тонкую работу. Линии идут прямо, углы правильны. Вместе с тем, нет никакого сомнения, что коридор сделан не для ходьбы. Тогда для чего же?Ответ на этот вопрос дают 'парапеты', на которых вы замечаете метки, расположенные на одинаковом расстоянии друг от друга. Эти метки напоминают деления линейки, их точность немедленно привлекает ваше внимание. Здесь есть какая-то идея, угадывается какое-то намерение. Внезапно вам становится ясно, что вверх и вниз по этому 'коридору' должны были двигаться какие-то камни или металлические пластины, или 'повозки', которые, в свою очередь, служили опрой для измерительного аппарата и могли неподвижно закрепляться в любом положении. Метки на парапете ясно показывают, что ими пользовались для каких-то измерений, для вычисления определЈнных углов.У меня не осталось никакого сомнения, что этот коридор с парапетами - важнейшее место всей пирамиды. Его нельзя объяснить, не предположив, что какая-то 'повозка' двигалась по наклонной плоскости вверх и вниз. А это, в свою очередь, меняет всЈ понимание пирамиды и открывает совершенно новые возможности.В определЈное время года лучи некоторых звЈзд проникают в пирамиду сквозь отверстие, через которое мы входили. Так было до тех пор, пока эти звЈзды не сместились в результате протекания длительных астрономических циклов. Если предположить, что на пути лучей были установлены зеркала, тогда, проникая во входное отверстие пирамиды, они отражались в коридор и попадали на аппарат, укреплЈнный на движущейся платформе. Здесь, несомненно, производились какие-то наблюдения, записывались какие-то циклы, накапливались какие-то данные.Гранитная глыба, вокруг которой шЈл так называемый 'каменный водопад', закрывает путь этим лучам. Но значение этой глыбы, еЈ цель и
время появления совершенно неизвестны.Очень трудно определить цель и предназначение пирамиды. Пирамиды была обсерваторией, но не просто 'обсерваторией' в современном смысле этого слова, поскольку она была также и 'научным инструментом', - и не только инструментом или собранием инструментов, но и целым 'научным трактатом', вернее, целой библиотекой по физике, математике и астрономии, а ещЈ точнее - 'физико-математическим факультетом' и одновременно 'хранилищем мер'; последнее довольно очевидно, если принять во внимание измерения пирамиды, числовые соотношения еЈ высоты, основания, сторон, углов и т.д.Позднее я очень кокретно ощутил идею пирамиды; это произошло при посещении знаменитой джайпурской обсерватории Джай Сингх в Раджпутане. 'Обсерватория' представляет собой высокий квадрат, окружЈнный стенами и
сооружениями необычного вида: каменными треугольниками высотой с крупный дом, большими кругами с делениями, пустыми резервуарами, похожими на пруды с перекинутыми через них мостами и полированным медным днищем для отражения звЈзд, таинственным каменным лабиринтом, который служит для нахождения определЈнных углов и созвездий. ВсЈ это не что иное, как гигантские физические и астрономические аппараты, гномоны, квадранты, секстанты и др., т.е. инструменты, которые ныне делают из меди и хранят в ящиках. Если представить себе, что все эти аппараты (и многие другие, неизвестные нам),
соединены вместе, если предположить, что размеры и отношения их частей выражают фундаментальные отношения между разными частями, скажем, Солнечной системы, тогда мы получим в результате идею пирамиды.Я отсылаю проводника в коридор и на несколько минут остаюсь один.Какое-то очень странное чувство охватывает меня в этой каменной келье, скрытой в глубине пирамиды. Пульсация жизни, пронизывающая пирамиду и излучаемая ею, чувствуется здесь сильнее, чем где бы то ни было. Но кроме того, мне показалось, что 'покой' что-то о себе сообщает. Я оказался в окружении разных голосов; их слова как будто звучали за стеной. Я мог расслышать их, но не мог понять. Казалось, стоит сделать небольшое усилие, и я услышу всЈ. Но это усилие мне не удавалось; вероятно, дело было вовсе не в нЈм - меня отделяло от голосов что-то гораздо более важное...'Покой царицы' мало отличается от 'покоя царя', но по какой-то причине не вызывает таких же ощущений. Нижняя подземная комната, до которой труднее добраться и воздух в которой очень удушлив, немного больше 'покоя царя' и тоже наполнена мыслями и неслышными голосами, пытающимися что-то вам передать.На вершине пирамиды моЈ внимание привлекла дахшурская пирамида с неправильными сторонами, которая видна вдали в бинокль; вблизи расположена необычная ступенчатая пирамида, а рядом с ней возвышается большая белая пирамида. Через несколько дней я поехал верхом из Гизеха к дальним пирамидам. Мне хотелось составить общее представление об этой части пустыни, но желания увидеть что-то определЈнное не было. Проехав мимо пирамиды Хеопса и сфинкса, я оказался на широкой дороге в Абусир. Собственно, это не дорога: передо мною тянулась широкая колея, изрытая следами лошадей, ослов и верблюдов. Слева, по направлению к Нилу, раскинулись распаханные поля. Справа расстилалась каменное плато; за ним начиналась пустыня.Как только я выехал за Гизехом на дорогу, возникло это странное присутствие прошлого в настоящем, которое по какой-то непонятной причине вызывал во мне египетский ландшафт. Но на этот раз я захотел понять свои ощущения лучше - и потому с особой напряжЈнностью взирал на всЈ, что меня окружало, пытаясь разгадать тайну магии Египта. Я подумал, что эта тайна, возможно, заключается в удивительной неизменности египетского ландшафта и его красок. В других странах природа несколько раз в году меняет свой облик; даже там, где она практически не меняется на протяжении веков (как, напрмер, в лесах и степях), внешний покров - трава, листья - полностью обновляется, рождается заново. А здесь и песок, и камни - те же самые, что видели строителей пирамид, фараонов и халифов.Мне казалось, что в видевших столь многое камнях кое-что из виденного сохраняется благодаря установленной ими связи с той жизнью, что существовала здесь раньше; казалось, она продолжает в них незримо присутствовать.Мой серый арабский пони быстро бежал галопом по неровной каменной равнине, которая лежала справа от дороги - то ближе к ней, то дальше. ВсЈ сильнее и сильнее поглощало меня удивительное чувство освобождения - освобождения от всего, чем мы обычно живЈм.Настоящее совершенно отсутствовало; вернее, оно казалось призрачным, подобно туману; и сквозь этот туман прошлое становилось всЈ более видимым; оно не принимало никакой определЈнной формы, а проникало внутрь меня тысячью разных ощущений и эмоций.Никогда ранее не ощущал я нереальность настоящего стольявно; здесь же понял: всЈ, что мы считаем существующим, - не более чем мираж, проходящий поьлику земли, возможно, тень какой-то другой жизни или еЈ отражение, возможно мечты, созданные нашим воображением, результат каких-то скрытых влияний и неясных звуков, которые достигают сознания из окружающего нас Неведомого.Я почувствовал, что всЈ исчезло - Петербург, Лондон, Каир, гостиницы, железные дороги, пароходы, люди; всЈ превратилось в мираж. А пустыня вокруг меня существовала; существовал и я, хотя каким-то странным образом - лишЈнный всякой связи с настоящим, но невероятно прочно связанный с неведомым прошлым.И во всех моих чувствах была какая-то не вполне понятная, очень тонкая радость. Я бы назвал еЈ радостью освобождения от самого себя, радостью постижения невероятного богатства жизни, которая никогда не умирает, а существует в виде бесконечных и разнообразных форм, для нас невидимых и неощутимых.Проехав через Сахару и миновав ступенчатую пирамиду, я направился дальше, к пирамидам Дахшура. Дороги здесь уже не было. Песок сменился мелким кремнем, образовавшим как бы гигантские волны. Когда я выезжал на ровное место и пони пускался в галоп, мне несколько раз казалось, что я уронил деньги: кремни, вылетавшие из-под копыт, звенели, как серебро.Уже первая из пирамид Дахшура вызывает очень своеобразное впечатление; кажется, что она была погружена в собственные мысли, а сейчас заметила вас - и явно хочет с вами поговорить. Я медленно объехал вокруг; не видно ни души - только песок да пирамида с неправильными сторонами вдали.Я направился к ней. Эта пирамида - самая необычная из всех. Я очень пожалел, что нельзя было перенестись из Каира сразу к этой пирамиде и не видеть и не чувствовать ничего другого. Я уже полон был впечатлений и не мог как следует оценить то, что пережил. Но я почувствовал, что камни здесь живые и на них возложена определЈнная задача. Южная пирамида Дахшура с неправильными линиями поразила меня своей определЈнностью, в которой скрывалось что-то пугающее.Вместе с тем, я избегал, даже для себя, каких-либо формулировок того, что почувствовал. ВсЈ слишком напоминало игру воображения.Мои мысли по-прежнему текли, не повинуясь мне: временами казалось, что я просто что-то придумываю. Но ощущение ничуть не было похоже на воображаемое - в нЈм было нечто необъяснимо реальное.Я повернул пони и медленно поехал назад. Пирамида смотрела на меня, как будто чего-то ожидая.'До новой встречи!' - сказал я ей.В тот момент я не совсем понимал свои чувства. Но я чувствовал, что, если бы я оставался здесь ещЈ, мои мысли и ощущения достигли бы такой степени напряжЈнности, что я увидел бы и услышал то, что невозможно увидеть и услышать. Возникла ли у меня какая-то подлинная связь со странной пирамидой, или моЈ чувство оказалось итогом целой недели необычных ощущений - трудно сказать. Но я понял, что здесь моЈ чувство Египта достигло высочайшей напряжЈнности. Современные научные представления о пирамидах можно разделить на две категории. К первой принадлежит теория гробниц, ко второй - астрономические и математические теории.Историческая наука египтология почти поностью связана с
теорией гробниц; лишь изредка и с нерешительностью она допускает возможность
использования пирамид для астрономических наблюдений. Так, профессор Петри в своей 'Истории Египта' говорит о трЈх глубоких бороздах, высеченных в скале; их длина равняется 160 футам, глубина - 20 футам, а ширина - не более пяти-шести футов. 'Назначение этих борозд совершенно непонятно; возможно, существовали какие-то системы наблюдений за азимутами звЈзд при помощи поверхности воды, находившейся на дне; наверху от одного конца к другому натягивали верЈвку; отмечая момент перехода отражения звЈзд через верЈвку, можно было лпределить точный азимут.'Но в целом, историческую науку не интересует астрономическое и математическое значение пирамид. Если египтологи когда-либо и касаются этой стороны вопроса, то разве что на любительском уровне; в этих случаях их взгляды особой ценности не имеют. Хороший пример - упоминаемая ниже книга Р.Э. Проктора.Описание строительства пирамид (главным образом, великой пирамиды), которое мы находим у Геродота, принимается за окончательное. Геродот передаЈт то, что ему рассказывали о постройке Великой пирамиды, которая происходила за две или три тысячи лет до его времени. Он говорит, что на гранитных глыбах, покрывающих пирамиду, были высечены иероглифические надписи, которые относились к разным фактам, связанным с постройкой. Среди прочего, было записано количество чеснока, лука и редиски, съеденных рабами; на этом основании удалось сделать выводы о количестве рабов и продолжительности строительства.Геродот говорит, что прежде чем построить Великую пирамиду, пришлось для подвоза материала проложить через пустыню временную дорогу к пристани. Он сам видел эту временную дорогу, которая по его словам, представляла собой не меньшее сооружение, чем сама пирамида.Приблизительная дата постройки, которую дал Геродот, благодаря обилию указанных им мелких деталей, считается в египтологии неоспоримой.На самом же деле всЈ, что говорит Геродот, ничуть не убедительно. Следует помнить, что сам Геродот иероглифы читать не умел. Это знание тщательно охранялось и было привилегией жрецов. Геродот мог записать лишь то, что ему переводили; иначе говоря, то, что подтверждало и подкрепляло официальную версию строительства пирамиды. Официальная же версия, принятая в египтологии, кажется далека от истины. А истина состоит в том, что так называемая постройка пирамиды была в действительности еЈ реставрацией. Пирамиды гораздо древнее, чем мы думаем.Сфинкс, который построен, по-видимому, одновременно с пирамидами или ещЈ раньше, справедливо считается доисторическим памятником. Что это значит? Это значит, что за несколько тысяч лет до нашей эры народ или народы, известные нам под именем 'древних египтян', обнаружили в долине Нила пирамиды и сфинкса, наполовину погребЈнные песком; их смысл и значение казались египтянам непостижимыми. Сфинкс глядел на восток; поэтому его назвали 'Хармакути', или 'солнце на горизонте'. Гораздо позже царь, которому приписывается имя Хеопса (у египтологов есть для него совершенно другое имя), восстановил одну из пирамид и сделал из неЈ для себя усыпальницу, или мавзолей. Более того, надписи, высеченные на поверхности этой пирамиды, описывают деяния царя в хвалебных и преувеличенных тонах; при этом
'восстановление' было названо, разумеется,
'строительством'. Эти надписи и ввели в заблуждение Геродота, который принял их за точные исторические данные.Однако реставрация пирамид не была их строительством. Брат Хеопса Хефрен (написание и произношение обоих имЈн весьма неточны и сомнительны) восстановил вторую пирамиду. Постепенно это вошло в обычай; случалось и так, что одни фараоны строили для себя новые пирамиды (обычно меньших размеров), а другие восстанавливали старые, более крупные пирамиды; вероятно, первыми были реставрированы пирамиды Дахшура и ступенчатая пирамида в Сахаре. И вот мало-помалу все пирамиды превратились в гробницы, поскольку гробницы - важнейшая вещь в жизни египтян того времени. Но в существовании пирамид всЈ это - лишь случайный эпизод, который ни в коей мере не объясняет их происхождения.В настоящее время открыто много интересных фактов, касающихся Великой пирамиды, но эти открытия принадлежат либо астрономам, либо математикам. Если и случается, что о них упоминают египтологи, такое бывает очень редко, и на их мнения обычно не обращают внимания.Нетрудно понять причину этого обстоятельства, ибо с исследованием астрономического и математического аспектов пирамид связано немало шарлатанства. Например, существуют теории и издаются книги, которые доказывают, что измерения разных частей коридоров и стен Великой пирамиды представляет собой летопись истории человечества от Адама до 'конца всеобщей истории'. Если верить автору одной из таких книг, пророчества, запечатлЈнные в этой пирамиде, относятся главным образом, к Англии - и даже дают сведения о длительности правления послевоенных кабинетов министров.Конечно, существование подобных 'теорий' объясняет недоверие науки к новым открытиям, касающимся пирамид. Но это никоим образом не умаляет ценности попыток установить астрономическое и математическое значение пирамид - в большинстве случаев относящихся к
Великой пирамиде.Р.Э. Проктор в книге 'Великая пирамида' (Лондон, 1883) видит в пирамиде своего рода телескоп или передаточный аппарат. Он обращает особое внимание на узкие отверстия на парапетах большой галереи и находит, что они сделаны для передвижения вверх и вниз инструментов для проведения наблюдений. Далее, он указывает на возможное существование водяного зеркала в местах соединения восходящего и нисходящего проходов и утверждает, что пирамида была
часами египетских жрецов, преимущественно астрономическими часами.Аббат Моро в книге 'Загадки науки' собрал почти весь материал, относящийся к Великой пирамиде как к 'хранилищу мер', или 'математическому компендиуму'. Удвоенная сумма сторон основания пирамиды, делЈнная на высоту, даЈт отношение окружности к диаметру - число 'пи', играющее очень важную роль в истории математики. Высота пирамиды равняется одной
тысячемиллионной части расстояния от Земли до Солнца (что, кстати, было установлено наукой с достаточной точностью лишь во второй половине XIX века) и т.д. и т.п. Это и многое другое доказывает поразительную узость современных учЈных, отсутствие элементарной любознательности у египтологов, которые сами погрузилсиь в застой теории гробниц и рассказов Геродота. На деле пирамиды скрывают великую тайну. Они, как ничто иное в мире, свидетельствуют, что мы глубоко заблуждаемся, считая наших предков 'волосатыми, хвостатыми четвероногими, обитавшими, судя по их привычкам, на деревьях и жившими в Старом Свете'. В действительности наша генеалогия гораздо более интересна. Наши предки были выдающимся народом; они оставили нам огромное наследие, которое мы совершенно забыли, особенно с тех пор, как стали считать себя потомками обезьян.
1914 - 1925 гг.
3. Сфинкс. Желтовато-серый песок, синее небо. Вдали виднеется треугольник пирамиды Хефрена, а прямо передо мной - странное, огромное лицо с устремлЈнным в пространство взглядом.Я часто приезжал из Каира в Гизех, садился на песок перед сфинксом и глядел на него, стараясь понять его и замысел создавших его художников. И каждый раз я испытывал один и тот же страх: страх перед уничтожением. Я как бы чувствовал себя поглощЈнным этим взглядом, который говорит о тайнах, превосходящих нашу способность к пониманию.Сфинкс лежит на Гизехском плато, где стоят большие пирамиды и находятся другие памятники, уже открытые и ещЈ не открытые, множество гробниц разных эпох. Сфинкс пребывает в углублении, над которым вырисовываются лишь его голова, шея и часть спины.Кем возведена статуя сфинкса, когда и зачем - об этом ничего не известно. Нынешняя археология считает сфинкса доисторическим памятником. Это значит, что даже для древнейших египтян первых династий, существовавших в шестом-седьмом тысячелетии до Рождества Христова, сфинкс был такой же загадкой, какой он сегодня является для нас.На основании каменной таблицы между лапами сфинкса, испещрЈнной рисунками и иероглифами, было высказано однажды предположение, что эта фигура представляет собой изображение египетского божества Хармакути, 'солнца на горизонте'. Но уже давно все согласны с тем, что это объяснение неудовлетворительно и что надпись, по всей вероятности, относится ко временам реставрации, произведЈнной сравнительно недавно.На самом деле, сфинкс старше исторического Египта, старше, чем его божества, старше пирамид, которые, в свою очередь, намного старше, чем это принято считать.Бесспорно, сфинкс - одно из самых замечательных мировых произведений искусства, если не самое замечательное. Я не знаю ни одного, которое можно поставить рядом с ним. Он принадлежит к совершенно иному искусству, не к тому, которое нам известно. Такие существа, как мы, не могли бы создать сфинкса, наша культура не в состоянии созлать ничего подобного. Без сомнения, сфинкс являет собой реликвию другой, очень древней культуры, которая обладала знанием гораздо большим, чем наше.Существует мнение, или теория, что сфинкс - это огромный сложный иероглиф, каменная книга, которая содержит полный объЈм древнего знания и открыта лишь для человека, способного прочесть необычный шифр, который воплощЈн в формах, соотношениях и мерах разных частей сфинкса. Это и есть знаменитая загадка сфинкса, которую с древних времЈн пытались разгадать многие мудрецы. Раньше, когда я читал о сфинксе, мне казалось, что к нему нужно подойти в полном вооружении знания, отличного от нашего, с новым типом восприятия, с особой математической подготовкой, что без этих вспомогательных средств открыть в нЈм что-нибудь невозможно.Но когда я сам увидел сфинкса, я ощутил в нЈм нечто такое, о чЈм никогда не читал, никогда не слышал, такое, что немедленно поставило его среди самых загадочных и одновременно самых фундаментальных проблем жизни и мира.Лицо сфинкса с первого взгляда поражает своей необычностью. Начать с того, что это вполне
современное лицо. За исключением орнамента головы в нЈм нет ничего из 'древней истории'. По некоторым причинам я как раз боялся 'древней истории'; опасался, что у сфинкса будет весьма 'чуждое' лицо. Но всЈ оказалось иным. Его лицо просто и понятно. Странным было только то, как оно глядит. И лицо это значительно обезображено. Но если отойти в сторону и долго смотреть на сфинкса, с его лица как бы спадЈт завеса, станет невидимым треугольный орнамент за ушами и перед вами явственно возникнет полное и неповреждЈнное лицо с глазами, которые устремлены куда-то в неизвестную даль.Помню, как я сидел на песке перед сфинксом - на том месте, откуда стоящая за ним в отдалении вторая пирамида кажется правильным треугольником. Я старался понять, прочесть его взгляд. Сначала видел лишь одно: что сфинкс глядит куда-то далеко, поверх меня. Но вскоре почувствовал неясную тревогу; она постепенно возрастала. ЕщЈ мгновение - и я осознал, что сфинкс меня не видит, и не только не видит, но и не может видеть; но вовсе не потому, что я слишком мал по сравнению с ним или глуп для той мудрости, которую он вмещает и хранит. Вовсе нет. Это было бы естественно и понятно. Чувство уничтожения, страх перед исчезновением возникли во мне, когда я почувствовал себя слишком преходящим явлением, чтобы сфинкс мог меня заметить. Я понял, что для него не существуют не только эти мимолЈтные часы, которые я провЈл перед ним, но что, если бы я стоял перед его взором от своего рождения и до смерти, вся моя жизнь промелькнула бы перед ним так быстро, что он не успел бы меня заметить. Его взор устремлЈн на что-то другое; это взор существа, которое мыслит веками и тысячелетиями. Я для него не существую и не могу существовать. И я не был способен ответить на собственный вопрос: существую ли я для самого себя? Действительно ли я существую в каком-либо смысле, в каком-либо отношении? И эта мысль, это чувство под странным взглядом сфинкса овеяли меня ледяным холодом. Мы так привыкли думать, что мы есть, что мы существуем. И вдруг я почувствовал, что я не существую, что меня нет, что я не настолько велик, чтобы меня можно было заметить.А сфинкск передо мной продолжал смотреть вдаль, поверх меня; казалось, его лицо отражает нечто такое, что он видит, но чего я не в состоянии ни увидеть, ни понять.Вечность! Слово это вспыхнуло в моЈм сознании и пронзило меня, вызвав холодную дрожь. Все идеи времени, вещей, жизни смешались. Я чувствовал, что в те минуты, когда я стоял перед сфинксом, он жил во всех событиях и происшествиях тысячелетий; а с другой стороны, столетия мелькают для него подобно мгновениям. Я не понял, как это могло быть. Но я чувствовал, что моЈ сознание улавливает тень возвышенного воображения или ясновидения художников, создавших сфинкса. Я прикоснулся к тайне, но не смог ни определить, ни сформулировать еЈ.И только впоследствии, когда эти впечатления начали наслаиваться на те, которые я знал и чувствовал раньше, завеса как будто шевельнулась; я почувствовал, что медленно, очень медленно начинаю понимать. Проблема вечности, о которой говорит лицо сфинкса, вводит нас в область невозможного. Даже проблема времени проста по сравнению с проблемой вечности.Некоторые намЈки на решение проблемы вечности можно найти в различных символах и аллегориях древних религий, а также в некоторых современных и древних философских системах.Круг есть образ вечности - линия, уходящая в пространство и возвращающаяся к исходной точке. В символизме - это змея, которая кусает собственный хвост. Но где же начало замкнутого круга? И наша мысль, охваченная кругом, так и не в состоянии выйти из него.Героическое усилие воображения, полный разрыв со всем, что логически понятно, естественно и возможно, - вот что необходимо для разгадки тайны круга, для того чтобы найти точку, где конец соединяется с началом, где голова змеи кусает свой собственный хвост.
Идея вечного возвращения, которая связана для нас с именем Пифагора, а в новейшее время - с именем Ницше, как раз и есть взмах меча над узлом Гордия.Только в идее возвращения, бесконечного повторения мы способны понять и вообразить вечность. Но необходимо помнить, что в этом случае перед нами будет не узел, а лишь несколько его частей. Поняв природу узла в аспекте разделения, мы должны затем мысленно соединить его отдельные обрывки и создать из них целое.
1908 - 1914 гг.
4. Будда с сапфировыми глазами. ЗелЈный Цейлон. Кружева кокосовых пальм вдоль песчаного побережья океана. Рыбацкие деревушки среди зелени. Панорамы долин и горные ландшафты. Остроконечный Адамов пик. Развалины древних городов. Гигантские статуи Будды под зелЈными ветвями деревьев, с которых наблюдают за вами обезьяны. Среди листвы и цветов - белые буддийские храмы. Монахи в жЈлтых одеяниях. Сингалезы с черепаховыми гребнями в волосах, в облегающих тело белых одеждах до самой земли. Смеющиеся черноглазые девушки в лЈгких повозках, которых уносят буйволы, бегущие быстрой рысью. Огромные деревья, густо усыпанные пурпурными цветами. Широкие листья бананов. Снова пальмы. Розовато-рыжая земля - и солнце, солнце, солнце...Я поселился в гостинице на окраине Коломбо, на берегу моря, и совершил оттуда множество экскурсий. Я ездил на юг, в Галле, на север, к игрушечному городку Канди, где стоит святилище Зуба Будды, белые камни которого покрыты зелЈным мхом; далее - к развалинам Анарадхапуры, который задолго до Рождества Христова имел двухмиллионное население и был разрушен во времена вторжения тамилов в начале нашей эры. Этот город давно одолели джунгли; и сейчас там на протяжении почти пянадцати миль тянутся улицы и площади, поглощЈнные лесом, заросшие травой и кустарником; видны фундаменты и полуразрушенные стены домов, храмов, монастырей, дворцов, водоЈмов и водохранилищ, осколки разбитых статуй, гигантские дагобы, кирпичные строения в форме колоколов и тому подобное.Вернувшись в гостиницу после одной из таких поездок, я несколько дней не покидал номера, пытаясь записать свои впечатления, прежде всего о беседах с буддийскими монахами, которые объясняли мне учение Будды. Эти беседы вызвали у меня странное чувство неудовлетворЈнности. Я не мог избавиться от мысли, что в буддизме есть много вещей, понять которые мы не в состоянии; я определил бы эту сторону буддизма словами 'чудесное', или 'магическое', т.е. как раз теми понятиями, существование которых в буддизме его последователи отрицают.Буддизм предстал передо мной одновременно в двух аспектах. С одной стороны, я видел в нЈм религию, исполненную света, мягкости и тепла; религию, которая более другой далека от того, что можно назвать 'язычеством'; религию, которая даже в своих крайних церковных формах никогда не благославляла меча и не прибегала к принуждению; я видел в буддизме религию, которую можно признавать, сохраняя прежнюю веру. ВсЈ это - с одной стороны; а с другой - странная философия, которая пытается отрицать то, что составляет сущность и принципиальное содержание любой религии - идею чудесного.Светлую сторону буддизма я чувствовал немедленно, входя в любой буддийский храм, особенно в южной части Цейлона. Буддийские храмы - это маленькие зелЈные уголки, напоминающие русские монастыри. Белая каменная ограда, внутри - несколько небольших белых зданий и колоколенка. ВсЈ очень чисто; много зелени; густая тень; солнечные зайчики и цветы. Традиционная дагоба - сооружение в форме колокола, увенчанное шпилем; дагоба стоит над зарытым сокровищем или мощами. За деревьями - полукруг резных каменных алтарей, на них цветы, принесЈнные паломниками; по вечерам горят огни масляных светильников. Неизбежное священное дерево бо, напоминающее вяз. ВсЈ пронизано чувством спокойствия и безмятежности, уносящих вас от суеты и противоречий жизни.Но стоит вам приблизиться к буддизму ближе, и вы немедленно столкнЈтесь с целым рядом формальных препятствий и увЈрток. 'Об этом мы не должны говорить; об этом Будда запретил даже думать; этого нет, никогда не было и быть не может'. Буддизм учит только тому, как освободиться от страдания. А освобождение от страдания возможно только преодолением в себе желания жизни, желания наслаждения, всех желаний вообще. В этом начало и конец буддизма, и здесь нет никакой мистики, никакого скрытого знания, никаких понятий чудесного, никакого будущего - кроме возможности освобождения от страдания и уничтожения.Но когда я слышал всЈ это, я был внутренне убеждЈн, что дело обстоит вовсе не так, что в буддизме есть много вещей, которым я, пожалуй, не могу дать названия, но которые определЈнно связаны с самим Буддой, т.е. 'ПросветлЈнным', и именно в этой стороне буддизма, в идее 'озарения' или 'просветления' - сущность буддизма, а конечно, не в сухих и материалистических теориях освобождения от страданий.Противоречие, которое я с особой силой ощущал с самого начала, не давало мне писать; мешало формулировать впечатления, даже для самого себя; заставляло спорить с теми буддистами, с которыми я беседовал, противоречить им, возражать, вынуждать их признавать то, о чЈм они не хотели и говорить, провоцировать их к беседам на эту тему.В результате моя работа шла совсем плохо. Несколько дней я пробовал писать по утрам, но так как из этого ничего не получилось, я стал гулять у моря или ездить на поезде в город.В одно воскресное утро, когда наша обычно полупустая гостиница была полна горожан, я рано вышел из дома. На этот раз я пошЈл не к морю, а зашагал по дороге, которая вела в глубь острова через зелЈные луга, мимо рошиц и разбросанных тут и там хижин.Я шЈл по дороге, которая вела к главному шоссе к югу от Коломбо. Мне вспомнилось, что где-то здесь находится буддийский храм, в котором я ещЈ не был, и я спросил о нЈм у старого сингалеза, который продавал зелЈные кокосовые орехи в небольшой придорожной лавке. Подошли какие-то люди; и вот общими усилиями им удалось как-то понять, что мне нужно; они рассказали, что храм расположен возле этой дороги, к нему ведЈт небольшая тропинка.Пройдя немного, я нашЈл среди деревьев тропинку, о которой мне говорили, и вскоре заметил ограду и ворота. Меня встретил привратник, очень говорливый сингалез с густой бородой и неизбежным гребнем в волосах. Сначала он ввЈл меня в новое святилище, где в ряд стояло несколько современных малоинтересных статуй Будды и его учеников. Затем мы осмотрели вихару; там живут монахи, стоит детская школа и зал для проповедей; далее мы увидели дагобу, на шпиле которой укреплЈн большой лунный камень; его показывают туристам и, насколько я мог понять, считают самой замечательной реликвией храма; потом нашим взорам предстало огромное, раскидистое и, по-видимому, очень древнее дерево бо; его возраст указывал на то, сколь древен сам храм. Под деревом была густая тень; кажется, туда никогда не проникало солнце - стоявшие там каменные алтари были покрыты прекрасным зелЈным мхом.Среди строений и деревьев было несколько необыкновенно живописных мест, и я вспомнил, что видел их раньше на фотографиях.Наконец мы пошли осматривать старое святилище, довольно древнее здание - длинное, одноэтажное, с колоннами и верандой. Как обычно бывает в таких святилищах, его стены были покрыты изнутри яркой росписью, изображающей эпизоды из жизни принца Гаутамы и других воплощений Будды. Провожатый сказал мне, что во второй комнате находится очень древняя статуя Будды с
сапфировыми глазами. Статуи Будды изображдают его в разных позах: он стоит, сидит, полулежит; здесь был полулежащий Будда. Во второй комнате святилища оказалось совсем темно, так как сюда от двери, через которую мы вошли, свет не доходил. Я зажЈг спичку и увидел за решЈтчатой застеклЈнной рамой огромную, во всю длину стены, статую, лежащую на боку с одной рукой под головой; я разглядел странный взгляд синих глаз: они не смотрели в мою сторону - и всЈ же как будто видели меня.Привратник открыл вторую дверь; слабый свет проник в помещение, и передо мной возникло лицо Будды. Оно было около ярда длиной, расписано жЈлтой краской, с резко подчЈркнутыми тЈмными линиями вокруг ноздрей, бровей и рта - и с большими синими глазами.- В этих глазах настоящие сапфиры, - сказал провожатый. - Никто не знает, когда была сделана статуя: но наверняка ей больше тысячи лет.- Нельзя ли открыть раму? - спросил я.- Она не открывается, - ответил он. - ЕЈ не открывали уже шестьдесят лет.Он продолжал что-то говорить, но я его не слушал. Меня притягивал взор этих больших синих глаз.Прошло две-три секунды, и я понял, что передо мной - чудо.Стоявший позали провожатый неслышно покинул комнату и уселся на ступеньках веранды; я остался наедине с Буддой.Лицо Будды было совершенно живым; он не смотрел прямо на меня и всЈ-таки меня видел. Сначала я не почувствовал ничего, кроме удивления. Я не ожидал, да и не мог ожидать ничего подобного. Но очень скоро удивление и все иные чувства исчезли, уступив место новым ощущениям. Будда
видел меня, видел вл мне то, чего я не мог увидеть сам, видел всЈ то, что скрывалось в самых тайных уголках моей души. И под его взором, который как будто обходил меня, я сам увидел всЈ это. ВсЈ мелкое, несущественное, трудное и беспокойное вышло на поверхность и предстало перед этим взглядом. Лицо Будды было безмятежным, но не лишЈнным выразительности; оно было исполнено глубокой мысли и глубокого чувства. Он лежал здесь, погруженный в размышление; но вот пришЈл я, открыл дверь и стал перед ним; и теперь он невольно давал мне оценку. Но в его глазах не было ни порицания, ни упрЈка; взгляд был необычайно серьЈзным, спокойным и понимающим. Когда же я попробовал спросить себя, что именно выражает лицо Будды, я понял, что ответить на этот вопрос невозможно. Его лицо не было ни холодным, ни бесстрастным; однако, было бы неверно утверждать, что оно выражает сочувствие, теплоту или симпатию. ВсЈ эти чувства казались слишком мелкими, чтобы приписывать их ему. В то же время такой же ошибкой было бы сказать, что лицо Будды выражает неземное величие или божественную мудрость. Нет, оно было вполне человеческим; и всЈ же чувствовалось, что у людей
такого лица не бывает. Я понял, что все слова, которыми мне придЈтся воспользоваться для описания выражения этого лица, будут неправильными. Могу только сказать, что в нЈм присутствовало
понимание.Одновременно я почувствовал необычное воздействие, которое оказывало на меня лицо Будды. ВсЈ мрачное, поднявшееся из глубины моей души, рассеялось, как если бы лицо Будды передало мне своЈ спокойствие. То, что до настоящего времени вызывало вл мне озабоченность и казалось серьЈзным и важным, сделалось таким мелким, незначительным, не заслуживающим внимания, что я только удивлялся, как оно могло когда-то меня затрагивать. И тут я понял: каким бы возбуждЈнным, озабоченным, раздражЈнным, раздираемым противоречиями мыслей и чувств ни пришЈл сюда человек, он уйдЈт отсюда спокойным, умиротворЈнным, просветлЈнным,
понимающим.Я вспомнил свою работу, разговоры о буддизме, то, как я выяснял некоторые относящиеся к буддизму вещи, и чуть не рассмеялся: всЈ это было совершенно бесполезно! Весь буддизм заключался вот в этом лице, в этом взгляде. Внезапно мне стало понятно, почему в некоторых случаях Будда запрещал людям говорить - эти вещи превышали человеческий рассудок, человеческие слова. Да и как можно иначе? Вот я увидел это лицо, почувствовал его - и тем не менее не смог сказать, что оно выражает. Если бы я попытался облечь своЈ впечатление в слова, это было бы ещЈ хуже, ибо слова оказались бы ложью. Таково, вероятно, объяснение запрета Будды. Будду сказал также, что он передал своЈ учение целиком, что никакой тайной доктрины нет. Не означает ли это, что тайна скрывается не в тайных словах, а в словах, которые известны всем, но которые люди не понимают? И разве невозможно, что вот этот Будда и есть раскрытие тайны, ключ к ней? Вся статуя находится передо мною; в ней нет ничего тайного, ничего скрытого; но и в этом случае можно ли сказать, что я понимаю еЈ содержание? Видели ли еЈ другие люди, поняли ли еЈ хотя бы в той степени, в какой понял я? Почему она до сих пор оставалась неизвестной? Должно быть, еЈ никто не сумел заметить - точно так же, как не сумели заметить истину, скрытую в словах Будды об освобождении от страдания.Я заглянул в эти синие глаза и понял, что хотя мои мысли близки к истине, они ещЈ не есть истина, ибо истина богаче и многообразнее всего, что можно выразить словом и мыслью. Вместе с тем, я чувствовал, что лицо статуи действительно содержит в себе всю полноту буддизма. Не нужно никаких книг, никаких философских разговоров, никаких рассуждений. Во взгляде Будды заключено всЈ. Надо только, чтобы вы пришли сюда, чтобы вас тронул этот взгляд.Я покинул святилище, намереваясь завтра вернуться и попытаться сфотографировать Будду. Но для этого нужно будет открыть раму. Привратник, с которым я опять поговорил об этом, повторил, что открывать еЈ нельзя. Однако я ушЈл с надеждой как-то всЈ уладить.По пути в гостиницу я удивлялся тому, как могло случиться, что эта статуя Будды столь мало известна. Я был уверен, что о ней не упоминается ни в одной книге о Цейлоне, которые у меня были. Так оно и оказалось. В объЈмистой 'Книге о Цейлоне' Кэйва я нашЈл всЈ же фотографии храма, его внутреннего двора с каменной лестницей, ведущей к колокольне; было и старое святилище, где находится статуя Будды, и даже тот самый привратник, который водил меня по храму... Но ни слова о статуе! Это казалось тем более странным, что, не говоря уже о мистическом значении этой статуи и еЈ ценности как произведения искусства, здесь, несомненно, находилась одна из самых больших статуй Будды, которую я видел на Цейлоне, да ещЈ с сапфировыми глазами! Я просто не мог понять, как случилось, что еЈ просмотрели или забыли. Причина, конечно, - в крайне 'варварском' характере европейской толпы, которая попадает на Восток, в еЈ глубоком презрении ко всему, что не служит сиюминутной пользе или развлечению. Вероятно, иногда этого Будду кто-то видел и даже описывал; а впоследствии о нЈм забывали. Конечно, сингалезы знали о существовании Будды с сапфировыми глазами; но для них он просто
есть - так же, как есть горы или море.Назавтра я вновь отправился в храм.Я пошЈл туда, опасаясь, что в этот раз не увижу и не почувствую того, что пережил вчера, что Будда с сапфировыми глазами окажется всего-навсего ординарной каменной статуей с раскрашенным лицом. Но мои опасения не подтвердились. Взор Будды был таким же, как вчера: он проинкал в мою душу, освещал в ней всЈ и приводил всЈ в порядок.Через день или два я опять оказался в храме; теперь привратник встречал меня как старого знакомого. И снова лицо Будды вызвало во мне нечто такое, чего я не мог ни понять, ни выразить. Я собирался выяснить подробности истории Будды с сапфировыми глазами. Но вышло так, что вскоре мне пришлось вернуться в Индию; потом началась война, и лицо Будды осталось вдали от меня - нас разделила пучина человеческого безумия.Несомненно одно: этот Будда - исключительное произведение искусства. Я не знаю ни одной работы христианского искусства, которая стоит на том же уровне, что и Будда с сапфировыми глазами, иначе говоря, которая выражает идею христианства с такой же полнотой, с какой лицо Будды выражает идею буддизма. Понять его лицо - значит, понять буддизм.И нет нужды читать толстые тома по буддизму, беседовать с профессорами восточных религий или с учЈными бхикшу. Нужно прийти сюда, стать перед Буддой - и пусть взор его синих глаз проникнет в вашу душу. Тогда вы поймЈте, что такое буддизм.Часто, когда я думаю о Будде с сапфировыми глазами, я вспоминаю другое лицо, лицо сфинкса, взгляд его глаз, не замечающий вас. Это два совершенно разных лица; но в них есть нечто общее: оба говорят о другой жизни, о сознании, намного превосходящем обычное человеческое сознание. Вот почему у нас нет слов, чтобы их описать. Мы не знаем, когда, кем, с какой целью были созданы эти лица, но они говорят нам о подлинном бытии, о реальной жизни, - а также о том, что есть люди, которые что-то знают об этой жизни и могут передать нам своЈ знание при помощи магии искусства!
1914 г.
5. Душа царицы Мумтаз-и-Махал. Это было моЈ последнее лето в Индии. Уже начинался сезон дождей, когда я выехал из Бомбея в Агру и Дели. За несколько недель до отъезда я собирал и читал всЈ, что мог найти, об Агре, о дворце Великих Моголов и о Тадж-Махале, знаменитом мавзолее царицы, умершей в начале XVI века.Но всЈ, что я прочЈл тогда и читал раньше, оставило во мне какое-то неопределЈнное чувство: как будто бы все, кто брался описать Агру и Тадж-Махал, упустили что-то самое важное.Ни романтическая история Тадж-Махала, ни красота его архитектуры, ни роскошь и богатство убранства и орнаментов не могли объяснить мне впечатление сказочной нереальности, чего-то прекрасного, но бесконечно далЈкого от жизни, впечатление, которое угадывалось за всеми описаниями, но которое никто не сумел объяснить или облечь в слова. Казалось, здесь скрыта какая-то тайна. У Тадж-Махала есть некий секрет, который чувствуют все, но никто не может дать ему истолкования.Фотографии ни о чЈм мне не говорили. Крупное массивное здание с четырьмя высокими тонкими минаретами, по одному на каждом углу. Во всЈ этом я не видел никакой особенной красоты, скорее уж нечто незавершЈнное. И эти четыре минарета, стоящие отдельно, словно четыре свечи по углам стола, выглядели как-то странно, почти неприятно.В чЈм же тогда заключалась сила впечатления, производимого Тадж-Махалом? Откуда проистекает непреодолимое воздействие на всех, кто его видит? Ни мраморные кружева, ни тонкая резьба, покрывающая его стены, ни мозаичные цветы, ни судьба прекрасной царицы - ничто из этого само по себе не могло произвести такого впечатления. Должно быть, причина заключается в чЈм-то другом. Но в чЈм же? Я старался не думать об этом, чтобы не создавать заранее определЈнного мнения. Однако что-то в Тадж-Махале меня очаровывало и приводило в волнение. Я не мог сказать наверняка, в чЈм здесь дело, но мне казалось, что загадка Тадж-Махала связана с тайной смерти, т.е. с той тайной, относительно которой, по выражению одной из Упанишад, 'даже боги сначала были в сомнении'.Создание Тадж-Махала восходит ко временам завоевания Индии мусульманами. Внук падишаха Акбара Шах-Джехан был одним из тех завоевателей, которые изменили лицо Индии. Воин и государственный деятель, Шах-Джехан был вместе с тем тонким знатоком искусства и философии; его двор в Агре привлекал к себе самых выдающихся учЈных и художников Персии, которая в то время была центром культуры всей Западной Азии.Однако большую часть своей жизни Шах-Джехан провЈл в походах и битвах. И во всех походах его неизменно сопровождала любимая жена, прекрасная Арджуманд Бану, или, как еЈ называли, Мумтаз-и-Махал, 'сокровище дворца'. Арджуманд Бану была постоянной советчицей Шах-Джехана в вопросах хитрой и запутанной восточной дипломатии; кроме того, она разделяла его интерес к философии, которой непобедимый падишах посвящал всЈ своЈ свободное время.Во время одного из походов царица, по обыкновению сопровождавшая Шах-Джехана, умерла. Перед смертью она попросила мужа построить ей гробницу - 'прекраснейшую в мире'!И Шах-Джехан задумал построить для погребения царицы на берегу Джамны огромный мавзолей из белого мрамора; позже он собирался перекинуть через Джамну мост из серебра и на противоположном берегу построить из чЈрного мрамора мавзолей для себя.Его планам суждено было осуществиться лишь наполовину; через двадцать лет, когда завершилось строительство мавзолея царицы, сын Шах-Джехана Ауренгзэб, разрушивший впоследствии Варанаси, поднял против отца мятеж. Ауренгзэб обвинил его в том, что он истратил на мавзолей все доходы государства за последние двадцать лет. Ауренгзэб взял Шах-Джехана в плен и заточил его в подземную мечеть в одном из внутренних дворов крепости-двоца Агры.В этой подземной мечети Шах-Джехан прожил семь лет; почувствовав приближение смерти, он попросил, чтобы его перенесли в так называемый Жасминовый павильон в крепостной стене, в башню кружевного мрамора, где находилась любимая комната царицы Арджуманд Бану. Там, на балконе Жасминового павильона с видом на Джамну, откуда виден был стоящий поодаль Тадж-Махал, Шах-Джехан скончался.Такова краткая история Тадж-Махала. С тех пор мавзолей царицы пережил много превратностей. Во время войн, которые продолжались в Индии в XVII и XVIII столетиях, Агра многократно переходила из рук в руки и часто оказывалась разграбленной. Завоеватели сняли с Тадж-Махала большие серебряные двери, вынесли драгоценные светильники и подсвечники, сорвали со стен орнаменты из драгоценных камней. Однако само здание и большая часть убранства остались нетронутыми.В 30-х годах XIX века ьританский генерал-губернатор предложил продать Тадж-Махал на слом. Ныне Тадж-Махал восстановлен и тщательно охраняется. Я приехал в Агру вечером и решил немедленно отправиться к Тадж-Махалу, чтобы посмотреть на него в лунном свете. Полнолуние ещЈ не наступило, но света было достаточно.Выйдя из гостиницы, я долго ехал европейскими кварталами города по широким улицам, тянувшимся среди садов. Наконец по какой-то длинной улице мы выбрались из города; слева виднелась река. Мы проехали по площади, вымощенной плитами и окружЈнной стенами из красного камня. Направо и налево в стенах виднелись ворота с высокими башнями; ворота левой башни вели к Тадж-Махалу. Проводник объяснил, что правая башня и ворота ведут в старый город, который был частной собственностью царицы Арджуманд Бану; эти ворота сохранились почти в том же состоянии, в каком содержались при еЈ жизни.Уже темнело, но в свете широкого месяца все линии зданий отчЈтливо вырисовывались на бледном небосводе. Я зашагал к высоким тЈмно-красным башням ворот и горизонтальным рядам характерных белых индийских куполов, оканчивающихся заострЈнными шпилями. Несколько широких ступеней вели с площади ко входу, под арку. Там было совсем темно. Мои шаги по мозаичной мостовой гулко отдавались в боковых нишах, откуда шли лестницы к площадке на верху башни и ко внутреннему музею.Сквозь арку виднелся сад - обширное зелЈное пространство; в отдалении маячили какие-то белые очертания, напоминающие белое облако, которое, опустившись, приняло симметричную форму. Это были стены, купола и минареты Тадж-Махала.Я прошЈл под аркой, поднялся на широкую каменную платформу и остановился, чтобы оглядеться. Прямо передо мной начиналась длинная и широкая аллея густых кипарисов; она шла напрво через сад; посреди еЈ пересекала полоса воды с рядами фонтанов, напоминающих простЈртые руки. Дальний конец аллеи был закрыт белым облаком Тадж-Махала. По обеим его сторонам и немного ниже под деревьями, виднелись купола двух больших мечетей.Я медленно направился по аллее к большому зданию, миновал полоску воды с еЈ фонтанами. Первое, что поразило меня и чего я не ожидал, - это огромные размеры Тадж-Махала. Фактически это очень широкое строение; оно кажется ещЈ шире, чем на самом деле, благодаря искуссному замыслу строителей, которые окружили его садом и так расположили ворота и аллеи, что с этой стороны здание видно не сразу; оно открывается постепенно, по мере того, как вы к нему приближаетесь. Я понял, что всЈ вокруг подчинено единому плану и с точностью вычислено, что всЈ задумано с таким расчЈтом, чтобы дополнить и усилить главное впечатление. Мне стало ясно, почему на фотографиях Тадж-Махал выглядит незаконченным, почти плоским. Его нельзя отделять от сада и мечетей, которые оказываются его продолжением. Кроме того, я понял, почему минареты по углам мраморной платформы, где стоит главное здание, произвели на меня впечатление дефекта: на фотографиях я видел, что очертания Тадж-Махала заканчиваются с обеих сторон этими минаретами. На самом же деле это ещЈ не конец, ибо Тадж-Махал незаметно переходит в сад и примыкающие здания. И опять-таки минареты в действительности не видны во всю свою высоту, как на фотографиях. С аллеи, по которой я шЈл, над деревьями возвышаются только их верхушки.Белое здание мавзолея было ещЈ далеко, и по мере моего приближения к нему, оно поднималось передо мной всЈ выше и выше. Хотя в смутном и изменчивом свете месяца я не мог различить деталей, странное чувство ожидания заставляло меня напряжЈнно всматриваться в полумрак, как будто там должно было что-то открыться.В тени кипарисов царил полумрак; сад наполняли запахи цветов, явственнее всего ощущался аромат жасмина. Кричали павлины. Их голоса странно гармонировали со всем окружением и как-то усиливали охватившее меня чувство ожидания.Я уже видел прямо перед собой сверкающие очертания центральной части Тадж-Махала, поднимающейся с высокой мраморной платформы. В дверях мерцал огонЈк.Я дошЈл до середины аллеи, ведущей от входа под аркой к мавзолею. Здесь, в центре аллеи, находился четырЈхугольный водоЈм с лотосами; на одной его стороне стояли мраморные скамейки.В слабом свете месяца Тадж-Махал казался сверкающим. На бледном фоне неба были видны белые купола и минареты, изумительно мягкие, но в то же время вполне отчЈтливые; от них как будто струился собственный свет.Я сел на одну из мраморных скамеек и стал смотреть на Тадж-Махал, стараясь ухватить и запечатлеть в памяти все детали здания, каким я его вижу, а также всЈ, что меня окружает. Я не мог сказать, что происходило в моЈм уме в это время; не уверен, что вообще о чЈм-то думал. Но постепенно во мне возникло непонятное чувство, которое невозможно описать никакими словами.Реальность, та повседневная реальность, в которой мы живЈм, казалось, куда-то исчезла, ушла, увяла, отлетела, вернее, не исчезла, а преобразилась, утратив свою действительность; каждый реальный предмет, взятый сам по себе, потерял своЈ привычное значение и стал совершенно иным. Вместо знакомой реальности открылась реальность другая, та реальность, которой мы не знаем, не видим, не чувствуем, но которая представляет собой единственно подлинную реальность.Я чувствую и понимаю, что слова не в состоянии передать то, что я имею в виду. Меня поймут только те, кто сам пережил нечто подобное, те, кому знаком 'вкус' такого рода переживаний.Передо мной в дверях Тадж-Махала мерцал огонЈк. В изменчивом свете месяца белые купола и минареты как будто шевелились. Из сада доносился аромат жасмина, слышался резкий крик павлинов.У меня было такое чувство, будто я нахожусь в двух мирах одновременно. Обычный мир вещей и людей совершенно изменился, о нЈм смешно было даже подумать - таким искусственным и нереальным казался он теперь. ВсЈ, принадлежавшее этому миру, стало далЈким, чуждым и непонятным, и более всего я сам, тот человек, который всего два часа назад приехал в Агру со всемозможным багажом и поспешил сюда, чтобы увидеть Тадж-Махал при лунном свете. ВсЈ это - и вся жизнь, часть которой я составлял, - стало кукольным театром, к тому же чрезвычайно топорным и аляповатым, и ничуть не походило на что-либо реальное. Такими же гротескно-нелепыми и грубыми казались теперь все мои прежние мысли о Тадж-Махале и его тайне.Эта тайна пребывала здесь, передо мной, но она перестала быть тайной. Покров тайны набрасывала на неЈ та абсурдная, несуществующая реальность, из которой я смотрел на Тадж-Махал. Я переживал изумительную радость освобождения, как если бы вышел из глубокого подземного хода на свет.Да, это была тайна смерти! - но тайна раскрытая и зримая. И в ней не было ничего ужасного или пугающего. Наоборот, от неЈ исходили бесконечное сияние и радость.Теперь, когда я пишу эти слова, мне странно вспоминать то, что было каким-то мимолЈтным состоянием. От обычного восприятия себя и всего прочего я мгновенно перешЈл в это новое состояние, находясь в саду, на кипарисовой аллее, разглядывая белый силуэт Тадж-Махала.Помню, как у меня в уме пронЈсся быстрый поток мыслей, как бы существующий независимо от меня, движущийся собственным путЈм.Какое-то время мои мысли сосредоточились на художественном смысле Тадж-Махала, на тех художниках, которые его построили. Я знал, что они были суфиями, чья мистическая философия, неотделимая от поэзии, стала эзотерическим учением ислама; в блестящих земных формах радости и страсти она выражает идеи вечности, нереальности, отречения. И вот образ царицы Арджуманд Бану и еЈ 'красивейший в мире' памятник своими невыразимыми сторонами оказались связанными для меня с идеей смерти - но смерти не как уничтожения, а как новой жизни.Я встал и направился вперЈд, не сводя глаз с огонька, который мерцал в дверях и над которым высилось гигантское очертание Тадж-Махала. И внезапно в моЈм уме совершенно независимо от меня стало складываться нечто.Я знал, что свет горит над гробницей, где лежит тело царицы. Над гробницей и вокруг неЈ стоят мраморные арки, купола и минареты Тадж-Махала, которые как бы уносят еЈ вверх, в небо, в лунный свет - и растворяют в них.Я почувствовал, что именно здесь таится начало разгадки. Ибо свет, мерцающий над гробницей, где лежит еЈ прах, этот свет, который так мал и незначителен по сравнению с мраморной формой Тадж-Махала, - это жизнь, та жизнь, которую мы знаем в себе и в других, противоположная той жизни, которой мы не знаем, которая скрыта от нас тайной смерти.Этот свет, который так легко погасить, - есть маленькая преходящая земная жизнь. А Тадж-Махал - это будущая
вечная жизнь.Передо мной и вокруг меня пребывала душа царицы Мумтаз-и-Махал!Душа столь бесконечно великая, сияющая и прекрасная по сравнению с телом, жившим на земле, а теперь заключЈнным в гробницу.В это мгновение я понял, что не душа заключена в теле, а тело живЈт и движется в душе. И тогда я вспомнил мистическое выражение, которое приведено в одной старой книге и когда-то привлекло моЈ внимание:'Душа - то же самое, что и будущая жизнь'.Мне показалось странным, что я не сумел понять этого раньше. Конечно, они - одно и то же; жизнь как процесс и то, что живЈт, - их можно различать только до тех пор, пока существует идея исчезновения, смерти. Здесь же, как и в вечности, всЈ было единым. Измерения растворились, и наш маленький земной мир исчез в бесконечном мире.Я не могу восстановить все мысли и чувства тех мгновений; сейчас я выражаю лишь ничтожную их часть.Затем я подошЈл к мраморной платформе, на которой стоит Тадж-Махал с четырьмя минаретами по углам. Широкие мраморные лестницы по краям кипарисовой аллеи ведут к этой платформе из сада.Я поднялся по ступеням и подошЈл к дверям, где горел свет. Меня встретили привратники-мусульмане с медленными, спокойными движениями, в белых одеждах и белых тюрбанах. Один из них зажЈг фонарь, и я пошЈл вслед за ним внутрь мавзолея.Посредине, окружЈнные резной мраморной решЈткой, стояли два мраморных надгробия; в центре - надгробие Мумтаз-и-Махал, около него - надгробие Шах-Джехана. Оба надгробия были усыпаны красными цветами; над ними в фонаре с прорезями горел огонь.В полутьме неясные очертания белых стен исчезали в высоком своде, куда лунный свет проникал как бы сквозь туман меняющихся оттенков.Я долго простоял неподвижно; и спокойные, серьЈзные мусульмане в белых тюрбанах оставили меня в покое - и сами замерли в молчании около решЈтки, окружающей надгробия.Сама по себе эта решЈтка - чудо искусства. Слово 'решЈтка' вообще ничего не говорит, ибо на деле это не решЈтка, а ожерелье из белого мрамора изумительной работы. Трудно поверить, что цветы и декоративный орнамент этого белого филигранного ожерелья не были отлиты, что их вырезали прямо из тонких плит мрамора.Заметив, что я рассматриваю решЈтку, один из привратников бесшумно подошЈл ко мне и начал объяснять план внутреннего устройства Тадж-Махала.Каменные надгробия не были настоящими гробницами; гробницы же, в которых покоятся тела, находятся в склепе под полом. Средняя часть мавзолея, где мы стояли, расположена под большим центральным сводом; она отделена от внешних стен широким коридором, который шЈл между четырьмя угловыми нишами; каждая ниша находилась под одним из малых куполов.'Здесь никогда нет света, - сказал провожатый, поднимая руку. - Свет входит только сквозь ограду боковых галерей. Послушай, господин!'Он сделал несколько шагов назад и, подняв голову, медленно и громко прокричал:'Аллах!'Голос заполнил всЈ огромное пространство свода у нас над головами; и когда он медленно-медленно стал затихать, внезапно от всех четырЈх боковых куполов отразилось ясное и мощное эхо;'Аллах!'Ему немедленно ответили арки галереи, но не сразу, а по очереди: голоса раздавались один за другим с каждой стороны, как бы перекликаясь друг с другом:'Аллах! Аллах! Аллах! Аллах!'А затем, подобно тысячеголосому хору или органу, зазвучал и сам большой свод; всЈ потонуло в его торжественном глубоком басе:'Аллах!'После этого опять ответили боковые галереи и купола, но уже тише; ещЈ раз прозвучал голос большого свода, не так громко, и врутренние арки тихо, почти шЈпотом, повторили его голос.Эхо умолкло. Но и в наступившем молчании казалось, что какая-то далЈкая-далЈкая нота всЈ ещЈ продолжает звучать.Я стоял, прислушиваясь; с обострЈнным чувством радости я понял, что это замечательное эхо было заранее расчитанной частью плана художников, которые дали Тадж-Махалу голос и велели ему вечно повторять Имя Бога.Я медленно следовал за проводником, а он с поднятым фонарЈм показывал мне орнаменты на стенах: фиолетовые, розовые, синие, жЈлтые, ярко-красные цветы смешивались с гирляндами зелЈных каменных цветов, одни из которых имели размер листа, другие были чуть больше; каменные цветы казались живыми и неподвластными времени; затем следовали стены, целиком покрытые белыми мраморными цветами, далее - резные двери и окна, все из белого мрамора.Чем дольше я смотрел и слушал, тем яснее и радостнее понимал я замысел художников, которые выразили бесконечное богатство, разнообразие и красоту
души, или
вечной жизни, по сравнению с мелкой и незначительной земной жизнью.Мы поднялись на крышу Тадж-Махала, где на углах стояли купола; я посмотрел оттуда на широкую тЈмную Джамну. Справа и слева высились большие мечети из красного камня с белыми куполами. Затем я подошЈл к той стороне, откуда открывался вид на сад. Внизу всЈ было спокойно, лишь ветерок шелестел в деревьях; время от времени откуда-то издалека доносился громкий и мелодичный крик павлинов.ВсЈ походило на сон, на ту 'Индию', которую можно увидеть во сне, так что я ничуть не удивился бы, если бы вдруг обнаружил, что лечу по воздуху над садом к входной башне, темнеющей в конце кипарисовой аллеи.Затем мы спустились вниз и обошли вокруг белого здания Тадж-Махала по мраморной платформе, на углах которой стояли четыре минарета; при свете месяца мы осмотрели украшения и орнаменты наружных стен.После этого мы сошли вниз, в белый мраморный склеп. Там, как и наверху, горел медный светильник. На белых гробницах царицы и падишаха лежали красные цветы. На следующее утро я поехал в крепость, где до сих пор сохранился дворец Шах-Джехана и царицы Арджуманд Бану.Крепость Агры - это целый город. Огромные крепостные башни поднимаются над воротами. За стенами толщиной в несколько футов - прямо-таки лабиринт внутренних дворов, казарм, лавок и иных строений. Значительная часть крепости отведена под нужды современной жизни и представляет особого интереса. Я подошЈл к Жемчужной мечети, которую знал по картине Верещагина. Здесь начинается царство белого мрамора и синего неба. Только два цвета - белый и синий. Жемчужная мечеть гораздо больше, чем я еЈ представлял. Крупные, тяжЈлые ворота, обшитые медью; за ними под сверкающим небом ослепительно белый мраморный дворец с фонтаном; далее - зал для проповедей с чудесными резными арками, орнаментированными золотом; его окна с мраморными решЈтчатыми переплЈтами выходят во внутреннюю часть дворца; сквозь них жЈны падишаха и придворные дамы могли глядеть в мечеть.Затем идЈт дворец. Это не одно здание, а целый ряд мраморных строений и дворов посреди кирпичных домов и дворов самой крепости.Трои Акбара, чЈрная мраморная плита на одном уровне с более высокими зубцами; перед ним - 'двор правосудия'. Далее - 'приЈмная' Шах-Джехана с новыми резными арками, похожими на арки Жемчужной мечети, жилые помещения дворца и Жасминовый павильон.Дворцовые покои расположены на крепостной стене, откуда видна Джамна. Здесь множество комнат, не очень больших, если судить по современным стандартам; но их стены покрыты редкой и прекрасной резьбой. ВсЈ так великолепно сохранилось, как будто ещЈ вчера жили сл своими жЈнами всЈ эти падишахи-завоеватели, философы, поэты, мудрецы, фанатики, безумцы, которые уничтожили одну Индию и создали другую. Большая часть жилых помещений дворца скрыта под полами мраморных дворов и проходов, которые тянутся от 'приЈмной' до крепостной стены. Комнаты связаны коридорами, проходами и небольшими двориками с мраморной оградой.За крепостной стеной находится глубокий внутренний двор, где устраивались состязания воинов, где дикие звери дрались друг с другом или с людьми. Выше находится малый двор, окружЈнный решЈткой, откуда дворцовые дамы наблюдали бои слонов с тиграми или воинские состязания. Сюда же приходили со своими товарами купцы из дальних стран - арабы, греки, венецианцы, французы. В 'шахматном' дворе, вымощенном рядами чЈрных и белых плит в шахматном порядке, танцовщики и танцовщицы в особых костюмах изображали шахматные фигуры. Далее комнаты жЈн падишаха; в стенах ещЈ сохранились резные шкафчики для драгоценностей и небольшие круглые отверствия, ведущие к тайникам, куда могли проникнуть только маленькие ручки. Ванная, выложенная горным хрусталЈм, благодаря чему стены, когда зажигается свет, искрятся мерцающими красками. Небольшие, почти игрушечные комнатки, похожие на бонбоньерки. Крошечные балконы. Комнаты под полами внутреннего двора, куда свет попадает лишь сквозь тонкие мраморные плиты, и где никогда не бывает жарко; наконец, чудо из чудес - Жасминовый павильон, любимое помещение царицы Мумтаз-и-Махал.Это круглая башня, окружЈнная балконом, который висит над крепостной стеной и Джамной. С балкона внутрь ведут восемь дверей. На стенах Жасминового павильона, а также на балюстрадах и на колоннах балкона нет буквально ни одного дюйма пространства, который не был бы покрыт тончайшей, великолепной резьбой. Орнаменты внутри орнаментов, и в каждом из них ещЈ один орнамент; почти ювелирная работа. Таков весь Жасминовый павильон; таковы же небольшой зал с фонтаном и ряды резных колонн.Во всЈм этом нет ничего грандиозного или мистического; но в целом возникает впечатление необыкновенной интимности. Я ощутил жизнь обитавших здесь людей; каким-то таинственным образом коснулся еЈ, словно эти люди всЈ ещЈ живы, и уловил проблески самых глубоких и сокровенных аспектов в их жизни. Во дворе совсем не чувствуется время. Прошлое, связанное с этими мраморными комнатами, кажется настоящим, настолько оно живо и реально; странно даже подумать, что всего этого больше нет.Когда мы покидали дворец, проводник рассказал мне, что под крепостью есть подземный лабиринт, где, по слухам, хранятся несметные сокровища. Я вспомнил, что читал раньше об этом. Но вход в подземные коридоры закрыт и скрыт много лет назад после того, как в них заблудилась и погибла целая группа любопытных путешественников. Говорят, там водится множество змей, в том числе несколько гигантских кобр; эти кобры, возможно, жили ещЈ во времена Шах-Джехана. Рассказывают, что иногда в лунные ночи они выползают к реке.Из дворца я снова поехал к Тадж-Махалу, а по пути купил фотографии старых миниатюр с портретами Шах-Джехана и царицы Арджуманд Бану. Стоит однажды увидеть эти фотографии, и их лица навсегда останутся в памяти. Голова царицы слегка наклонена; тонкой рукой она держит розу. Портрет сильно стилизован; но в форме рта и в больших глазах угадывается глубокая внутренняя жизнь, сила и мысль; еЈ лицо полно непреодолимого очарования тайны и сказочного мира. Шах-Джехан изображЈн в профиль. У него очень странный взгляд - экстатический и в то же время урановешенный. На портрете он как будто видит что-то такое, чего нельзя увидеть никому, вернее, то, чего никто не смеет увидеть. Кажется также, что он присматривается к самому себе, наблюдая за каждым свлим чувством, за каждой мыслью. Это взор ясновидца и мечтателя - но также и человека необыкновенной силы и храбрости. Впечатление от Тадж-Махала при свете дня оказалось не только не слабее ночного, но, пожалуй, усилилось. Белый мрамор среди зелени удивительно контрастирует с синим небом, и вы одним взглядом схватываете больше мелочей и частностей, чем ночью. Внутри здания ещЈ сильнее поражает роскошь украшений и сказочные цветы - красные, жЈлтые, синие вместе с зелЈными гирляндами, сплетения мраморных листьев и цветов, узорные решЈтки, и всЈ это - душа царицы Мумтаз-и-Махал.Я провЈл в саду, окружающем Тадж-Махал весь следующий день, до самого вечера. Приятнее всего было сидеть на балконе, на верху башенных ворот. Внизу раскинулся сад, его пересекали кипарисовая аллея и линия фонтанов, доходящая до самой мраморной платформы, на которой стоит Тадж-Махал. Под кипарисами медленно двигались группы посетителей-мусульман в одеждах и тюрбанах мягких тонов и самых разнообразных цветов: бирюзовых, лимонно-жЈлтых, светло-зелЈных, жЈлто-розовых. Надев очки, я долго наблюдал за светло-оранжевым тюрбаном бок о бок с изумрудной шалью. Снова и снова мелькали они за деревьями, а затем появились на мраморной лестнице, ведущей в мавзолей. Далее они исчезли у входа в Тадж-Махал; потом их можно было увидеть среди куполов на крыше. По кипарисовой аллее двигалось непрерывное шествие цветных одеяний и тюрбанов - плыли синие, жЈлтые, зелЈные, розовые ьюрбаны, шали и кафтаны. Не было видно ни одного европейца.Тадж-Махал - место паломничества и прогулок горожан. Здесь встречаются влюблЈнные; вы видите детей с большими тЈмными глазами, спокойных и тихих, как все индийские дети; здесь проходят глубокие старики и калеки, женщины с маленькими детьми, нищие, факиры...Перед вами появляются все лица, все типы мусульманской Индии.Глядя на них, я испытывал странное чувство: мне казалось, что и это было частью плана строителей Тадж-Махала, частью их мистического замысла соприкосновения
души с целым миром, с целой жизнью, которая со всех сторон непрерывно вливается в эту душу.
1914 г.
6. Дервиши мевлеви. Впервые я увидел их в 1908 году, когда Константинополь был ещЈ жив. Позднее он умер. Именно
они были душой Константинополя, хотя об этом никто не знал.Помню, как я вошЈл во двор одного тэккэ на верхней части 'Юксэк Кальдерим', шумной и в те времена типично восточной улицы, которая своими ступеньками поднимается высоко по холму от моста через Золотой Рог к главной улице Пера.Вертящиеся дервиши! Я ожидал маниакальной яркости безумия - неприятного и болезненного зрелища; и даже колебался, идти ли мне туда. Но двор тэккэ с его старыми зелЈными платанами и древними гробницами на старинном, попросшем травой кладбище поразил меня своим дивным воздухом, атмосферой мира и спокойствия.Когда я подошЈл к дверям тэккэ, церемония уже началась; я услышал странную, негромкую музыку флейт и приглушЈнных барабанов. Впечатление было неожиданным и необыкновенно приятным.Затем последовал разговор у входа - небольшое беспокойство по поводу ботинок и туфель; мы идЈм направо, потом налево, далее - тЈмный проход... Но я уже понял, что пришЈл в такое место, где увижу нечто.Круглая зала устлана коврами и окружена деревянными перилами, доходящими до груди. За перилами, в круговом коридоре - зрители. ИдЈт церемония приветствия.Мужчины в чЈрных халатах с широкими рукавами, в высоких жЈлтых шапках из верблюжьей шерсти, чуть суживающихся кверху (кула), один за другим приближаются под аккомпанемент музыки к шейху, который сидит в особой ложе, прислонившись к подушке. Они отдают шейху низкий поклон, становятся по правую его руку, затем, сделав несколько шагов, повторяют те же самые низкие поклоны и становятся слева от него. А потом, подобно чЈрным монахам, медленно и спокойно садятся друг за другом вдоль круговых перил в круглой зале. ВсЈ время играет музыка.Но вот она затихает. Молчание. Мужчины в высоких кула сидят, опустив глаза.Шейх начинает длинную речь. Он говорит об истории мевлеви, о султанах, которые правили в Турции, перечисляет их имена, говорит об интересе и симпатии к ордену дервишей. Странно звучат арабские слова. Мой друг, который долго жил на Востоке, негромко переводит мне слова шейха.Но я больше смотрел, чем слушал. И вот что поразило меня в этих дервишах:
все они были разные.Когда вы видите вместе много людей, одетых в одинаковую одежду, вы, как правило, не разбираете их лиц. Кажется, что они у всех одинаковые.Но то, что особенно поразило меня здесь и сразу же приковало к себе внимание, - это необычный факт: все лица были
разными. Ни одно не походило на другое, и каждое немедленно запечатлевалось в памяти. Я никогда не встречал ничего подобного. Через десять-пятнадцать минут, в течение которых я наблюдал за церемонией, приветствия окончились, - лица всех дервишей, сидевших в кругу, стали мне близкими и знакомыми, словно лица школьных товарищей. Я уже знал их всех - и с приятным предчувствием ждал, что же последует дальше.Снова, как будто издали, донеслись звуки музыки. Один за другим, не спеша, несколько дервишей сбрасывают своЈ одеяние и оказываются в коротких куртках по пояс и в каких-то длинных белых рубахах; остальные остаются в верхней одежде. Дервиши встают; спокойно и уверенно подняв правую согнутую руку, повернув голову вправо и вытянув левую руку, они медленно вступают в круг и с чрезвычайной серьЈзностью начинают вертеться, одновременно двигаясь по кругу. А в центре, так же согнув руку и глядя вправо, появялется дервиш с короткой седой бородой и спокойным приятным лицом; он медленно вертится на одном месте, переступая ногами какими-то особыми движениями. Все дервиши - некоторые очень молодые люди, другие средних лет, а кое-кто уже совсем старики - вертятся вокруг него. И все они вертятся и движутся по кругу с разной скоростью: старики - медленно, молодые - с такой быстротой, что дух захватывает. Одни, вертясь, закрывают глаза, другие просто смотрят вниз; но никто из них ни разу при этом не коснулся другого.А в самой середине, не вертясь, как другие, медленно шагал седобородый дервиш в чЈрном одеянии и зелЈном тюрбане, закрученном на шапке из верблюжей шерсти; он прижимал ладони к груди и держал глаза опущенными. Шагал он как-то странно: то вправо, то влево, то делал несколько шагов вперЈд, то немного отступал назад, как будто всЈ время двигался по какому-то кругу; но временами он как бы переходил с одной орбиты на другую, а затем снова на неЈ возвращался. Он также ни разу не коснулся никого из окружающих, как и его самого никто не коснулся.Как это могло быть? Я ничего не мог понять. Но об этом я даже и не думал, потому что в тот момент всЈ моЈ внимание было обращено на другое: я наблюдал за
лицами.Шейх, сидевший напротив меня на подушках, вертевшийся посредине дервиш, другой, в зелЈном тюрбане, медленно двигавшийся среди вертящихся дервишей, очень и очень старый человек, медленно вертевшийся среди молодых, - все они что-то мне напоминали.Я не мог понять, что именно.А дервиши продолжали вертеться, двигаясь по кругу. Одновременно вертелись тринадцать человек; то один, то другой останавливался и медленно и спокойно, с просветлЈнным и сосредоточенным лицом, усаживался около стены. Тогда поднимался другой и занимал его место в круге.Невольно я стал думать, почему же эту церемонию описывают как безумное вращение, которое повергает дервишей в ярость? Ведь если и есть в мире нечто противоположное ярости, то именно это верчение. В нЈм имелась какая-то система, которую я не мог понять, но которая явно угадывалась; и, что ещЈ более важно, в нЈм было интеллектуальное сосредоточение, умственное усилие, как будто дервиши не просто вертелись, но и одновременно решали в уме труднейшие задачи.Я вышел из тэккэ на улицу, полный необычных и беспокойных впечатлений. Я догадывался, что нашЈл нечто невероятно ценное и важное; но в то же время понимал, что у меня нет средств понять найденное, нет возможности подойти к нему ближе, нет даже языка.ВсЈ, что я раньше прочЈл и понял о дервишах, не объясняло мне загадку, с которой я столкнулся. Я знал, что орден мевлеви был основан в XIII веке персидским поэтом и философом Джалаледдином Руми, что верчение дервишей схематически изображает Солнечную систему и вращение планет вокруг Солнца, что дервиши пронесли через столетия свой статут, правила и даже одеяние совершенно нетронутыми. Я также знал, что знакомство с существующей литературой о дервишах приносит глубокое разочарование, потому что в ней остаЈтся обойдЈнным самое важное. Так что теперь, когда я сам увидел дервишей, я сформулировал для себя
важнейшие, относящиеся к ним проблемы. Первая: как им удаЈтся не натыкаться друг на друга, даже не касаться друг друга? И вторая: в чЈм заключается секрет этого напряжЈнного умственного усилия, связанного с верчением, усилия, которое я
видел, но не мог определить? Впоследствии я узнал, что ответ на первый вопрос является одновременно ответом и на второй. Константинополь исчез, подобно сну. Я побывал в других тэккэ, в Эйюбе, в Скутари; повидал других дервишей. И всЈ это время чувство тайны продолжало усиливаться.Вертящиеся дервиши мевлеви и 'воющие' дервиши в Скутари стояли как-то особняком от всего, что я когда-либо знал или встречал в жизни, отличались от всего этого. Когда я думал о них, я вспоминал слова одного хорошо известного человека в Москве; он посмеялся надо мной, когда я сказал, что Восток хранит многое такое, что ещЈ неизвестно.'Неужели вы действительно верите, что на Востоке осталось что-то неисследованное? - спросил он. - О Востоке написано столько книг; так много серьЈзных учЈных посвятило ему свою жизнь, изучая каждую пядь его земли, каждое племя, каждый обычай. Просто наивно думать, будто на Востоке осталось что-нибудь чудесное и неизвестное. Мне легче поверить в чудеса на Кузнецком мосту'.Сказанное звучало очень умно, и я почти согласился с ним. Но теперь я сам оказался на Востоке, и первое, что я там встретил, было чудом. И чудо это происходило у всех на виду, почти на улице. Главная улица, Пера, была 'Кузнецким мостом' Константинополя. И никто не мог объяснить мне этого чуда,
потому что никто ничего о нЈм не знал. Прошло двенадцать лет, прежде чем я снова встретил дервишей.Я повидал многие страны; за это время случилось много событий. Из тех людей, которые сопровождали меня в первую поездку в Константинополь, уже никого не было.
Не было даже России, ибо за последние три года позади меня как бы происходили обвалы. В этот совершенно непостижимый период
пути назад не было, и я испытывал к местам и людям то же самое чувство, которое мы обычно испытываем ко времени.Не было никакой возможности вернуться ни в одно из тех мест, которые я оставлял. Ни от кого, с кем я расставался, не было больше вестей.Но когда я увидел с корабля в тумане минареты Стамбула, а по другую сторону башню Галаты, мне тут же пришла на ум мысль о том, что скоро я увижу дервишей.И вскоре я их увидел. Константинополь стал ещЈ более шумным, если это вообще возможно; но, несмотря на новые толпы, он казался опустевшим. За эти годы бедный город наполовину утратил свой восточный колорит и быстро приобретал однообразный и отталкивающий облик европейского города. Однако в тэккэ дервишей на Пера всЈ было так же, как и прежде: те же старые надгробия, те же платаны, та же тихая музыка, те же (или похожие на них) спокойные лица. После двенадцати лет нельзя быть уверенным, но мне показалось, что несколько лиц я узнал.Теперь я знал о них больше; знал часть их тайны, знал,
как они это делают, знал, в чЈм заключается умственная работа, связанная с верчением. Не детали, конечно, потому что детали знает только тот, кто сам принимает участие в церемониях или упражнениях; но я знал
принцип.ВсЈ это не уменьшило чуда; оно лишь приблизилось и стало более значительным. Вместе с тем я понял, почему дервиши не открывают своего секрета. Легко рассказать, что они делают и как делают. Но для того, чтобы вполне это понять, нужно сначала знать,
зачем они это делают. А об этом рассказать нельзя. Я опять уехал; и вскоре почва за мной снова обвалилась, так что вернуться в Константинополь стало невозможным.А немного времени спустя исчезли и сами дервиши. ПросвещЈнные правители новой Турции запретили всякую деятельность 'астрологов, предсказателей и дервишей'. В тэккэ на Пера ныне находится полицейский участок.
1909 - 1925 гг.
Глава 10. НОВАЯ МОДЕЛЬ ВСЕЛЕННОЙ
Вопрос о форме вселенной. - История вопроса. - Геометрическое и физическое пространство. - Сомнительность их отождествления. - ЧетвЈртая координата физического пространства. - Отношение физических наук к математике. - Старая и новая физика. - Основные приницпы старой физики. - Пространство, взятое отдельно от времени. - Принцип единства законов. - Прицип Аристотеля. - НеопределЈнные величины старой физики. - Метод разделения, употребляемый вместо определения. - Органическая и неорганическая материя. - Элементы. - Молекулярное движение. - Броуновское движение. - Принцип сохранения материи. - Относительность движения. - Измерения величин. - Абсолютные единицы измерений. - Закон всемирного тяготения. - Действие на расстоянии. - Эфир. - Гипотезы о природе света. - Эксперимент Майкельсона. - Морли. - Скорость света как ограничивающая скорость. - Преобразования Лоренца. - Квантовая теория. - Весомость света. - Математическая физика. - Теория Эйнштейна. - Сжатие движущихся тел. - Специальный и общий принципы относительности. - ЧетырЈхмерный континуум. - Геометрия, исправленная и дополненная согласно Эйнштейну. - Отношение теории относительности к опыту. - 'Моллюск' Эйнштейна. - Конечное пространство. - Двухмерное сферическое пространство. - Эддингтон о пространстве. - Об исследовании структуры лучистой энергии. - Старая физика и новая физика.- Недостаточность четырЈх координат для построения модели вселенной. - Отсутствие возможности математического подхода к этой проблеме. - Искусственность обозначения измерений степенями. - Необходимая ограниченность вселенной по отношению к измерениям. - ТрЈхмерность движения. - Время как спираль. - Три измерения времени. - Шестимерное пространство. - 'Период шести измерений'. - Два пересекающихся треугольника, или шестиконечная звезда. - Тело времени. - 'Историческое время' как четвЈртое измерение. - Пятое измерение. - 'Ткань' и 'основа'. - Ограниченное число возможностей в каждом моменте. - Вечное Теперь. - Осуществление всех возможностей. - Прямые линии. - Ограниченность бесконечной вселенной. - Нулевое измерение. - Линия невозможного. - Седьмое измерение. - Движение. - Четыре вида движения. - Разделение скоростей. - Восприятие третьего измерения животными. - Скорость как угол. - Предельная скорость. - Пространство. - Разнородность пространства. - Зависимость измерений от величины. - Разнообразие пространства. - Материальность и еЈ степени. - Мир внутри молекулы. - 'Притяжение' - Масса. - Небесное пространство. - Следы движения. - Градации в структуре материи. - Невозможность описания материи как агрегата атомов или электронов. - Мир взаимосвязанных спиралей. - Принцип симметрии. - Бесконечность. - Бесконечность в математике и геометрии. - Несоизмеримость. - Разный смысл бесконечности в математике, геометрии и физике. - Функция и размеры. - Переход явлений пространства в явления времени. - Движение, переходящее в протяжЈнность. - Нулевые и отрицательные величины. - ПротяжЈнность внутриатомных пространств. - Разложение луча света. - Световые кванты. - Электрон. - Теория колебаний и теория излучений. Длительность существования малых единиц. - Длительность существования электронов.
I
При любой попытке изучения мира и природы человек неизбежно оказывается лицом к лицу с целым рядом вопросов, на которые он не в состоянии дать прямых ответов. Однако, от того, признаЈт или не признаЈт он эти вопросы, как их формулирует, как к ним относится, зависит весь дальнейший процесс его мышления о мире, а значит, и о самом себе.Вот важнейшие из этих вопросов:
Какую форму имеет мир? Что такое мир: хаос или система? Возник ли мир случайно или был создан согласно некоторому плану?И хотя это может на первый взгляд показаться странным, то или иное решение первого вопроса, т.е. вопроса о форме мира, фактические предрешает возможные ответы на другие вопросы - на второй и на третий.Если вопросы о том, является ли мир хаосом или системой, возник он случайно или был создан согласно плану, разрешаются без предварительного определения формы мира и не вытекают из такого определения, то подобные решения неубедительны, требуют 'веры' и не в состоянии удовлетворить человеческий ум. Только в том случае, когда ответы на эти вопросы вытекают из определения формы мира, они оказываются достаточно точными и определЈнными.Нетрудно доказать, что господствующая ныне общая философия жизни основана на таких решениях этих трЈх фундаментальных вопросов, которые могли бы считаться научными в XIX веке; а открытия XX и даже конца XIX столетия до сих пор не повлияли на обычную мысль или очень слабо на неЈ повлияли. Нетрудно также доказать, что все дальнейшие вопросы о мире, формулировка и разработка которых составляет предмет научной, философской и религиозной мысли, возникают из этих трЈх фундаментальных вопросов.Но, несмотря на свою первостепенную важность, вопрос о форме мира сравнительно редко возникал самостоятельно; обычно его включали в другие проблемы - космологические, космогонические, астрономические, геометрические, физические и т.п. Средний человек был бы немало удивлЈн, если бы ему сказали, что мир может иметь какую-то форму. Для него
мир формы не имеет.Однако, чтобы понять мир, необходимо иметь возможность построить некоторую модель вселенной, хотя бы и несовершенную. Такую модель мира, такую модель вселенной невозможно построить без определЈнной концепции формы вселенной. Чтобы сделать модель дома, нужно знать форму дома; чтобы сделать модель яблока, нужно знать форму явлока. Поэтому, прежде чем переходить к принципам, на которых можно построить новую модель вселенной, необходимо рассмотреть, хотя бы в виде краткого резюме, историю вопроса о форме вселенной, нынешнее состояние этого вопроса в науке, а также 'модели', которые были построены до самого последнего времени.Древние и средневековые космогонические и космологические концепции экзотерических систем (которые одни только и известны науке) никогда не были ни особенно ясными, ни интересными. Сверх того, вселенная, которую они изображали, была очень маленькой вселенной, гораздо меньше нынешнего астрономического мира. Поэтому я не стану говорить о них.Наше изучение разных взглядов на вопрос о форме мира начнЈтся с того момента, когда астрономические и физико-механические системы отказались от идеи Земли как центра мира. Исследуемый период охватывает несколько веков. Но фактически мы займЈмся только последним столетием в основном, периодом с конца первой четверти XIX века.К тому времени науки, исследующие мир природы, уже давно разделились: их взаимоотношения после разделения были такими же, как и сейчас, во всяком случае, какими они были до недавнего времени.Физика изучала явления окружающей нас материи.Астрономия - движение 'небесных тел'.Химия пыталась проникнуть в тайны строения и состава материи.Эти три физические науки основывали свои концепции формы мира исключительно на геометрии Евклида. Геометрическое пространство принималось за физическое пространство, и между ними не делалось никаких различий; пространство рассматривалось отдельно от материи, подобно тому, как ящик и его положение можно рассматривать независимо от его содержания.Пространство понималось, как 'бесконечная сфера'. Бесконечная сфера геометрически определялась только центром, т.е. любой точкой и исходящими из этой точки тремя радиусами, перпендикулярными друг другу. И бесконечная сфера рассматривалась, как совершенно аналогичная во всех отношениях и физических свойствах конечной, ограниченной сфере.Вопрос о несоответствии между геометрическим, евклидовым трЈхмерным пространством, бесконечным или конечным, с одной стороны, и физическим пространством, с другой, возникал очень редко и не препятствовал развитию физики в тех направлениях, какие были для неЈ возможны.Только в конце XVIII и в начале XIX века идея их возможного несоответствия, сомнение в правильности отождествления физического пространства с геометрическим сделались настоятельными; тем более нельзя было обойти их молчанием в конце XIX века.Эти сомнения возникли, во-первых, благодаря попыткам пересмотреть геометрические основы, т.е. или
доказать аксиомы Евклида, или установить их несостоятельность; во-вторых, благодаря самому развитию физики, точнее механики, той части физики, которая занята движением; ибо еЈ развитие привело к убеждению, что физическое пространство невозможно расположить в геометрическом пространстве, что физическое пространство постоянно выходит за пределы геометрического. Геометрическое пространство удавалось принимать за физическое, только закрывая глаза на то, что геометрическое пространство неподвижно, что оно не содержит
времени, необходимого для движения, что расчЈт любой фигуры, являющейся результатом движения, например, такой, как винт, уже требует четырЈх координат.Впоследствии изучение световых явлений, электричества, магнетизма, а также исследование строения атома настоятельно потребовали расширения концепции пространства.Результат даже чисто геометрических умозрений относительно истинности или неистинности аксиом Евклида был двояким, с одной стороны, возникло убеждение, что геометрия является чисто теоретической наукой, которая имеет дело исключительно с аксиомами и является полностью завершЈнной; что к ней нельзя ничего прибавить и ничего в ней изменить; что геометрия - такая наука, которую нельзя приложить ко всем встречающимся фактам и которая оказывается верной только при определЈнных условиях, зато в пределах этих условий надЈжна и незаменима. С другой стороны, возникло разочарование в геометрии Евклида, вследствие чего появилось желание перестроить еЈ на новой основе, создать новую модель, расширить геометрию и превратить еЈ в физическую науку, которую можно было бы приложить ко всем встречающимся фактам без необходимости располагать эти факты в искусственном порядке. Первый взгляд на геометрию Евклида был правильным, второй - ошибочным; но можно сказать, что в науке восторжествовала именно вторая точка зрения, и это в значительной мере замедлило еЈ развитие. Но к этому пункту я ещЈ вернусь.Идеи Канта о категориях пространства и времени как категориях восприятия и мышления никогда не входили в научное, т.е. физическое мышление, несмотря на позднейшие попытки ввести их в физику. Научная физическая мысль развивалась независимо от философии и психологии; эта мысль всегда считала, что пространство и время обладают объективным существованием вне нас, в силу чего предполагалось возможным выразить их взаимоотношения математически.Однако развитие механики и других физических дисциплин привело к необходимости признать четвЈртую координату пространства в дополнение к трЈм фундаментальным координатам; длине, ширине и высоте. Идея четвЈртой координаты, или четвЈртого измерения пространства, постепенно становилась всЈ более неизбежной, хотя долгое время она оставалась своеобразным 'табу'.Материал для создания новых гипотез о пространстве скрывался в работах математиков - Гаусса, Лобачевского, Заккери, Бойяи и особенно Римана, который уже в пятидесятых годах прошлого века рассматривал вопрос о возможности совершенно нового понимания пространства. Никаких попыток психологического исследования проблемы пространства и времени сделано не было. Идея четвЈртого измерения долгое время оставалась как бы под сукном. Специалисты рассматривали еЈ как чисто математическую проблему, а неспециалисты - как проблему мистическую и оккультную.Но если мы сделаем краткий обзор развития научной мысли с момента появления этой идеи в начале XIX века до сегодняшнего дня, это поможет нам понять то направление, в котором способна развиваться данная концепция; в то же время мы увидим, что она говорит нам (или может сказать) о фундаментальной проблеме формы мира.Первый и важнейший вопрос, который здесь возникает, - это вопрос об отношении физической науки к математике. С общепринятой точки зрения считается признанным, что математика изучает количественные взаимоотношения в том же самом мире вещей и явлений, который изучают физические науки. Отсюда вытекают ещЈ два положения: первое - что каждое математическое выражение должно иметь физический эквивалент, хотя в данный момент он, возможно, ещЈ не открыт; и второе - что любое физическое явление можно выразить математически.На самом же деле ни одно из этих положений не имеет ни малейшего основания; принятие их в качестве аксиом задерживает прогресс науки и мышления как раз по тем линиям, где такой прогресс более всего необходим. Но об этом мы поговорим позднее.В следующем ниже обзоре физических наук мы остановимся только на физике. А в физике особое внимание нам необходимо обратить на механику: приблизительно с середины XVIII века механика занимала в физике господствующее положение, в силу чего до недавнего времени считалось возможным и даже вероятным найти способ объяснения всех физических явлений как явлений механических, т.е. явлений движения. Некоторые учЈные пошли в этом направлении ещЈ дальше: не довольствуясь допущением о возможности объяснить физические явления как явления движения, они уверяли, что такое оюъяснение уже найдено и что оно объясняет не только физические явления, но также биологические и мыслительные процессы.В настоящее время нередко делят физику на
старую и новую; это деление, в общем, можно принять, однако не следует понимать его слишком буквально.Теперь я попробую сделать краткий обзор фундаментальных идей старой физики, которые привели к необходимости построения 'новой физики', неожиданно разрушившей старую; а затем перейду к идеям новой физики, которые приводят к возможности построения 'новой модели вселенной', разрушающей новую физику точно так же, как новая физика разрушила старую.Старая физика просуществовала до открытия электрона. Но даже электрон понимался ею как существующий в том же искусственном мире, управляемом аристотелевскими и ньютоновскими законами, в котором она изучала видимые явления; иначе говоря, электрон был воспринят как нечто, существующее в том же мире, где существуют наши тела и другие соизмеримые с ними объекты. Физики не поняли, чьл электрон принадлежит
другому миру.Старая физика базировалась на некоторых незыблемых основагиях. Время и пространство старой физики обладали вполне определЈнными свойствами. Прежде всего, их можно было рассматривать и вычислять
отдельно, т.е. как если бы положение какой-либо вещи в пространстве никоим образом не влияло на еЈ положение во времени и не касалось его. Далее, для всего существующего имелось одно пространство, в котором и происходили все явления. Время также было одним и тем же для всего существующего в мире; оно всегда и для всего измерялось по одной шкале. Иными словами, считалось допустимым, чтобы все движения, возвожные во вселенной, измерялись одной мерой.Краеугольным камнем понимания законов вселенной в целом был принцип Аристотеля, утверждавший единство законов во вселенной.Этот принцип в его современном понимании можно сформулировать следующим образом: во всей вселенной и при всех возможных условиях законы природы обязаны быть одинаковыми; иначе говоря, закон, установленный в одном месте вселенной, должен иметь силу и в любом другом еЈ месте. На этом основании наука при исследовании явлений на Земле и в Солнечной системе предполагает существование одинаковых явлений на других планетах и в других звЈздных системах.Данный принцип, приписываемый Аристотелю, на самом деле никогда не понимался им самим в том смысле, какой он приобрЈл в наше время. Вселенная Аристотеля сильно отличалась от того, как мы представляем еЈ сейчас. Человеческое мышление во времена Аристотеля не было похоже на человеческое мышление нашего времени. Многие фундаментальные принципы и отправные точки мышления, которые мы считаем твЈрдо установленными, Аристотелю ещЈ приходилось доказывать и устанавливать.Аристотель стремился установить принцип единства законов, выступая против суеверий, наивной магии, веры в чудеса и т.п. Чтобы понять 'принцип Аристотеля', необходимо уяснить себе, что ему ещЈ приходилось доказывать, что если все собаки вообще не способны говорить на человеческом языке, то и одна отдельная собака, скажем, где-то на острове Крите,
также не может говорить; или если деревья вообще не способны самостоятельно передвигаться, то и одно отдельное дерево
также не может передвигаться - и т.д.ВсЈ это, разумеется, давно забыто; теперь к принципу Аристотеля сводят идею о постоянстве всех физических понятий, таких как движение, скорость, сила, энергия и т.п. Это значит: то, что когда-то считалось движением, всегда остаЈтся движением; то, что когда-то считалось скоростью, всегда остаЈтся скоростью - и может стать 'бесконечной скоростью'.Разумный и необходимый в своЈм первоначальном смысле, принцип Аристотеля представляет собой не что иное, как закон общей согласованности явлений, относящийся к логике. Но в его современном понимании принцип Аристотеля целиком ошибочен.Даже для новой физики понятие бесконечной скорости, которое проистекает исключительно из 'принципа Аристотеля', стало невозможным; необходимо отбросить этот принцип, прежде чем заниматься построением новой модели вселенной. Позже я вернусь к этому вопросу.Если говорить о физике, то придЈтся прежде всего подвергнуть анализу само определение этого предмета. Согласно школьным определениям, физика изучает 'материю в пространстве и явления, происходящие в этой материи'. Здесь мы сразу же сталкиваемся с тем, что физика оперирует неопределЈнными и неизвестными величинами, которые для удобства (или из-за трудности определния) принимает за известные, даже за понятия, не требующие определения.В физике формально различаются: во-первых, 'первичные' величины, идея которых считается присущей всем людям. Вот как перечисляет эти 'первичные величины' в своЈм 'Курсе физики' Хвольсон:'
ПротяжЈнность - линейная, пространственная и объЈмная, т.е. длина отрезка, площадь какой-то части поверхности и объЈм какой-то части пространства, ограниченной поверхностями; протяжЈнность, таким образом, является мерой величины и расстояния.
Время.
Скорость равномерного прямолинейного движения.'Естественно, это лишь примеры, и Хвольсон не настаивает на полноте перечня. На самом деле, такой перечень очень длинен: он включает понятия пространства, бесконечности, материи, движения, массы и т.д. Одним словом, почти все понятия, которыми оперирует физика, относятся к неопределЈнным и не подлежащим определению. Конечно, довольно часто не удаЈтся избежать оперирования неизвестными величинами. Но традиционный 'научный' метод состоит в том, чтобы не признавать ничего неизвестного, а также считать 'величины', не поддающиеся определению, 'первичными', идея которых присуща каждому человеку. Естественным результатом такого подхода оказывается то, что всЈ огромное здание науки, возведЈнное с колоссальными трудностями, стало искусственным и нереальным.В определении физики, приведЈнном выше, мы встречаемся с двумя неопределЈнными понятиями:
пространство и
материя.Я уже упоминал о пространстве на предыдущих страницах. Что же касается материи, то Хвольсон пишет:'Употребление термина 'материя' было ограничено исключительно материей, которая способна более или менее непосредственно воздействовать на наши органы осязания'.Далее материя подразделяется на органическую (из которой состоят живые организмы - животные и растения) и неорганическую.Такой метод разделения вместо определения применяется в физике всюду, где определение оказывается невозможным или трудным, т.е. по отношению ко всем фундаментальным понятиям. Позднее мы часто с этим встретимся.Различие между органической и неорганической материей обусловлено только внешними признаками. Происхождение органической материи считается неизвестным. Переход от неорганической материи к органической можно наблюдать в процессах питания и роста; полагают, что такой переход имеет место только в присутствии уже существующей органической материи и совершается благодаря еЈ воздействию. Тайна же первого перехода остаЈтся сокрытой (Хвольсон).С другой стороны, мы видим, что органическая материя легко переходит в неорганическую, теряя те неопределЈнные свойства, которые мы называем
жизнью.Было сделано немало попыток рассмотреть органическую материю как частный случай неорганической и объяснить все явления, происходящие в органической материи (т.е. явления жизни) как комбинацию физических явлений. Но все эти попытки, как и попытки искусственного создания органической материи из материи неорганической, ни к чему не привели. Тем не менее, они наложили заметный отпечаток на обще-философское 'научное' понимание жизни, с точки зрения которого 'искусственное создание жизни' признаЈтся не только возможным, но и уже частично достигнутым. Последователи этой философии считают, что название
'органическая химия', т.е. химия, изучающая органическую материю, имеет лишь историческое значение; они определяют еЈ, как 'химию углеродистых соединений', хотя и не могут не признать особого положения химии углеродистых соединений и еЈ отличия от неорганической химии.Неорганическая материя, в свою очередь, делится на простую и сложную (и принадлежит к области химии). Сложная материя состоит из так называемых химических соединений несколько простых видов материи. Материю каждого вида можно разделить на очень малые части, называемые 'частицами'.
Частица - это мельчайшее количество данного вида материи, которое способно проявлять, по крайней мере, главные свойства этого вида. Дальнейшие подразделения материи - молекула, атом, электрон - настолько малы, что, взятые в отдельности, не обладают уже никакими материальными свойствами, хотя на последний факт никогда не обращали достаточного внимания.Согласно современным научным идеям, неорганическая материя состоит из 92 элементов, или единиц простой материи, хотя не все они ещЈ открыты. Существует гипотеза, что атомы разных элементов суть не что иное, как сочетания определЈнного количества атомов водорода, который в данном случае считается фундаментальной, первичной материей. Есть несколько теорий о возможности или невозможности перехода одного элемента в другой; в некоторых случаях такой переход был установлен - что опять-таки противоречит 'принципу Аристотеля'.Органическая материя или 'углеродистые соединения', в действительности состоит из четырЈх элементов: водорода, кислорода, углерода и азота, а также из незначительных примесей других элементов.Материя обладает многими свойствами, такими как масса, объЈм, плотность и т.п., которые в большинстве случаев поддаются определению лишь в их взаимосвязи.Температура тела признаЈтся зависящей от движения молекул. Считается, что молекулы находятся в постоянном движении; как это определяется в физике, они непрерывно сталкиваются друг с другом и разлетаются во всех направлениях, а затем возвращаются обратно. Чем интенсивнее их движение, тем сильнее толчки при столкновениях и тем выше температура тела; такое движение называется броуновским.Если бы подобное явление действительно имело место, это означало бы примерно следующее: несколько сотен автомобилей, движущихся в разных направлениях по большой городской площади, ежеминутно сталкиваются друг с другом и разлетаются в разные стороны, оставаясь неповреждЈнными.Любопытно, что
быстро движущаяся кинолента вызывает аналогичеую иллюзию. Движущиеся объекты утрачивают свою индивидуальность; кажется, что они сталкиваются друг с другом и разлетаются в разных направлениях или проходят друг сквозь друга. Автор видел однажды кинофильм, на котором была снята площадь Согласия в Париже с автомобилями, летящими отовсюду и во всевозможных направлениях. Впечатление такое, будто автомобили каждое мгновение с силой сталкиваются друг с другом и разлетаются в стороны, всЈ время оставаясь в пределах площади и не покидая еЈ.Как может быть, чтобы материальные тела, обладающие массой, весом и очень сложной структурой, сталкивались с огромной скоростью и разлетались в стороны, не разбиваясь и не разрушаясь, - физика не объясняет.Одним из важнейших завоеваний физики было установление принципа сохранения материи. Этот принцип состоит в признании того, что материя никогда, ни при каких физических или химических условиях не создаЈтся заново и не исчезает: общее еЈ количество остаЈтся неизменным. С принципом сохранения материи связаны установленные впоследствии принципы сохранения энергии и сохранения массы.Механика - это наука о движении физических тел и о причинах, от которых может зависеть характер этого движения в отдельных частных случаях (Хвольсон).Однако так же, как и в случае иных физических понятий, само
движение не имеет в физике определения. Физика только устанавливает свойства движения: длительность, скорость, направление, без которых какое-либо явление нельзя назвать движущимся.Разделение (и порой определение) вышеназванных свойств подменяет собой определения движения, причЈм установленные признаки относят к самому движению. Так, движение разделяется на прямолинейное и криволинейное, непрерывное и прерывистое, ускоренное и замедленное, равномерное и неравномерное.Установление принципа относительности движения привело к целой серии выводов; вощник вопрос если движение материальной точки можно определить только еЈ положением относительно других тел и точек, как определить это движение в том случае, когда другие тела и точки тоже движутся? Этот вопрос стал особенно сложным, когда было установлено (не просто философски, в смысле гераклитовского , но вполне научно, с вычислениями и диаграммами), что во вселенной нет ничего неподвижного, что всЈ без исключения так или иначе движется, что одно движение можно установить лишь относительно другого. Вместе с тем, были установлены и случаи кажущейся неподвижности. Так, выяснилось, что отдельные составные части равномерно движущейся системы тел сохраняют одинаковое положение по отношению друг к другу, как если бы вся система была неподвижной. Таким образом, предметы внутри ьыстро движущегося вагона ведут себя совершенно так же, как если бы этот вагон стоял неподвижно. В случае двух или более движущихся систем, например, в случае двух поездов, которые идут по разным путям в одинаковом или противоположном направлениях, оказывается, что их относительная скорость равна разности между скоростями или их сумме в зависимости от направления движения. Так, два поезда, движущиеся навстречу друг другу, будут сближаться со скоростью, равной сумме их скоростей. Для одного поезда, который обгоняет другой, второй поезд будет двигаться в направлении, противоположном его собственному, со скоростью, равной разности между скоростями поездов. То, что обычно называют скоростью поезда, есть скорость, приписываемая поезду, наблюдаемому во время его передвижения между двумя объектами, которые для него являются неподвижными, например, между двумя станциями, и т.п.Изучение движения вообще, и колебательного и волнового движения в частности, оказало на развитие физики огромное влияние. В волновом движении увидели универсальный принцип; были предприняты попытки свести все физические явления к колебательному движению. Одним из фундаментальных методов физики является метод измерения величин.Измерение величин базируется на определЈнных принципах; важнейший из них - принцип однородности, а именно: величины, принадлежащие к одному и тому же порядку и отличающиеся друг от друга лишь в количественном отношении, называются однородными величинами; считается доступным сравнивать их и измерять одну по отношению к другой. Что же касается различных по порядку величин, то измерять одну из них по отношению к другой признано невозможным.К несчастью, как уже было сказано выше, в физике лишь немногие величины
определяются; обычно же определения заменяются наименованием.Но поскольку всегда могут возникнуть ошибки в наименованиях и качественно различные величины получают одинаковые наименования, и наоборот, качественно идентичные величины будут названы по-разному, физические величины оказываются ненадЈжными. Это тем более так, что здесь чувствуется влияние принципа Аристотеля, т.е. величина, однажды признанная в качестве величины определЈнного порядка, всегда оставалась величиной этого порядка. Разные формы энергии перетекали одна в другую, материя переходила из одного состояния в другое; но пространство (или часть пространства) всегда оставалось пространством, время - временем, движение всегда оставалось движением, скорость - скоростью и т.п.На этом основании было решено считать
несоизмеримыми такие величины, которые являются качественно разнородными. Величины, отличающиеся только количественно, считаются
соизмеримыми.Продолжая рассматривать измерение величин, необходимо указать, что единицы измерения, которыми пользуются в физике, довольно случайны и не связаны с измеряемыми величинами. Единицы измерения обладают только одним общим свойством - все они
откуда-то заимствованы. Ни разу ещЈ самое характерное свойство данной величины не принималось за его меру.Искусственность мер в физике, конечно, ни для кого не секрет, и с пониманием этой искусственности связаны, например, попытки установить единицей длины
часть меридиана. Естественно, эти попытки ничего не меняют; брать ли в качестве единицы измерения какую-то часть человеческого тела, 'фут', или часть меридиана, 'метр', обе они одинаково случайны. Но в действительности вещи содержат в себе свои собственные меры; и найти их - значит, понять мир. Физика лишь смутно об этом догадывается, но до сих пор к таким мерам даже не приблизилась.В 1900 году проф. Планк создал систему 'абсолютных единиц', в основу которой положены 'универсальные константы', а именно: первая - скорость света в вакууме; вторая - гравитационная постоянная; третья - постоянная величина, которая играет важную роль в термодинамике (энергия, делЈнная на температуру); четвЈртая - постоянная величина, называемая 'действием' (энергия, умноженная на время), которая представляет собой наименьшее возможное количество работы, еЈ 'атом'.Пользуясь этими величинами, Планк получил систему единиц, которую считает абсолютной и совершенно независимой от произвольных решений человека; он принимает свою систему за
натуральную. Планк утверждает, что эти величины сохраняют своЈ естественное значение до тех пор, пока остаются неизменными закон всемирного тяготения, скорость распространения света в вакууме и два основных принципа термодинамики; они будут одними и теми же для любых разумных существ при любых методах определения.Однако закон всемирного тяготения и закон распространения света в вакууме - два самых слабых пункта в физике, поскольку на самом деле они являются вовсе не тем, за что их принимают. Поэтому вся система мер, предложенная Планком, весьма ненадЈжна. Интересен здесь не столько результат, сколько сам принцип, т.е. признание необходимости отыскать естественные меры вещей.Закон всемирного тяготения был сформулирован Ньютоном в его книге 'Математические принципы натуральной философии', которая вышла в Лондоне в 1687 году. Этот закон с самого начала известен в двух формулировках: научной и популярной.Научная формулировка такова:'Между двумя телами в пространстве наблюдаются явления,
которые можно описать, предполагая, что два тела притягивают друг друга с силой, прямо пропорциональной произведению их масс и обратно пропорциональной квадрату расстояния между ними.'А вот популярная формулировка:'Два тела
притягивают друг друга с силой, прямо пропорциональной произведению их масс и обратно пропорциональной квадрату расстояния между ними.'Во второй формулировке совершенно забыто то, что сила притяжения представляет собой фиктивную величину, принятую лишь для удобства описания явлений. И
сила притяжения считается реально существующей, как между Солнцем и ЗемлЈй, так и между ЗемлЈй и брошенным камнем.(Последняя электромагнитная теория гравитационных полей догматизирует
вторую точку зрения.)Проф. Хвольсон пишет в своЈм 'Курсе физики':'Колоссальное развитие небесной механики, полностью основанной на законе всемирного тяготения, признанного как факт, заставило учЈных забыть чисто описательный характер этого закона и увидеть в нЈм окончательную формулировку действительно существующего физического явления.'В законе Ньютона особенно важно то, что он даЈт очень простую математическую формулу, которую можно применять во всей вселенной и на основании которой с поразительной точностью вычислять любые движения, в том числе движения планет и небесных тел. Конечно, Ньютон никогда не утверждал, что он выражает факт действительного притяжения тел друг к другу; не определил он и того,
почему они притягивают друг друга и
посредством чего.Каким образом Солнце может влиять на движение Земли через пустое пространство? Как вообще понимать возможность действия через пустое пространство? Закон тяготения не даЈт ответа на этот вопрос, и сам Ньютон вполне это понимал. И он сам, и его современники Гюйгенс и Лейбниц предостерегали против попыток видеть в законе Ньютона решение проблемы действия через пустое пространство; для них этот закон был просто
формулой для вычислений. Тем не менее, огромные достижения физики и астрономии, возможные благодаря использованию закона Ньютона, стали причиной того, что учЈные забыли эти предостережения; и постепенно укрепилось мнение, что Ньютон открыл силу притяжения.Хвольсон пишет в своЈм 'Курсе физики':'Термин 'действие на расстоянии' обозначает одну из самых вредных доктрин, когда-либо возникавших в физике и тормозивших еЈ прогресс; эта доктрина допускает возможность мгновенного воздействия одного предмета на другой, находящийся на таком расстоянии от него, что непосредственный их контакт оказывается невозможным.В первой половине XIX века идея действия на расстоянии господствовала в науке безраздельно. Фарадей был первым, кто указал на недопустимость воздействия какого-то тела на некоторую точку, в которой это тело не расположено, без
промежуточной среды. Оставив в стороне вопрос о всемирном тяготении, он обратил особое внимание на явления электричества и магнетизма и указал на чрезвычайно важную роль в этих явлениях 'промежуточной среды', которая заполняет пространство между телами, как будто бы действующими друг на друга непосредственно.В настоящее время убеждение о недопустимости действия на расстоянии в любой сфере физических явлений получило всеобщее признание'.Однако старая физика смогла отбросить действие на расстоянии лишь после того, как приняла гипотезу
универсальной среды, или эфира. Эта гипотеза оказалась необходимой и для теории световых и электрических явлений, как они понимались старой физикой.В XVIII веке световые явления объяснялись гипотезой излучения, выдвинутой в 1704 году Ньютоном. Эта гипотеза предполагала, что светящиеся тела излучают во всех направлениях мельчайшие частицы особой световой субстанции, которые распространяются в пространстве с огромной скоростью и, попадая в глаз, вызывают в нЈм ощущение света. В этой гипотезе Ньютон развивал идеи древних; у Платона, например, часто встречается выражение: 'свет наполнил мои глаза'.Позднее, главным образом в XIX веке, когда внимание исследователей обратилось на те последствия световых явлений, которые невозможно объяснить гипотезой излучения, широкое распространение получила другая гипотеза, а именно, гипотеза волновых колебаний эфира. Впервые она была выдвинута голландским физиком Гюйгенсом в 1690 году, однако в течение долгого времени не принималась наукой. Впоследствии исследование дифракции всЈ-таки качнуло чашу весов в пользу гипотезы световых вон и против гипотезы излучения; а последующие труды физиков в области поляризации света завоевали этой гипотезе всеобщее признание.В волновой гипотезе световые явления объясняются по аналогии со звуковыми. Подобно тому, как звук есть результат колебаний частиц звучащего тела и распространяется благодаря колебаниям частиц воздуха или иной упругой среды, так, согласно этой гипотезе, и свет есть результат колебаний молекул светящегося тела, а его распространение происходит благодаря колебаниям чрезвычайно упругого эфира, заполняющего как межзвЈздные, так и межмолекулярные пространства.В XIX веке теория колебаний постепенно стала основанием всей физики. Электричество, магнетизм, тепло, свет, даже
мышление и
жизнь (правда, чисто диалектически) объяснялась с точки зрения теории колебаний. Нельзя отрицать, что для явлений света и электромагнетизма теория колебаний давала очень удобные и простые формулы для вычислений. На основе теории колебаний был сделан целый ряд блестящих открытий и изобретений.Но для теории колебаний требовался эфир. Гипотеза об эфире возникла для объяснения самых разнородных явлений, и потому эфир приобрЈл довольно странные и противоречивые свойства. Он вездесущ; он заполняет всю вселенную, пронизывает все еЈ точки, все атомы и межатомные пространства. Он непрерывен и обладает абсолютной упругостью; однако он настолько разрежЈн, тонок и проницаем, что все земные и небесные тела проходят сквозь него, не испытывая заметного противодействия своему движению. Его разрежЈнность настолько велика, что если бы эфир сгустился в жидкость, вся его масса в пределах Млечного Пути поместилась бы в одном кубическом сантиметре.Вместе с тем, сэр Оливер Лодж считает, что плотность эфира в
миллиард раз выше плотности воды. С этой точки зрения, мир оказывается состоящим из твЈрдой субстанции - 'эфира', - которая в миллионы раз плотнее алмаза; а известная нам материя, даже самая плотная, всего лишь
пустое пространство, пузырьки в массе эфира.Было предпринято немало попыток доказать существование эфира или обнаружить факты, подтверждающие его существование.Так, допускалось, что существование эфира можно было бы установить, если бы удалось доказать, что какой-то луч света, движущийся быстрее, чем другой луч света, определЈнным образом меняет свои характеристики.Известен следующий факт: высота звука возрастает или понижается в зависимости от того, приближается слушатель к его источнику или удаляется от него. Это так называемый принцип Доплера; теоретически его считали применимым и к свету. Он означает, что быстро приближающийся или удаляющийся предмет должен менять свой цвет - подобно тому, как гудок приближающегося или удаляющегося паровоза меняет свою высоту. Но из-за особого устройства глаза и скорости его восприятия невозможно ожидать, что глаз заметит перемену цвета, даже если она действительно имеет место.Для установления факта изменения цвета необходимо было использовать спектроскоп, т.е. разложить луч света и наблюдать каждый цвет в отдельности. Но эти эксперименты не дали положительных результатов, так что доказать с их помощью существование эфира не удалось.И вот, чтобы раз и навсегда решить вопрос о том, существует эфир или нет, американские учЈные Майкельсон и Морли в середине 80-х годов прошлого столетия предприняли серию экспериментов с прибором собственного изобретения.Прибор помещался на каменной плитке, укреплЈнной на деревянном поплавке, который вращался в сосуде со ртутью и совершал один оборот за шесть минут. Луч света из особой лампы падал на зеркала, прикреплЈнные к вращающемуся поплавку; этот свет частью проходил сквозь них, а частью ими отражался, причЈм одна половина лучей шла по направлению движения Земли, а другая - под прямым углом к нему. Это значит, что в соответствии с планом эксперимента половина луча двигалась с нормальной скоростью света, а другая половина - со скоростью света
плюс скорость вращения Земли. Опять-таки согласно плана эксперимента, при соединении расщеплЈнного луча должны были обнаружиться определЈнные световые феномены, возникающие вследствие различия скоростей и показывающие относительное движение между ЗемлЈй и эфиром. Таким образом, косвенно удалось бы доказать существование эфира.Наблюдения производились в течение длительного времени, как днЈм, так и ночью; но обнаружить какие-либо явления, подтверждающие существование эфира, так и не удалось.С точки зрения первоначальной задачи пришлось признать, что эксперимент окончился неудачей. Однако он раскрыл другое явление (гораздо более важное, чем то, которое пытался установить), а именно: скорость света увеличить невозможно. Луч света, двигавшийся вместе с ЗемлЈй, ничем не отличался от луча света, двигавшегося под прямым углом к движению Земли по орбите.Пришлось признать
как закон, что скорость света представляет собой постоянную и максимальную величину, увеличить которую невозможно. Это, в свою очередь, объясняло, почему к явлениям света не применим принцип Доплера. Кроме того, было установлено, что общий закон сложения скоростей, который является основой механики, к скорости света не применим.В своей книге об относительности проф. Эйнштейн объясняет, что если мы представим себе поезд, несущийся со скоростью 30 км в секунду, т.е. со скоростью движения Земли, и луч света будет догонять или встречать его, то сложения скоростей в этом случае не произойдЈт. Скорость света не возрастЈт за счЈт прибавления к ней скорости поезда, и не уменьшится за счЈт вычитания из неЈ скорости поезда.В то же время было установлено, что никакие существующие инструменты или средства наблюдения не могут
перехватить движущийся луч. Иными словами, нельзя уловить конец луча, который ещЈ не достиг своего назначения. Теоретически мы можем говорить о лучах, которые ещЈ не достигли некоторого пункта; но на практике мы не способны их наблюдать. Следовательно, для нас с нашими средствами наблюдения распространение света оказывается мгновенным.Одновременно физики, которые анализировали результаты эксперимента Майкельсона-Морли, объясняли его неудачу присутствием новых и неизвестных явлений, порождЈнных высокими скоростями.Первые попытки разрешить этот вопрос были сделаны Лоренцом и Фицджералдом.
Опыт не мог удаться, - так сформулировал свои положения Лоренц, - ибо каждое тело, движущееся в эфире,
само подвергается деформации, а именно: оно сокращается в направлении движения (для наблюдателя, пребывающего в покое). Основывая свои рассуждения на фундаментальных законах механики и физики, Лоренц с помощью ряда математических построений показал, что установка Майкельсона и Морли подвергалась сокращению и размеры этого сокращения как раз таковы, чтобы уравновесить смещение световых волн, которое соответствовало их направлению в пространстве, и что это аннулировало различия в скорости двух лучей.Выводы Лоренца о предполагаемом смещении и сокращении движущегося тела, в свою очередь, дали толчок многим объяснениям; одно из них было выдвинуто с точки зрения специального принципа относительности Эйнштейна. Но это уже область новой физики.Старая физика была неразрывно связана с теорией колебаний.Новой теорией, которая появилась, чтобы заменить старую теорию колебаний, стала теория корпускульного строения света и электричества, рассматриваемых как независимо существующая материя, состоящая из
квантов.Это новое учение, говорит Хвольсон, означает возвращение к теории излучений Ньютона, хотя и в значительно изменЈнном варианте. Оно далеко ещЈ от завершения, и важнейшая его часть, понятие
кванта, до сих пор остаЈтся не определЈнным. Что такое квант - этого новая физика определить не может.Теория корпускульного строения света и электричества совершенно переменила воззрения на электричество и световые явления. Наука перестала видеть главную причину электрических явлений в особых состояниях эфира и вернулась к старой теории, согласно которой электричество - это особая субстанция, обладающая реальным существованием.То же самое произошло и со светом. Согласно современным теориям, свет - это поток мельчайших частиц, несущихся в пространстве со скоростью 300 000 км в секунду. Это не корпускулы Ньютона, а особого рода
материя-энергия, создаваемая электромагнитными вихрями.Материальность светого потока была установлена в опытах московского профессора Лебедева. Лебедев доказал, что свет имеет вес, т.е. падая на тела, он оказывает на них механическое давление. Характерно, что, начиная свои эксперименты по определению светого давления, Лебедев исходил из теории колебаний эфира. Этот случай показывает, как старая физика сама себя опровергла.Открытие Лебедева оказалось очень важным для астрономии; оно объяснило, например, некоторые явления, наблюдавшиеся при прохождении хвоста кометы около Солнца. Но особую важность оно приобрело для физики, поскольку предоставило новые доводы в пользу единства строения лучистой жнергии.Невозможность доказать существование эфира, установление абсолютной и постоянной скорости света, новые теории света и электричества и, прежде всего, исследование строения атома - всЈ это указывало на самые интересные линии развития новой физики.Из этого направления физики развилась ещЈ одна дисциплина новой физики, получившая название математической физики. Согласно данному ей определению, математическая физика начинается с какого-то факта, подтверждЈнного опытом и выражающего некоторую упорядоченную связь между явлениями. Она облекает эту связь в математическую форму, после чего как бы переходит в чистую математику и начинает исследовать при помощи математического анализа те следствия, которые вытекают из основных положений (Хвольсон).Таким образом, представляется, что успех или неуспех выводов математической фидики зависит от трЈх факторов: во-первых, от правильности или неправильности определения исходного факта; во-вторых, от правильности его математического выражения; и в третьих, от точности последующего математического анализа.'Было время, когда значение математической физики сильно преувеличивали, - пишет Хвольсон. - Ожидалось, что именно математическая физика определит приниципиальный курс в развитии физики, но этого не случилось. В выводах математической физики налицо множество существенных ошибок. Во-первых, они совпадают с результатами прямого наблюдения обычно только в первом, грубом приближении. Причина этого та, что предпосылки математической физики можно считать достаточно точными лишь в самых узких пределах; кроме того, эти предпосылки не принимают во внимание целый ряд сопутствующих обстоятельств, влиянием которых вне этих узких предпосылок нельзя пренебрегать. Поэтому выводы математической физики относятся только к идеальным случаям, которые невозможно осуществить на практике и которые зачастую очень далеки от действительности'.И далее:'К этому необходимо добавить, что методы математической физики позволяют решать специальные проблемы лишь в самых простых случаях. Но практическая физика не в состоянии ограничиваться такими случаями; ей то и дело приходится сталкиваться с проблемами, которые математическая физика разрешить не может. Более того, результаты выводов математической физики бывают настолько сложными, что практическое их применение оказывается невозможным.' В дополнение к сказанному нужно упомянуть ещЈ одну характерную особенность математической физики: как правило, еЈ выводы можно сформулировать только математически; они теряют всякий смысл, всякое значение, если попытаться истолковать их на языке фактов.Новая физика, развившаяся из математической физики, обладает многими еЈ чертами. Так, теория относительности Эйнштейна является новой главой новой физики, возникшей из физики математической, но неверно отождествлять теорию относительности с новой физикой, как это делают некоторые последователи Эйнштейна. Новая физика может существовать и без теории относительности. Но с точки зрения новой модели вселенной теория относительности представляет для нас большой интерес, потому что она, помимо прочего, имеет дело с фундаментальным вопросом о форме мира.Существует огромная литература, посвящЈнная изложению, объяснению, популяризации, критике и разработке принципов Эйнштейна; но по причине тесной связи между теорией относительности и математичнской физикой, выводы из этой теории трудно сформулировать логически. Необходимо принять во внимание и то, что ни самому Эйнштейну, ни кому-либо из его многочисленных последователей и толкователей не удалось объяснить смысл и сущность его теории ясным и понятным образом.Одна из главных причин этого указана Бертраном Расселом в его популярной книжке 'Азбука относительности'. Он пишет, что название 'теория относительности' вводит читателей в заблуждение, что Эйнштейну приписывают тенденцию доказать, что '
всЈ относительно' тогда как на самом деле он стремится открыть и установить
то, что не является относительным. Было бы ещЈ правильнее сказать, что Эйнштейн старается установить взаимоотношения между относительным и тем, что не является относительным. Далее Хвольсон пишет в своЈм 'Курсе физики':'Главное место в теории относительности Эйнштейна занимает совершенно новая и, на первый взгляд, непонятная концепция времени. Чтобы привыкнуть к ней, необходимы определЈнные усилия и продолжительная работа над собой. Но бесконечно труднее принять многочисленные следствия, вытекающие из принципа относительности и оказывающие влияние на все без исключения области физики. Многие из этих следствий явно противоречат тому, что принято (хотя и не всегда справедливо) называть 'здравым смыслом'. Некоторые такие следствия можно назвать парадоксами нового учения'. Идеи Эйнштейна о времени можно сформулировать следующим образом:Каждая из двух систем, движущихся друг относительно друга, имеет своЈ собственное время, воспринимаемое и измеряемое наблюдателем, движущимся вместе с одной из систем.Понятия одновременности в общем смысле не существует. Два события, которые происходят в разных системах, могут казаться одновременными наблюдателю в каком-то одном пункте, а для наблюдателя в другом пункте они могут происходить в разное время. Возможно, для первого наблюдателя одно и то же явление произойдЈт раньше, а для второго - позже (Хвольсон).Далее Хвольсон выделяет следующие из идей Эйнштейна:
Эфира не существует.Понятие пространства, взятое в отдельности, лишено смысла. Только сосуществование пространства и времени реально.Энергия обладает инертной массой. Энергия аналогична материи; имеет место преобразование того, что мы называем масой осязаемой материи, в массу энергии, и наоборот.Необходимо отличать геометрическую форму тела от его кинетической формы.Последнее положение указывает на определЈнную связь между теорией Эйнштейна и положениями Лоренца и Фицджеральда относительно сокращения движущихся тел. Эйнштейн принимает это положение, хотя говорит, что основывает его на других принципах, нежели Лоренц и Фицджералд, а именно: на специальном принципе относительности. Вместе с тем, теория относительности принимает, как необходимое основание, теорию сокращения тел, выводимую не из фактов, а из преобразований Лоренца.Пользуясь исключительно преобразованиями Лоренца, Эйнштейн утверждает, что жЈсткий стержень, движущийся в направдении своей длины, будет короче того же стержня, пребывающего в состоянии покоя; чем быстрее движется такой стержень, тем короче он становится. Стержень, движущийся со скоростью света, утрачивает третье измерение и превращается в своЈ собственное свечение.Сам Лоренц утверждал, что, когда электрон движется со скоростью света, он исчезает.Эти утверждения доказать невозможно, поскольку такие сжатия, если они действительно происходят, слишком незначительны при возможных для нас скоростях. Тело, которое движется со скоростью Земли, т.е. 30 км в секунду, должно, согласно расчЈтам Лоренца и Эйнштейна, испытывать сжатие в 1:100000 своей длины; иными словами, тело длиной в 100 м сократится на 1 мм.Интересно отметить, что предположения о
сжатии движущегося тела коренным образом противоречат установленному новой физикой
принципу возрастания энергии и массы движущегося тела. Этот принцип верен, хотя всЈ ещЈ не разработан. Позднее будет показано, что этот принцип, смысл которого ещЈ не раскрыт новой физикой, является одним из оснований для новой модели вселенной. Переходя к фундаментальной теории Эйнштейна, изложенной им самим,мы видим, что она состоит из двух 'принципов относительности': 'специального' и 'общего'.Предполагается, что 'специальный принцип относительности' устанавливает на основе общей закономерности возможность совместного рассмотрения фактов общей относительности движения, которые с обычной точки зрения кажутся противоречивыми; точнее, здесь имеется в виду то, что все скорости являются относительными, хотя скорость света остаЈтся безотносительной, конечной и 'максимальной'. Эйнштейн находит выход из затруднений, созданных всеми этими противоречиями, во-первых, благодаря пониманию времени, согласно формуле Минковского, как воображаемой величины, выражаемой отношением данной скорости к скорости света; во-вторых, благодаря целому ряду совершенно произвольных предположений на грани физики и геометрии; в третьих, благодаря подмене прямых исследований физических явлений и их взаимоотношений чисто математическими операциями с преобоазованиями Лоренца, результаты которых, по мнению Эйнштейна, выявляют законы, управляющие физическими явлениями.'Общий принцип относительности' вводится там, где необходимо согласовать идею бесконечности пространства-времени с законами плотности материи и законами тяготения в доступном наблюдению пространстве.Короче говоря, 'специальный' и 'общий' принципы относительности необходимы для согласования противоречивых теорий на границе между старой и новой физикой.Основная тенденция Эйнштейна состоит в том, чтобы рассматривать математику, геометрию и физику как одно целое.Это, конечно, совершенно правильно: все три
должны составлять одно. Но '
должны составлять' ещЈ не значит, что они
действительно едины. Смешение этих двух понятий и есть главный недостаток теории относительности.В своей книге 'Теория относительности' Эйнштейн пишет: 'Пространство есть трЈхмерный континуум... Сходным образом, мир физических явлений, который Минковский кратко называет 'миром', является четырЈхмерным в пространственно-временном смысле. Ибо он состоит из отдельных событий, каждое их которых обозначается четырьмя числами, а именно: тремя пространственными координатами и временной координатой...То, что мы не привыкли рассматривать мир как четырЈхмерный континуум, - следствие того, что до появления теории относительности время в физике играло совсем иную и более независимую роль по сравнению с пространственными координатами. Именно поэтому мы привыкли подходить ко времени как к независимому континууму. Согласно классической механике, время абсолютно, т.е. не зависит от положения и условий движения в системе координат...ЧетырЈхмерный способ рассмотрения 'мира' является естественным для теории относительности, поскольку согласно этой теории, время лишено независимости'.Но открытие Минковского, представлявшее особую важность для формального развития теории относительности, заключается не в этом. Его скорее следует усмотреть в признании Минковским того обстоятельства, что четырЈхмерный пространственно-временной континуум теории относительности в своих главных формальных свойствах демонстрирует явное родство с трЈхмерным континуумом евклидова геометрического пространства. Чтобы надлежащим образом подчеркнуть это родство, мы должны заменить обычную временную координату
t мнимой величиной q
- 1 ct, которая пропорциональна ей. При этих условиях естественные законы, удовлетворяющие требованиям (специальной) теории относительности, принимают математические формы, в которых временная координата играет точно такую же роль, что и пространственные координаты. Формально эти четыре координаты соответствуют пространственным координатам евклидовой геометрии'.Формула q
- 1 ct означает, что время любого события берЈтся не само по себе, а как мнимая величина по отношению к скорости света, т.е. что в предполагаемое 'метагеометрическое' выражение вводится чисто физическое понятие.Длительность времени
t умножается на скорость света
c и на квадратный корень из минус единицы q
- 1, который, не меняя величины, делает еЈ мнимой.Это вполне ясно. Но в связи с цитированным выше отрывком необходимо отметить, что Эйнштейн рассматривает 'мир' Минковского как развитие теории относительности, тогда как на самом деле, наоборот,
специальный принцип относительности построен на теории Минковского. Если предположить, что теория Минковского вытекает из принципа относительности, тогда, как и в случае теории Фицджералда и Лоренца о линейном сокращении движущихся тел,
остаЈтся непонятным, на какой основе построен принцип относительности.Во всяком случае, для построения принципа относительности требуется специально разработанный материал.В самом начале своей книги Жйнштейн пишет, что для согласования друг с другом некоторых выводов из наблюдений за физическими явлениями необходимо пересмотреть определЈнные
геометрические понятия. 'Геометрия', - пишет он, - означает 'землемерие'... Как математика, так и геометрия обязаны своим происхождением потребности узнать нечто о свойствах разных вещей.' На этом основании Эйнштейн считает возможным 'дополнить геометрию', заменив, например, понятие
прямых линий понятием
жЈстких стержней. ЖЈсткие стержни подвергаются изменениям под влиянием температуры, давления и т.п.; они могут расширяться и сокращаться. ВсЈ это, разумеется, должно значительно изменить 'геометрию'.Дополненная таким образом геометрия, - пишет Эйнштейн, - очевидно, становится естественной наукой; и еЈ надо считать отраслью физики'.Я придаю особую важность изложенному здесь взгляду на геометрию, потому что без этого было бы невозможно построить теорию относительности...Евклидову геометрию необходимо отбросить.'Следующий важный пункт теории Эйнштейна - оправдание применяемого математического метода.'Опыт привЈл к убеждению, - говорит он, - что, с одной стороны, принцип относительности (в ограниченном понимании) является правильным, а с другой стороны, скорость распространения света в пустоте следует считать постоянной величиной.'Согласно Эйнштейну, сочетание этих двух положений обеспечивает закон преобразований для четырЈх координат, определяющих время и место события.Он пишет:'Каждый общий закон природы должен быть сформулирован таким образом, чтобы его можно было преобразовать в совершенно одинаковый по форме закон, где вместо пространственно-временных переменных первоначальной системы координат введены пространственно-временные переменные другой системы координат. В этой связи, математические соотношения между величинами первого порядка и величинами второго порядка даются преобразованиями Лоренца. Или кратко: общие законы природы коварианты относительно преобразований Лоренца.'Утверждение Эйнштейна о ковариантности законов природы относительно преобразований Лоренца - наиболее ясная иллюстрация его позиции. Начиная с этого момента, он полагает возможным приписывать явлениям те же изменения, которые находит в преобразованиях. Это как раз тот самый метод математической физики, который давно уже осуждЈн и который упоминал Хвольсон в цитированном выше отрывке.В 'Теории относительности' есть глава под названием 'Опыт и специальная теория относительности.''В какой мере специальная теория относительности подкрепляется опытом? Нелегко ответить на этот вопрос, - пишет Эйнштейн. - Специальная теория относительности выкристаллизовалась из теории электромагнитных явлений Максвелла-Лоренца. Таким образом, все факты опыта, которые подтверждают электромагнитную теорию, подтверждают также и теорию относительности.'Эйнштейн с особой остротой чувствует, как необходимы ему факты, чтобы поставить свою теорию на прочную основу. Но факты удаЈтся найти только в области невидимых величин - ионов и электронов.Он пишет:'Классической механике необходимо было измениться, прежде чем она смогла стать на один уровень со специальной теорией относительности. Однако в главной своей части эти изменения относятся лишь к законам больших скоростей, когда скорости движения материальных частиц не слишком малы по сравнению со скоростью света. Мы имеем опыт таких скоростей только в случае электронов и ионов, для других случаев движения, являющихся вариациями законов классической механики, изменения величин слишком малы, чтобы их удалось точно определить на практике.'Переходя к общей теории относительности, Эйнштейн пишет:'Классический принцип относительности для ирЈхмерного пространства с временной координатой
t (реальная величина) нарушается фактом постоянной скорости света.'Но этот факт постоянной скорости света нарушается искривлением светого луча в гравитационных полях, что, в свою очередь, требует новой теории относительности и пространства, определяемого гауссовой системой координат для неевклидова континуума.Гауссова система координат отличается от декартовой тем, что еЈ можно применить к пространству любого рода независимо от его свойств. Она автоматически приспосабливается к любому пространству, в то время как декартова система координат требует пространства с определЈнными свойствами, т.е. геометрического пространства.Продолжая сравнение специальной и общей теорий относительности, Эйнштейн пишет:'Специальная теория относительности применяется в тех областях, где не существует гравитационного поля. В этой связи, примером является твЈрдое тело-эталон в состоянии движения, т.е. твЈрдое тело, движение которого выбрано таким образом, что к нему применимо положение об однородном прямолинейном движении 'изолированных' материальных точек.'Чтобы сделать ясными принципы общей теории относительности, Эйнштейн сравнивает сферу пространства-времени с диском, который равномерно вращается вокруг центра в собственной плоскости. Наблюдатель, находящийся на этом диске, считает, что диск 'пребывает а покое'; а силу, действующую на него и вообще на все тела, покоящиеся относительно диска, он принимает за силу
гравитационного поля.'Этот наблюдатель, находясь на своЈм диске, проводит опыты с часами и измерительными стержнями. Проводя эти опыты, он намерен получить точные данные о времени и пространстве в пределах своего диска.Для начала он помещает одни из двух одинаково устроенных часов в центре диска, а другие - на его краю, так что и те, и другие находятся относительно диска в покое...Таким образом, на нашем диске, или, в более общем случае, в любом гравитационном поле, часы в зависимости от своего местоположения будут, пребывая в 'покое', отставать или спешить. По этой причине правильное определение времени при помощи часов, пребывающих в покое относительно некоторого эталона, оказывается невозможным. Сходная трудность возникает, если мы попытаемся применить в этом случае традиционное определение одновременности...Определение пространственных координат также представляет собой непреодолимые трудности. Если наблюдатель, движущийся вместе с диском, пользуется своим стандартным измерительным стержнем (достаточно коротким по сравнению с длиной радиуса диска), располагая его по касательной к краю диска, тогда... длина этого стержня окажется меньше действительной, поскольку движущиеся тела укорачиваются в направлении движения. Наоборот, измерительный стержень, который расположен на диске в радиальном направлении, не укоротится.По этой причине употребляют не твЈрдые, а упругие эталоны, которые не только движутся в любом направлении, но и во время движения в разной степени меняют свою форму. Для определения времени служат часы, закон движения которых может быть любым, даже неправильным. Нам нужно представить себе, что каждые из часов укреплены в какой-то точке на нетвЈрдом, упругом эталоне. Часы удовлетворяют только одному условию, а именно: 'показания', которые наблюдаются одновременно на соседних часах (в данном пространстве), отличаются друг от друга на бесконечно малые промежутки времени. Такой нетвЈрдый, упругий эталон, который с полным основанием можно назвать 'эталонным моллюском', в принципе эквивалентен произвольно взятой четырЈхмерной гауссовой системе координат. Этому 'моллюску' некоторую удобопонятность по сравнению с гауссовой системой придаЈт (фактически неоправданное) формальное сохранение отдельных пространственно-временных координат в противоположность временной координате. Любая точка 'моллюска' уподобляется пространственной точке, и любая материальная точка, находящаяся в покое относительно него, уподобляется покоящейся, пока 'моллюска' рассматривают в качестве эталона. Общий принцип относительности настаивает, что всех таких 'моллюсков' можно с равным правом и одинаковым успехом использовать в качестве эталонов при формулировках основных законов природы; сами же законы должны быть совершенно независимы от выбора 'моллюска'...'Касаясь фундаментального вопроса о форме мира, Эйнштейн пишет:'Если поразмыслить над вопросом о том, в каком виде следует представлять себе вселенную как целое, то первым ответом напрашивается следующий: что касается протсранства и времени, то вселенная бесконечна. Везде есть звЈзды, так что плотность материи, хотя местами и самая разнообразная, в среднем остаЈтся одной и той же. Иными словами, как бы далеко мы ни удалились в пространстве, повсюду мы встретим разрежЈнные скопления неподвижных звЈзд примерно одного типа и плотности...Эта точка зрения не гармонирует с теорией Ньютона. Последняя в какой-то мере требует, чтобы вселенная имела своего рода центр, где плотность звЈзд была бы максимальной; по мере того, как мы удаляемся от этого центра, групповая плотность звЈзд будет уменьшаться, пока наконец на больших расстояниях не сменится безграничной областью пустоты. ЗвЈздная вселенная по Ньютону должна быть конечным островком в бесконечной пучине пространства...Причина невозможности неограниченной вселенной, согласно теории Ньютона, состоит в том, что интенсивность гравитационного поля на поверхности сферы, заполненной материей даже очень малой плотности, будет возрастать с увеличением радиуса сферы и в конце концов станет бесконечно большой, что невозможно...Развитие неевклидовой геометрии привело к признанию того, что можно отбросить всякие сомнения в бесконечности нашего пространства, не приходя при этом в конфликт с законами мышления или опыта.'Признавая возможность подобных выводов, Эйнштейн описывает мир двухмерных существ на сферической поверхности:В противоположность нашей вселенная этих существ двухмерна; как и наша, она распространяется до бесконечности...'Поверхность мира двухмерных существ составляет 'пространство'. Это пространство обладает весьма необычными свойствами. Если бы существа, живущие на сферической поверхности, стали проводить в своЈм 'пространстве' круги, т.е. описывать их на поверхности своей сферы, эти круги возрастали бы до некоторого предела, а затем
стали бы уменьшаться.'Вселенная таких существ конечна, но не имеет границ.'Эйнштейн приходит к заключению, что существа сферической поверхности сумели бы установить, что живут на сфере, и, возможно, определить радиус этой сферы, если бы им удалось исследовать достаточно большую часть пространства, т.е. своей поверхности.'Но если эта часть окажется очень малой, они не смогут найти наглядных доказательств того, что живут на поверхности сферического 'мира', а не на евклидовой плоскости; малая часть сферической поверхности лишь незначительно отличается от части плоскости такой же величины...Итак, если бы существа сферической поверхности жили на планете, солнечная система которой занимает ничтожно малую часть сферической вселенной, они не смогли бы определить, где они живут: в конечной или в бесконечной вселенной, поскольку та 'часть вселенной', к которой они имеют доступ, в обоих случаях окажется практически евклидовой плоскостью...Для двухмерной вселенной существует и трЈхмерная аналогия, а именно: трЈхмерное сферическое пространство, открытое Риманом. Оно обладает конечным объЈмом, определяемым его 'радиусом'...Легко видеть, что такое трЈхмерное сферическое пространство аналогично двухмерному сферическому пространству. Оно конечно, т.е. обладает конечным объЈмом, и не имеет границ.Можно упомянуть ещЈ об искривленном пространстве другого рода - об 'эллиптическом пространстве', рассматривая его как некоторое искривлЈнное пространство... Эллиптическую вселенную допустимо, таким образом, считать искривлЈнной вселенной, обладающей центральной симметрией.Из сказанного следует, что удаЈтся представить себе замкнутое пространство без границ. Среди примеров такого пространства сферическое (и эллиптическое) - самое простое, поскольку все его точки эквивалентны. Как результат подобного обсуждения, возникает наиболее интересный вопрос для астрономов и физиков: бесконечна ли вселенная, в которой мы живЈм, или она конечна по типу сферической вселенной? Наш опыт далеко не достаточен, чтобы дать нам ответ на этот вопрос. Но общая теория относительности позволяет ответить на него с известной степенью определЈнности; и в этой связи упомянутое ранее затруднение (с точки зрения ньютоновской теории) находит своЈ разрешение...'Структура пространства, согласно общей теории относительности, отличается от общепризнанной.'В соответствии с общей теорией относительности геометрические свойства пространства не являются независимыми; они определяются материей. Таким образом, выводы о геометрической структуре материи можно сделать только в том случае, если основывать свои соображения на состоянии материи, как на чЈм-то нам известном. Из опыта мы знаем, что... скорости звЈзд малы по сравнению со скоростью распространения света. Благодаря этому мы можем очень приблизительно прийти к выводу о природе вселенной в целом, если рассматривать материю как пребывающую в состоянии покоя...Мы могли бы представить себе, что с точки зрения геометрии наша вселенная ведЈт себя наподобие поверхности, которая в отдельных частях неравномерно искривлена, но нигде явно не отклоняется от плоскости; это нечто вроде поверхности озера, покрытого рябью. Такую вселенную можно назвать квази-евклидовой вселенной. Что касается еЈ пространства, то оно будет бесконечным. Но расчЈт показывает, что в квази-евклидовой вселенной средняя плотность материи неизбежно будет равна нулю.Если нам нужна во вселенной средняя плотность материи, которая хотя бы на малую величину отличается от нулевой, такая вселенная не может быть квази-евклидовой. Наоборот, результаты расчЈтов показывают, что, если материя равномерно распределена во вселенной, такая вселенная непременно будет сферической или эллиптической. Поскольку в действительности распределение материи неоднородно, подлинная вселенная в отдельных своих частях будет отличаться от сферической. Но она непременно будет конечной. Действительно, теория показывает нам простую связь между протяжЈнностью пространства вселенной и средней плотностью материи.'Последнее положение несколько по-иному рассматривается Э.С. Эддингтоном в его книге 'Пространство, время и тяготение':После массы и энергии есть одна физическая величина, которая играет в современной физике очень важную роль - это
действие (определяемое как произведение энергии на время).В данном случае
действие - просто технический термин, и его не следует путать с 'действием и противодействием' Ньютона. В особенности же важным оно представляется в теории относительности. Причину увидеть нетрудно. Если мы желаем говорить о непрерывной материи, которая присутствует в любой точке пространства и времени, нам придЈтся употребить термин
плотность. А плотность, помноженная на объЈм, даЈт массу, или, что то же самое,
энергию. Но с нашей пространственно-временной точки зрения куда более важным является произведение плотности на четырЈхмерный объЈм пространства и времени; это
действие. Умножение на три измерения даЈт массу, или энергию; а четвЈртое умножение - их произведение на время.
Действие есть кривизна мира. Едва ли удастся наглядно представить себе это утверждение, потому что наше понятие о кривизне проистекает из двухмерной поверхности в трЈхмерном пространстве, а это даЈт слишком ограниченную идею возможностей четырЈхмерной поверхности в пространстве пяти и более измерений. В двух измерениях существует лишь одна полная кривизна, и если она исчезнет, поверхность будет плоской или еЈ, по крайней мере, можно развернуть в плоскость...Повсюду, где существует материя, существует и действие, а потому и кривизна; интересно отметить, что в обычной материи кривизна пространственно-временного мира отнюдь не является незначительной. Например, кривизна воды обычной плотности такова же, как и у пространства сферической формы радиусом в 570 млн. км. Результат ещЈ более удивителен, если выразить его в единицах времени; этот радиус составляет около половины светового часа. Трудно по-настоящему описать, что это значит; по крайней мере, можно предвидеть, что шар радиусом в 570 млн. км обладает удивительными свойствами. Вероятно, должна существовать верхняя граница возможного размера такого шара. Насколько я могу себе представить, гомогенная масса воды, приближающаяся к этому размеру, может существовать. У неЈ не будет центра, не будет границ, и каждая еЈ точка будет находиться в том же положении по отношению к общей массе, что и любая другая еЈ точка, - как точка на
поверхности сферы по отношению к поверхности. Любой луч света, пройдя в ней час или два, вернЈтся к исходному пункту. Ничто не сможет проникнуть в эту массу или покинуть еЈ пределы; фактически она сопротяжЈнна с пространством. Нигде в другом месте не может быть иного мира, потому что 'другого места' там нет'.Изложение теорий новой физики, стоящих особняком от 'теории относительности' заняло бы слишком много времени. Изучение природы света и электричества, исследование атома (теории Бора) и особенно электрона (квантовая теория) направили физику по совершенно новому пути; если физика действительно сумеет освободиться от упомянутых выше препятствий, мешающих еЈ прогрессу, а также от излишне парадоксальных теорий относительности, она обнаружит когда-нибудь, что знает об истинной природе вещей гораздо больше, чем можно было бы предположить.
Старая физика
Геометрическое понимание пространства, т.е. рассмотрение его отдельно от времени. Понимание пространства как пустоты, в которой могут находиться или не находиться 'тела'.Одно время для всего что существует. Время, измеряемое одной шкалой.Принцип Аристотеля - принцип постоянства и единства законов во вселенной, и, как следствие этого закона, доверие к незыблемости установленных явлений.Элементарное понимание мер, измеримости и несоизмеримости. Меры для всех вещей, взятые извне.Признание целого ряда понятий, трудных для определения (таких как время, скорость и т.д.), первичными понятиями, не требующими определения.Закон тяготения, или притяжения, распространение этого закона на явление падения тел, или тяжести.'Вселенная летающих шаров' - в небесном пространстве и внутри атома.Теории колебаний, волновых движений и т.п.Тенденция объяснять все явления лучистой энергии волновыми колебаниями.Необходимость гипотезы 'эфира' в той или иной форме. 'Эфир' как субстанция величайшей плотности, - и 'эфир' как субстанция величайшей разряжЈнности.
Новая физика
Попытки уйти от трЈхмерного пространства при помощи математики и метагеометрии. Четыре координаты.Исследование структуры материи и лучистой энергии. Исследование атома. Открытие электрона.Признание скорости света предельной скоростью. Скорость света как универсальная константа.Определение четвЈртой координаты в связи со скоростью света. Время как мнимая величина и формула Минковского. Признание необходимости рассмотрения времени вместе с пространством. Пространственно-временной четырЈхмерный континуум.Новые идеи в механике. Признание возможности того, что принцип сохранения энергии неверен. Признание возможности превращения материи в энергию и обратно.Попытки построения системы абсолютных единиц измерений.Установление факта весомости света и материальности электричества.Принцип возрастания энергии и массы тела во время движения.Специальный и общий принципы относительности; идея необходимости
конечного пространства в связи с законами тяготения и распределения материи во вселенной.Кривизна пространственно-временного континуума. Безграничная, но конечная вселенная. Измерения этой вселенной определяются плотностью составляющей еЈ материи. Сферическое или эллиптическое пространство.'Упругое' пространство.Новые теории структуры атома. Исследование электрона. Квантовая теория. Исследование структуры лучистой энергии.
II
Теперь, когда мы рассмотрели принципиальные особенности как 'старой', так и 'новой' физики, можно задать себе вопрос: сумеем ли мы на основе того материала, которым располагаем, предсказать направление будущего развития физической науки и построить на этом предсказании модель вселенной, отдельные части которой не будут взаимно противоречить и разрушать друг друга? Ответ таков: построить такую модель было бы нетрудно, если бы мы располагали всеми необходимыми и доступными нам данными о вселенной, в связи с чем возникает новый вопрос: имеем ли мы все эти необходимые данные? И на него, несомненно, следует ответить: нет, не имеем. Наши данные о вселенной недостоверны и неполны. В 'геометрической' трЈхмерной вселенной это совершенно ясно: мир невозможно вместить в систему трЈх координат. Вне еЈ окажутся слишком многие вещи, измерить которые невозможно. Равным образом, ясно это и относительно 'метагеометрической' вселенной четырЈх координат. Мир во всЈм его многообразии не вмещается в четырЈхмерное пространство, какую бы четвЈртую координату мы ни выбирали: аналогичную первым трЈм или воображаемую величину, определяемую относительно предельной физической скорости, т.е. скорости света.Доказательством искусственности четырЈхмерного мира в новой физике является, прежде всего, крайняя сложность его конструкции, которая требует
искривлЈнного пространства. Очевидно, что
кривизна пространства указывает на присутствие в нЈм ещЈ одного или нескольких измерений.Вселенная четырЈх измерений, или четырЈх координат, так же неудовлетворительна, как трЈх. Можно сказать, что мы не обладаем всеми данными, необходимыми для построения вселенной, поскольку ни три координаты старой физики, ни четыре координаты новой не достаточны для описания
всего многообразия явлений во вселенной.Вообразим, что кто-то строит модель дома, имея всего три его элемента: пол, одну стену и крышу. Такова модель, которая соответствует
трЈхмерной модели вселенной. Она даст общее представление о доме, но при условии, что ни сама модель, ни наблюдатель не будут двигаться; малейшее движение разрушит иллюзию.
ЧетырЈхмерная модель вселенной новой физики представляет собой ту же самую модель, но устроенную так, что она вращается, постоянно поворачиваясь к наблюдателю фасадом. Это может на некоторое время продлить иллюзию, но лишь при условии, что имеется не более
одного наблюдателя. Два человека, наблюдающие такую модель с разных сторон, вскоре увидят, в чЈм заключается хитрость.Прежде чем выяснять вне всяких аналогий, что в действительности означают слова 'вселенная не укладывается в трЈхмерное и четырЈхмерное пространство', прежде чем устанавливать, какое число координат определяет вселенную, необходимо устранить одно из самых серьЈзных проявлений непонимания по отношению к измерениям.Иначе говоря, я вынужден повторить, что к исследованию измерений пространства или пространства-времени нельзя подходить математически. И те математики, которые утверждают, что вся проблема четвЈртого измерения в философии, психологии, мистике и т.д. возникла потому, что 'кто-то подслушал разговор между двумя математиками о предметах, которые понимают только они', совершеают большую ошибку; является ли эта ошибка преднамеренной или нет - лучше знать им самим.Математика потому так легко и просто отрывается от трЈхмерной физики и евклидовой геометрии, что в действительности вовсе им не не принадлежит.Неверно думать, будто все математические отношения должны иметь физический или геометрический смысл. Наоборот, лишь очень небольшая и самая элементарная часть математики постоянно связана с геометрией и физикой, лишь очень немногие геометрические и физические величины имеют постоянное математическое выражение.Нам необходимо понять, что измерения невозможно выразить математически, и, следовательно, математика не может служить инструментом исследования проблемы времени и пространства. Математически можно выразить только измерения, производимые по заранее согласованным координатам. Можно, например, сказать, что длина объекта - пять метров, ширина - десять, а высота - пятнадцать. Но различие между самими по себе
длиной, шириной и высотой выразить невозможно: математически они эквивалентны. Математика не
ощущает измерений, как ощущают их физика и геометрия. Математика не в состоянии уловить различие между точкой, линией, поверхностью и телом. Точка, линия, поверхность и тело могут быть выражены математически при помощи степеней, иными словами, просто обозначены: допустим,
a обозначает линию,
a2 - поверхность,
a3 - тело. Но дело в том, что такие же обозначения годятся и для обозначения отрезков разной длины:
a = 10 м,
a2 = 100 м,
a3 = 1000 м.Искусственный характер обозначений измерений степенями становится особенно очевидным при следующем рассуждении.Допустим, что
a - это отрезок,
a2 - квадрат,
a3 - куб,
a4 - тело четырЈх измерений; как будет видно позднее, можно дать объяснение понятиям
a5 и
a6. Но что в таком случае обозначают
a25, или
a1000? Если мы предположим, что измерения соответствуют степеням, значит, показатели степени
действительно выражают измерения. Следовательно, число измерений должно быть таким же, как число, выражающее степень; а это явная нелепость, поскольку ограниченность вселенной по отношению к числу измерений вполне очевидна; и никто не станет утверждать всерьЈз о существовании бесконечного или даже очень большого числа измерений.Установив это факт, мы можем ещЈ раз отметить, хотя это уже вполне ясно, что трЈх координат для описания вселенной недостаточно, потому что такая вселенная не будет содержать движения; или, иначе говоря, любое доступное наблюдению движение немедленно еЈ разрушит.ЧетвЈртая координата принимает в расчЈт время; пространство отдельно более не рассматривается. ЧетырЈхмерный пространственно-временной континуум открывает возможность движения.Но само по себе движение представляет собой очень странное явление. При первом же подходе к нему мы встречаемся с интересным фактом. Движение содержит в себе самом три явно выраженных измерения: длительность, скорость и 'направление'. Но это направление находится не в евклидовом пространстве, как предполагала старая физика; это направление от 'до' к 'после', которое для нас никогда не исчезает и никогда не меняется.Время есть мера движения. Если изобразить время в виде линии, тогда единственной линией, которая удовлетворит всем требованиям времени, будет
спираль. Спираль - это, так сказать, 'трЈхмерная линия', т.е. линия, которая требует для своего построения трЈх координат.ТрЈхмерность времени совершенно аналогична трЈхмерности пространства. Мы не измеряем пространства
кубами; мы измеряем его линейно в разных направлениях; точно так же поступаем мы и со временем, хотя внутри времени можем измерить только две координаты из трЈх, а именно: продолжительность и скорость. Направление времени для нас не величина, а абсолютное условие. Другое отличие заключается в том, что относительно пространства мы понимаем, что имеем дело с трЈхмерным континуумом, а по отношению ко времени этого не понимаем. Но, как уже было сказано, если попытаться соединить три координаты в одно целое, мы получим спираль.Это сразу же объясняет, почему 'четвЈртая координата' для описания времени недостаточна. Хотя мы допускаем, что оно представляет собой кривую линию, еЈ кривизна становится неопределЈнной. Только три коорлинаты, или 'трЈхмерная линия', т.е. спираль, дают адекватное описание времени.ТрЈхмерность времени объясняет многие явления, которые до сих пор оставались непонятными, и делает ненужной большую часть разработанных гипотез и предположений, необходимых для того, чтобы втиснуть вселенную в границы трЈх- или даже четырЈхмерного континуума.ТрЈхмерность времени объясняет также, почему 'теории относительности' не удаЈтся придать своим построениям удобопонятную форму. В любой конструкции чрезмерная сложность представляет собой результат каких-то упущений или ошибочных предпосылок. В данном случае причина сложности проистекает из упомянутой выше невозможности вместить вселенную в пределы трЈхмерного или четырЈхмерного континуума. Если мы попытаемся рассмотреть 'трЈхмерное пространство как двухмерное и объяснить все физические явления как происходящие на его поверхности, нам потребуется ещЈ несколько новых 'принципов относительности'.Три измерения времени можно считать продолжением измерений пространства, т.е. 'четвЈртым', 'пятым' и 'шестым' измерениями пространства. 'Шестимерное' пространство - это, несомненно, 'евклидов континуум', но с такими свойствами и формами, которые нам совершенно непонятны. Шестимерная форма тела нами непостижима, и если бы мы могли воспринимать еЈ нашими органами чувств, то, конечно, увидели бы еЈ и ощутили как трЈхмерную. ТрЈхмерность есть функция наших внешних чувств. Время представляет собой границу этих чувств. Шестимерное пространство - это реальность, мир, каков он есть. Эту реальность мы воспринимаем сквозь узкую щель внешних чувств, главным образом, прикосновением и зрением; мы даЈм ей определение 'трЈхмерного пространства' и приписываем свойства евклидова континуума. Любое шестимерное тело становится для нас трЈхмерным телом,
существующим во времени; и свойства пятого и шестого измерений остаются нашему восприятию недоступными.Шесть измерений образуют 'период', за пределами которого не остаЈтся ничего, кроме повторения этого же периода, но в другом масштабе. Период измерений ограничен с одного конца точкой, а с другого - бесконечностью пространства, умноженной на бесконечность времени, что в древнем символизме изображалось двумя пересекающимися треугольниками, или шестиконечной звездой.Совершенно так же, как в пространстве одно измерение, линия, и два измерения, поверхность, не могут существовать сами по себе и, взятые в отдельности, суть не более чем воображаемые фигуры, тогда как реально существует только
тело, так и во времени реально существует лишь трЈхмерное
тело времени.Несмотря на то, что в геометрии счЈт измерений начинается с линии, только точка и тело являются, в подлинно физическом смысле, существующими объектами. Линии и поверхности суть лишь черты и свойства тела. Их можно рассматривать и по-другому: линию как траекторию движения точки в пространстве, а плоскость - как траекторию движения линии в перпендикулярном ей направлении (или как еЈ вращение).То же самое относится и к телу времени. Только точка (мгновение) и тело реальны.
Мгновение может меняться, т.е. сокращаться и исчезать или расширяться и становиться телом.
Тело также способно сокращаться и становиться точкой или расширяться и становиться бесконечностью.Число измерений не может быть ни бесконечным, ни очень большим;
оно не превышает шести. Причина этого кроется в свойстве шестого измерения, которое включает в себя
все возможности в данном масштабе.Чтобы понять это, необходимо рассмотреть содержание трЈх измерений времени, взятых в их 'пространственном' смысле, т.е. как четвЈртое, пятое и шестое измерения пространства.Если принять трЈхмерное тело за точку, линия существования или движения этой точки будет линией четвЈртого измерения.ВозьмЈм линию времени, как мы обычно его себе представляем.
Эта линия, определяемая точками 'прежде', 'теперь' и 'после', есть линия четвЈртого измерения.Вообразим теперь несколько линий, пересекающих линию 'прежде-теперь-после' и перпендикулярных ей. Эти линии, каждая из которых обозначает 'теперь' для данного момента, выразят вечное существование прошлого и возможность будущих мгновений.Каждая из этих перпендикулярных линий представляет собой
'вечное теперь' для какого-то момента, и у каждого момента есть такая линия
вечного теперь.Это и есть пятое измерение.Пятое измерение образует поверхность по отношению к линии времени.ВсЈ, что мы знаем, всЈ, что признаЈм существующим, лежит на линии четвЈртого измерения; линия четвЈртого измерения есть 'историческое время' нашего существования. Это единственное время, которое мы знаем, единственное время, которое мы чувствуем и признаЈм. Но, хотя и незаметно, ощущение других 'времЈн', как параллельных, так и перпендикулярных, постоянно вторгается в наше сознание. Эти параллельные 'времена' совершенно аналогичны нашему времени и тоже состоят из 'прежде-теперь-после', образуя
основу ткани времЈн, тогда как перпендикулярные времена состоят только из 'теперь' и образуют
уток.Но каждое мгновение 'теперь' на линии времени, т.е. на одной из параллельных линий, содержит не одну, а несколько возможностей; иногда их число велико, иногда же мало. Вообще число возможностей, содержащихся в каждом мгновении, должно быть ограниченным, поскольку, не будь оно ограниченным, не существовало бы ничего невозможного. Таким образом, каждый момент времени, в пределах некоторых ограниченных условий бытия или физического существования, содержит определЈнное количество возможностей и бесконечное число невозможных случаев. Но и невозможные случаи также могут быть различными. Если я иду по знакомому ржаному полю и внезапно вижу на нЈм большую берЈзу, которой вчера там не было, это будет невозможным явлением (как раз тем 'материальным чудом', которое не допускается принципом Аристотеля). Но если я иду по этому полю и вижу посреди него кокосовую пальму, это будет невозможным явлением другого рода, тоже 'материальным чудом', но более высокого, более трудного порядка. Следует иметь в виду это различие между невозможными случаями.Передо мной на столе лежит множество разных предметов. Я могу воспользоваться ими по-разному. Но я не могу взять со стола что-такое, чего там нет, - например, апельсин, которого там нет, или, скажем, пирамиду Хеопса или Исакиевский собор. Кажется, что в этом отношении между апельсином и пирамидой нет никакой разницы, однако она существует. Апельсин в принципе
мог бы лежать на столе, а пирамида
не могла бы. Как ни элементарны эти рассуждения, они показывают существование разных степеней невозможного.Но сейчас нас интересуют только возможности. Как я уже упоминал, каждое мгновение содержит определЈнное число возможностей. Я могу осуществить одну из сушествующих возможностей, т.е. могу что-то сделать, а могу ничего и не делать. Но как бы я ни поступил, иначе говоря, какая бы из возможностей данного мгновения ни осуществилась, еЈ осуществление предопределит
следующее мгновение времени, следующее
'теперь'. Это второе мгновение времени снова будет содержать некоторое число возможностей, и осуществление одной из них предопределит
следующее мгновение времени, следующее
'теперь'.Таким образом, линию направления времени можно определить как линию осуществления одной возможности из числа всех возможностей, заключавшихся в предыдущей точке.Линия такого осуществления будет линией четвЈртого измерения, линией времени. Зрительно мы представляем еЈ себе в виде прямой линии; но правильнее было бы представить еЈ в зигзагообразном виде.Вечное существование этого осуществления, линия, перпендикулярная линии времени, будет линией пятого измерения, или линией вечности.Для современного ума вечность - неопределЈнное понятие. В разговорном языке вечность принимают за неограниченную протяжЈнность времени. Но религиозное и философское мышление вкладывает в понятие вечности идеи, которые отличают еЈ от простой бесконечной протяжЈнности. Яснее всего это видно в индийской философии с еЈ идеей 'Вечного Теперь' как состояния Брахмы.Фактически понятие вечности по отношению ко времени - то же самое, что понятие поверхности по отношению к линии. Бесконечность для линии не обязательно должна быть линией, не имеющей конца; это может быть и поверхность, т.е. бесконечное число отрезков.Вечность может быть бесконечным числом конечных 'времЈн'.Для нас трудно, думая о времени, представлять его во множественном числе. Наша мысль чересчур привыкла к идее одного времени, и хотя в теории идея множественности 'времЈн' уже принята новой физикой, на практике мы продолжаем думать о времени, которое повсюду и везде одно и то же.Что же будет шестым измерением?Шестым измерением будет линия осуществления возможностей, которые содержались в предыдущем мгновении, но не были осуществлены во 'времени', т.е. в четвЈртом измерении. В каждое мгновение в каждой точке трЈхмерного мира существует определЈнное число возможностей; во 'времени', в четвЈртом измерении, осуществляется одна из них; эти осуществлЈнные возможности слагают одна за другой пятое измерение. Линия времени, бесконечно повторяющаяся в вечности, оставляет в каждой точке неосуществлЈнные возможности. Но эти возможности, не осуществившиеся в одном времени, осуществляются в шестом измерении, которое представляет собой совокупность 'всех времЈн'. Линии пятого измерения, перпендикулярные линии 'времени', образуют поверхность; линии шестого измерения, начинающиеся из каждой точки 'времени' и идущие во всевозможных направлениях, образуют тело, или трЈхмерный континуум времени, в котором нам известно только одно измерение. По отношению ко времени мы остаЈмся одномерными существами и поэтому не видим параллельного времени или параллельных времЈн; по этой же причине мы не видим углов и поворотов времени, а представляем себе время прямой линией.До сих пор мы принимали все линии четвЈртого, пятого и шестого измерений за прямые, за координатные оси. Но нам следует понять, что эти прямые невозможно считать реально существующими. Они представляют собой лишь воображаемую систему координат для построения спирали.Вообще говоря, реальное существование прямых линий вне некоторой определЈнной шкалы и определЈнных условий невозможно ни установить, ни доказать. И даже эти 'условные прямые линии' перестают быть прямолинейно направленными, если мы вообразим их на вращающемся теле, которое совершает к тому же целый ряд разнообразных движений. По отношению к пространственным линиям это совершенно ясно: прямые линии суть не что иное, как воображаемые координаты, которые служат для измерения длины, ширины и высоты, вернее, глубины спирали. А линии времени геометрически ничем не отличаются от линий пространства. Единственное их отличие состоит в том, что в пространстве мы знаем три измерения и способны установить
спиральный характер всех космических движений, т.е. таких движений, которые мы рассматриваем в достаточно крупном масштабе. Но мы не осмеливаемся на это, когда речь идЈт о 'времени'. Мы стараемся вместить всЈ пространство времени в одну линию большего времени, общего для всех и вся. А это иллюзия: нет 'времени вообще', каждое отдельно существующее тело, каждая 'отдельная система' (или то, что принято в качестве таковой) имеет своЈ собственное время. Это признано и новой физикой. Однако новая физика не объясняет смысла этого понятия, не объясняет, что значит 'отдельное существование'.Отдельное время - это всегда замкнутый круг. Мы можем думать о времени как о прямой линии только на прямой 'большого времени'. Если 'большое время' не существует, тогда каждое отдельное время может быть только кругом, т.е. замкнутой кривой. Но круг и любая замкнутая кривая для своего определения нуждаются в двух координатах. Круг (окружность) - это двухмерная фигура. Если вторым измерением времени является вечность, это значит, что вечность входит в любой круг времени и в каждое мгновение круга времени. Вечность и есть кривизна времени; это тоже движение,
вечное движение. И если мы представим время в виде круга или любой иной замкнутой кривой,
вечность будет означать вечное движение по этой кривой, вечное повторение, вечное возвращение.Пятое измерение есть движение по кругу, повторение, возвращение. Шестое измерение есть выход их этого круга. Если мы вообразим, что один конец круга приподнят над поверхностью, мы наглядно представим себе третье измерение времени, или шестое измерение пространства. Линия времени становится спиралью. Но спираль, о которой я говорил раньше, - это очень слабое приближение к спирали времени, еЈ возможное геометрическое изображение. Действительная спираль времени не похожа ни на одну из известных нам линий, потому что в каждой своей точке она имеет ответвления. И поскольку в любое мгновение имеется много возможностей, в любой точке существует много ветвей. Наш ум не только отказывается представить себе результирующую фигуру из кривых линий, но не способен даже помыслить о ней; мы утратили бы всякую способность ориентироваться в этой непроходимой чаще, если бы нам не помогали
прямые линии.В этой связи можно понять смысл и цель прямых линий в системе координат. Прямые линии - вовсе не наивность Евклида, как пытаются доказать неевклидова геометрия и связанная с ней новая физика. Прямые линии - это уступка слабости нашего мыслительного аппарата, уступка, благодаря которой мы способны хотя бы приблизительно размышлять о реальности.Фигура трЈхмерного времени предстаЈт в виде сложной структуры, которая состоит из лучей, исходящих из каждого мгновения времени; каждый из них содержит внутри себя собственное время и испускает в каждой точке новые лучи; взятые все вместе, эти лучи образуют трЈхмерный континуум времени.Мы живЈм, мыслим и существуем на одной из линий времени. Но второе и третье измерения времени, т.е. поверхность, на которой лежит эта линия, и тело, в котором содержится поверхность, ежесекундно вторгаются в нашу жизнь, в наше сознание, оказывают влияние и на наше 'время'. Когда мы начинаем чувствовать три измерения времени, мы называем их направлением, продолжительностью и скоростью. Но если мы захотим хотя бы приблизительно понять истинные взаимоотношения вещей, мы должны помнить о том, что направление, продолжительность и скорость являются не подлинными измерениями, а всего лишь отражениями подлинных измерений в нашем сознании.Думая о
теле времени, которое образуется линиями всех возможностей в каждое мгновение, мы должны помнить, что за пределами этих возможностей ничего быть не может.Вот точка, с которой мы способны понять
ограниченность бесконечной вселенной.Как было сказано ранее, три измерения пространства плюс нулевое измерение, плюс три измерения времени образуют
период измерений. Необходимо понять свойства этого периода. Он содержит в себе как пространство, так и время. Период измерений можно считать
пространственно-временным, т.е. пространством шести измерений, или пространством осуществления всех возможностей. Вне этого пространства мы можем представить только повторение периода измерений - или в нулевом масштабе, или в масштабе бесконечности. Но это иные пространства; они не имеют ниего общего с пространством шести измерений и могут существовать или не существовать, ничего не меняя в пространстве шести измерений.СчЈт измерений в геометрии начинается с линии, с первого измерения, и в некотором смысле это правильно. Но и пространство, и время имеют ещЈ одно,
нулевое измерение, точку, или мгновение. Необходимо понять, что любое пространственное тело - вплоть до
бесконечной сферы старой физики - есть
точка (или
мгновение, если брать его во времени).Нулевое, певрое, второе, третье, четвЈртое, пятое и шестое измерения образуют период измерений. Но 'фигура' нулевого измерения, точка, есть
тело другой шкалы. Фигура первого измерения, линия, представляет собой бесконечность по отношению к точке. Для самой себя линия является телом, но телом иной шкалы, чем шкала точки. Для поверхности, т.е. для фигуры двух измерений, линия есть
точка. Для себя поверхность
трЈхмерна, в то время как для тела она оказывается точкой и т.д. Для нас линия и поверхность являются лишь геометрическими понятиями, и на первый взгляд непонятно, как это они могут быть трЈхмерными телами для самих себя. Это станет понятнее, если мы начнЈм с рассмотрения геометрического тела, которое представляет собой реально существующее физическое тело. Мы знаем, что это тело является трЈхмерным для самого себя и для других трЈхмерных тел шкалы, близкой к его собственной. Кроме того, оно является бесконечностью для поверхности, которая представляет собой
нуль по отношению к нему, поскольку никакое число поверхностей не составит тела. Но и тело является точкой, нулЈм, фигурой нулевого измерения для четвЈртого измерения, во-первых, потому что тело - это точка, т.е. одно мгновение во времени; и во-вторых, потому что никакое количество тел не создаст времени. ВсЈ трЈхмерное пространство - лишь мгновение во времени. Следует помнить, что 'линии' и 'поверхности' - не более чем названия, которые мы даЈм измерениям, лежащим для нас между точкой и телом. Для нас они не обладают реальным существованием. Наша вселенная состоит из точек и тел. Точка есть нулевое измерение, тело - трЈхмерное. На другой шкале тело необходимо принять за точку времени, а ещЈ на одной - вновь за тело, но за тело трЈх измерений
времени.В такой упрощЈнной вселенной не будет ни времени, ни движения. Время и движение созданы как раз
не полностью воспринимаемыми телами, т.е. линиями пространства и времени и поверхностями пространства и времени. Период измерений реальной вселенной на самом деле состоит из
семи степеней тел (степень в этом случае, разумеется, - лишь название): 1) точка, или скрытое тело; 2) линия, или тело второй степени; 3) поверхность, или тело третьей степени; 4) тело, или пространственная фигура, тело четвЈртой степени; 5) время, или существование во времени тела как пространственной фигуры; 6) вечность, или существование времени, тело шестой степени; 7) то, для чего у нас нет названия, 'шестиконечная звезда', или существование вечности, тело седьмой степени.Необходимо далее заметить, что измерения подвижны, т.е. любые три последовательных измерения образуют либо 'время', либо 'пространство', и 'период' может двигаться вверх и вниз, когда снизу удаляется (прибавляется) одна степень, а сверху одна прибавляется (удаляется). Таким образом, если прибавить одно измерение 'снизу' к шести измерениям, которыми мы располагаем, тогда должно исчезнуть одно измерение 'сверху'. Трудность понимания этой вечно меняющейся вселенной, которая сокращается и расширяется в зависимости от
размеров наблюдателя и скорости его восприятия, уравновешивается постоянством законов и относительных положений в этих изменчивых условиях.'Седьмое измерение' невозможно, ибо это была бы линия, которая никуда не ведЈт, идЈт в несуществующем направлении.Линия невозможностей есть линия седьмого, восьмого и других несуществующих измерений, линия, которая ведЈт 'никуда' и приходит 'ниоткуда'. Неважно, какую необычную вселенную иы способны вообразить; но при этом мы не можем допустить существования Солнечной системы, в которой Луна сделана из зелЈного сыра. Точно также о каких бы необычных научных манипуляциях мы ни думали, мы не в состоянии себе представить, чтобы Эйнштейн действительно воздвиг на Потсдамской площади мачту для измерения расстояния между землЈй и облаками, хотя он и грозился в одной из своих книг сделать это.Таких примеров можно привести множество. Вся наша жизнь фактически состоит из явлений 'седьмого измерения', т.е. явлений фиктивной возможности, фиктивной важности и фиктивной ценности. Мы живЈм в седьмом измерении и неспособны выбраться из него. И наша модель вселенной никогда не сможет стать полной, если мы не поймЈм места, занимаемого в ней 'седьмым измерением'. Но понять это очень трудно. Мы даже не приближаемся к пониманию того, как много
несуществующих вещей тграет важную роль в нашей эизни, управляет нашей судьбой и нашими действиями. Опять-таки, как было указано раньше, даже несуществующее и невозможное бывает разных степеней; поэтому вполне оправданно говорить не о седьмом измерении, а о
воображаемых измерениях, число которых также является воображаемым. Для того, чтобы вполне обосновать необходимость рассматривать мир как мир шести измерений, или шести координат, нужно рассмотреть основные понятия физики, оставшиеся без определения, и посмотреть, нельзя ли определить их при помощи принципов, установленных нами выше.НачнЈм с движения.С точки зрения как старой, так и новой физики движение всегда остаЈтся одним и тем же. Различают только его свойства: продолжительность, скорость, направление в пространстве, прерывность или непрерывность, периодичность, ускорение, замедление и т.п.; и все характерные особенности этих свойств приписывают самому движению, так что движение разделяется на прямолинейное, криволинейное, равномерное, неравномерное, ускоренное, замедленное и т.д. Принцип относительности движения привЈл к принципу сложения скоростей, а разработка принципа относительности выявила невозможность сложения скоростей, когда 'земные' скорости сравнимы со скоростью света. Это повлекло за собой множество выводов, предположений и гипотез, которые в данный момент нас не интересуют. Достаточно напомнить лишь один факт, а именно: что само понятие 'движения' не определено. Равным образом не определено понятие 'скорости'. Что касается 'света', то здесь мнения физиков расходятся.В настоящий момент нам важно осознать только то, что движение всегда рассматривалось как однородное явление. Не было попыток установить разнообразные феномены внутри самого движения. И это особенно странно, поскольку здесь определЈнно присутствуют четыре вида движения, четыре совершенно разных явления, доступных прямому наблюдению.В некоторых случаях прямые наблюдения нас обманывают, например, когда во многих явлениях возникает иллюзия движения. Но сами явления - это одно, а их разновидности - другое. В данном частном случае непосредственное наблюдение приводит нас к реальным и неоспоримым фактам. Нельзя рассуждать о движении, не поняв разделения движения на четыре вида.Вот эти четыре движения: 1. Медленное движение, которое как движение не видно; например, движение часовой стрелки.2. 3. Видимое движение.4. 5. Быстрое движение, когда точка становится линией, например, движение тлеющей спички, которой быстро вращают в темноте.6. 7. Движение настолько быстрое, что оно не оставляет зрительных впечатлений, но производит определЈнное физическое действие, например, движение летящей пули.8. Чтобы понять различие между этими четырьмя видами движения, вообразим один простой опыт. Представим себе, что мы глядим на белую стену, расположенную от нас на некотором расстоянии; по ней движется чЈрная точка - то быстрее, то медленнее, а иногда и совсем останавливается.Можно точно сказать заранее, когда мы начнЈм видеть движение точки, а когда перестанем.Мы видим движение точки
как движение, если эта точка за
1/10 секунды пройдЈт 1-2 дуговых минуты круга, радиусом которого будет расстояние до стены. Если точка движется медленнее, она покажется нам неподвижной.Предположим сначала, что точка движется со скоростью часовой стрелки на циферблате часов. Сравнивая еЈ положение с положением других, неподвижных точек, мы, во-первых, устанавливаем факт движения точки, а во-вторых, определяем скорость этого движения - но самого движения не видим.Это и будет первый вид движения -
невидимое движение.Далее, если точка движется быстрее, проходя более двух дуговых минут за
1/10 секунды, мы видим еЈ движение как движение. Это второй вид движения -
видимое движение. Оно может быть самым разным по своему характеру и охватывать большую шкалу скоростей; но когда скорость возрастает в 4-5 тысяч раз, оно перейдЈт в
движение третьего вида. Это значит, что, если точка будет двигаться очень быстро, проходя в
1/10 секунды всЈ поле нашего зрения, т.е. около 160 градусов или 9600 дуговых минут, мы будем видеть еЈ не как движущуюся точку, а
как линию.Это третий вид движения с видимым следом, или движение, в котором движущаяся точка превращается в линию, движение с видимым прибавлением одного измерения.И наконец, если точка мчится со скоростью, скажем, ружейной пули, мы вообще еЈ не увидим; однако, если эта 'точка' обладает достаточным весом и массой, еЈ движение способно вызвать физические действия, доступные нашему наблюдению и исследованию. Мы можем, например, слышать еЈ движение, видеть движение других объектов, вызванное еЈ невидимым движением, и так далее.Это четвЈртый вид движения - движение с невидимым, но воспринимаемым следом.Все четыре разновидности движения суть абсолютно реальные факты, от которых зависят форма, аспект и корреляция явлений в нашей вселенной. Это так, потому что различия четырЈх видов движения не только субъективны; т.е. они различаются не только в нашем восприятии, но
и физически, по своим результатам и по воздействию на другие явления, а прежде всего, они различны по своему отношению друг к другу; и отношение это постоянно.УчЈному физику высказанные здесь идеи могут показаться довольно наивными. Он возразит: 'А что такое глаз?' Глаз обладает удивительной способностью 'сохранять в памяти' виденное в течение
1/10 секунды; если точка движется достаточно быстро для того, чтобы память каждой
1/10 секунды сливалась с другой
памятью, результатом будет линия. Здесь нет преобразования точки в линию; весь процесс является субъективным, т.е. происходит только внутри нас, только в нашем восприятии. На самом деле движущаяся точка движущейся точкой и остаЈтся. Именно так выглядит дело с научной точки зрения.Это возражение зиждется на допущении того, что
мы знаем, что наблюдаемое явление вызывается движением точки. А что, если мы не знаем этого? Как можно это установить, если невозможно приблизиться к линии, которую мы увидели, прекратить движение, остановить предполагаемую движущуюся точку?Линию видит наш глаз; однако при определЈнной скорости движения такую же линию или полосу 'увидит' и фотоаппарат. Движущаяся точка на самом деле превратилась в линию; и мы глубоко заблуждаемся, не доверяя своему глазу: это как раз тот случай, когда глаз нас не обманывает. Он устанавливает точный принцип разделения скоростей. Разумеется, он устанавливает его для себя, на своЈм уровне, на собственной шкале, которая может меняться. Но не будет меняться, скажем, в зависимости от расстояния и останется одинаковым на любой шкале - прежде всего число разновидностей движения, которых всегда будет четыре;
взаимоотношения между четырьмя скоростями со своими производными, т.е. результатами, также останутся неизменными. Эти взаимоотношения между четырьмя видами движения создают весь видимый мир. Суть их заключается в том, что одно движение не обязательно бывает движением по отношению к другому движению; последнее возможно лишь в том случае, когда сравниваемые движения по своим скоростям не слишком отличаются друг от друга.Так что приведЈнный выше пример с точкой на стене представляет собой
движение по сравнению как с невидимой скоростью движения, так и со скоростью, достаточно большой для того, чтобы образовать линию. Однако это движение не будет движением по отношению к летящей пуле: для неЈ оно окажется неподвижностью - точно так же, как линия, образуемая быстро движущейся точкой, будет для медленно движущейся точки линией, а не движением. Это можно сформулировать следующим образом.Подразделяя движение на четыре вида согласно установленному выше принципу, мы замечаем, что движение является движением (с нарастающей или убывающей скоростью) только для тех видов движения, которые располагаются поблизости, т.е. в пределах определЈнной корреляции скоростей, точнее, в пределах некоторого возрастания и убывания скорости, которые, по всей вероятности, можно точно установить. Более удалЈнные друг от друга разновидности движения, т.е. движения с существенно разными скоростями (когда, например, одна из них больше или меньше другой в четыре-пять тысяч раз, будут друг для друга не движениями с разной скоростью, а явлениями большего или меньшего числа измерений.Но что же такое скорость? Что это за таинственное свойство движения, которое существует лишь в средних степенях и исчезает в малых и больших степенях, вычитая или прибавляя, таким образом, одно измерение? И что такое движение?Движение есть видимое явление, зависящее от протяжЈнности тела в трЈх измерениях времени. Это значит, что каждое трЈхмерное тело обладает ещЈ тремя измерениями времени, которых мы, как таковых, не видим, а называем свойствами движения или свойствами существования. Наш ум не в силах охватить временные измерения в их целостности; не существует никаких понятий, которые выражали бы их сущность во всЈм еЈ многообразии, ибо все существующие 'концепции времени' выражают лишь одну сторону, одно измерение. Поэтому протяжЈнность трЈхмерных тел в неопределимых для нас трЈх измерениях времени представляется нам движением со всеми его свойствами.По отношению к измерениям времени мы находимся точно в таком же положении, в каком находятся животные по отношению к третьему измерению пространства. В книге 'Tertium Organum' я писал о восприятии третьего измерения животными. Все кажущиеся движения для них реальны. Когда лошадь пробегает мимо дома, дом поворачивается к ней разными сторонами, дерево прыгает на дорогу. Даже когда животное остаЈтся неподвижным и только рассматривает неподвижный объект, последний начинает обнаруживать необычные движения. Собственное тело животного, даже в состоянии покоя, может проявлять для него много странных движений, которые наши тела для нас не проявляют.Наше отношение к движению и к скорости особенно сходно с таким явлением. Скорость может быть свойством пространства. Ощущение скорости, возможно, является ощущением проникновения в наше сознание одного из измерений более высокого пространства, нам неизвестного.Можно рассматривать скорость как
угол. Это сразу же объясняет все свойства скорости, в частности то, что и большие, и малые скорости перестают быть скоростями. Угол имеет естественную границу как в одном, так и в другом направлении. (...)Используя введЈнные выше определения времени, движения и скорости, перейдЈм теперь к определению пространства, материи, массы, тяготения, бесконечности, соизмеримости и несоизмеримости, 'отрицательных количеств' и т.д.Что касается пространства, то мы сразу же сталкиваемся с тем, что пространство слишком охотно считают
однородным. Даже сам вопрос о возможности разнородного пространства не возникает; а если такое случается, он не покидает области чисто математических умозаключений и не позволяет судить о реальном мире с точки зрения разнородного пространства.Нередко самые сложные математические и метагеометрические понятия утверждают себя, отбрасывая все прочие. 'Сферическое' пространство, 'эллиптическое' пространство, пространство, определяемое плотностью материи и законами тяготения, 'конечное, но безграничное' пространство - в любом случае, это - пространство в
целом; и всегда это цельное пространство считается однообразным и однородным.
*Из всех позднейших определений пространства самым интересным представляется 'моллюск' Эйнштейна, который предвосхищает многие будущие открытия. 'Моллюск' способен самостоятельно двигаться, расширяться и сжиматься; он может быть не равным самому себе, неоднородным по отношению к самому себе.И всЈ же 'моллюск' - лишь аналогия, лишь очень робкий пример того, как можно и нужно рассматривать пространство. Чтобы создать его, понадобился весь арсенал математики, метагеометрии и новой физики наряду со 'специальным' и 'общим' принципами относительности.В действительности, всЈ было бы гораздо проще, если бы существовало понятие разнородности пространства.Попробуем рассмотреть пространство так же, как рассматривали время, с точки зрения непосредственного наблюдения.А. Пространство, занятое домом, в котором я живу, комнатой, в которой я сейчас нахожусь, и моим телом, воспринимается мною как трЈхмерное. Конечно, речь здесь идЈт не о 'чистом' восприятии, поскольку оно уже прошло сквозь призму мышления; но так как трЈхмерность дома, комнаты и моего тела не вызывает споров, его можно принять.В. Я гляжу из окна и вижу часть неба с несколькими звЈздами на нЈм.
Небо для меня двухмерно. Ум знает, что небо обладает 'глубиной'; но мои непосредственные ощущения этого не подтверждают, напротив, они отрицают истинность этого факта.C. Я размышляю о структуре материи и о такой еЈ единице, как молекула. Для непосредственных ощущений одна молекула не имеет размерности; но при помощи рассуждений я прихожу к выводу, что пространство, занимаемое молекулой, состоящей из атомов и электронов, должно иметь шесть измерений - три пространственных и три времени; если бы молекула не обладала тремя измерениями времени, еЈ три пространственных измерения не смогли бы оказать воздействия на мои внешние чувства. Очень большое количество молекул производит на меня впечатление
материи, обладающей массой, только по причине шестимерности пространства, занимаемого каждой молекулой.Итак, 'пространство' для меня неоднородно. Комната трЈхмерна, а небо двухмерно. Молекула для непосредственного восприятия не имеет размерности; у атомов и электронов размерность ещЈ меньше; но по причине своей шестимерности множество молекул производит на меня впечатление материи. Если бы молекулы не имели временных измерений,
материя стала бы для меня пустотой.К сказанному выше требуются некоторые пояснения. Во-первых, если молекулы
'не имеют размерности', как могут атомы и электроны иметь еЈ
ещЈ меньше? Во-вторых, каким образом временные измерения воздействуют на наши внешние чувства, почему пространственные измерения сами по себе не оказывают на нас влияния?Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо подробнее рассмотреть приведЈнные выше соображения.Звезда, которая представляется мне мерцающей точкой, в действительности состоит из двух огромных солнц, каждое из которых окружено множеством планет; оба эти солнца разделены колоссальным расстоянием. На самом деле мерцающая точка занимает громадный участок трЈхмерного пространства.Здесь опять-таки может возникнуть возражение, подобное тем, которые возникали в случае четырЈх видов движения, а именно, что я беру чисто субъективные ощущения и приписываю им реальный смысл.И снова, как и в случае рассуждений о четырЈх видах движения, я могу возразить на это, что меня интересует не ощущения, а взаимоотношения их
причин. Причины не являются субъективными, а зависят от вполне определЈнных, объективных условий - в данном случае от сравнительной величины и расстояния.Дом и комната для меня трЈхмерны в силу их соизмеримости с моим телом. 'Небо' двухмерно, потому что оно далеко. 'Звезда' кажется точкой, потому что она мала по сравнению с небом. 'Молекула' может быть шестимерной, но как точка, т.е. в виде тела нулевого измерения, она не в состоянии оказать на мои внешние чувства какого-либо воздействия. Это факты, в них нет ничего субъективного.Но это ещЈ далеко не всЈ.Измерения окружающего меня пространства зависят от размеров моего тела. Если бы размеры моего тела изменились, изменились бы и измерения пространства. 'Измерение' соответствует 'размеру'. Если измерения моего мира могут меняться с изменением моего размера, тогда и размеры моего мира тоже могут меняться.Но в каком отношении?Правильный ответ на этот вопрос сразу же выведет нас на верный путь.Чем меньше будет 'тело отсчЈта', или 'система отсчЈта', тем меньшим окажется мир. Пространство пропорционально размерам тела отсчЈта, и все меры пространства пропорциональны мерам 'эталона'. То же самое, однако, справедливо и по отношению к самому пространству. ВозьмЈм электрон на Солнце в его отношении к видимому пространству и к Земле. Для электрона всЈ видимое пространство будет (конечно, приблизительно) сферой диаметром в километр; расстояние от Солнца до Земли составит несколько сантиметров, а сама Земля окажется почти 'материальной точкой'. Луч света с Солнца достигает Земли (для электрона) мгновенно. Этим объясняется, почему мы никогда не можем перехватить луч света на полпути.Если же вместо электрона мы возьмЈм Землю, для Земли расстояние окажется гораздо больше, чем для нас. Все расстояния будут больше во столько же раз, во сколько Земля больше человеческого тела. Так обязательно бывает потому, что иначе Земля не могла бы ощутить себя трЈхмерным телом, каким мы еЈ знаем, а была бы для себя неким непостижимым шестимерным континуумом. Но такое самоощущение противоречило бы верно понятому принципу единства законов. Причина здесь в том, что, если бы Земля оказалась для себя шестимерным континуумом, тогда и нам пришлось бы стать для себя шестимерными континуумами; а поскольку мы являемся для себя трЈхмерными телами, Земля тоже должна быть для себя трЈхмерным телом. Впрочем, невозможно с уверенностью утверждать, что понятия Земли о самой себе должны непременно совпадать с нашими представлениями о себе.Если мы теперь попробуем вообразить, каким должно быть пространство, занимаемое земными объектами, с одной стороны, для электрона, а с другой - для Земли, мы придЈм к очень странному и, на первый взгляд, парадоксальному выводу. Окружающие нас предметы - столы, сиулья, вещи повседневного обихода и т.п. - не могут существовать для Земли, ибо они для неЈ слишком малы. В мире планет невозможно представить себе стул. Невозможно и помыслить об индивидуальном человеке в отношении к Земле, потому что индивидуальный человек не может существовать по отношению к ней. Даже всЈ человечество в целом не может существовать по отношению к Земле. Оно существует только вместе со всем растительным и животным миром и со всем, что было создано руками человека.На это не может быть серьЈзных возражений, потому что частица материи, которая по отношению к человеческому телу такова же, как само это тело или даже как всЈ человечество, - такая частица, несомненно, не может существовать для нас по отношению к Земле. Очевидно также, что стул не может существовать в мире планет, потому что он слишком для этого мал. Что здесь является странным и парадоксальным, так это неизбежный вывод, что стул не может существовать
и для электрона или в мире электрона, - и тоже потому, что он слишком мал.Это утверждение представляется бессмысленным. 'Логически' дело должно обстоять так, что стул не может существовать для электрона потому, что по сравнению с электроном он чересчур велик. Но так бывает только в 'логической', т.е. трЈхмерной вселенной с постоянным пространством. Шестимерная вселенная нелогична, и пространство внутри неЈ может сокращаться и расширяться в гигантских масштабах, сохраняя при этом только одно постоянное свойство, а именно,
углы. Поэтому пространство, существующее для электрона в пропорции к его размерам, будет настолько малым, что
стул практически не займЈт в этом пространстве никакого места.Таким образом, мы пришли к пространству, которое расширяется и сжимается сообразно размерам 'эталона', - к пространству, способному сжиматься и расширяться. В новой физике ближе всего к этой идее 'моллюск' Эйнштейна. Но как и большинство идей новой физики, этот 'моллюск' не столько являет собой формулировку какого-то нового принципа, сколько попытку показать непригодность старого. 'Старое' в этом случае - неподвижное и неизменное пространство. То же самое можно сказать и об идее пространственно-временного континуума. Новая физика признаЈт, что пространство нельзя рассматривать отдельно от времени, а время - отдельно от пространства; но какова сущность взаимоотношений пространства и времени, и почему явления пространства и явления времени кажутся непосредственному восприятию разными - этого новая физика не выясняет.Новая модель вселенной утверждает как непреложный факт единство пространства и времени, а также различия между ними; кроме того, она описывает принцип перехода пространства во время, а времени - в пространство.В старой физике пространство всегда было пространством, а время - временем. В новой физике обе эти категории составляют одну,
пространство-время. В новой же модели вселенной явления одной категории могут переходить в явления другой категории, и наоборот.Когда я пишу о пространстве, о понятиях пространства и об измерениях пространства, я имею в виду пространство для нас. Для электрона и, весьма вероятно, даже для тел, гораздо более крупных, чем электрон, наше пространство окажется временем.Шестиконечная звезда, изображавшая мир в древней символике, в действительности есть выражение пространства-времени 'периода измерений', т.е. трЈх измерений пространства и трЈх измерений времени в их совершенном единстве, где каждая точка пространства связана со всем временем, а каждый момент времени - со всем пространством, когда
всЈ находится повсюду и везде.Но это состояние шестимерного пространства непостижимо и недоступно для нас, потому что наши органы чувств и ум позволяют нам устанавливать связь только с материальным миром, т.е. с миром определЈнных ограничений по отношению к высшему пространству. Мы никогда не можем видеть шестиконечную звезду.Что же такое материальный мир? Что значит материальность? Что такое материя?Ранее в этой главе цитировалось определение Хвольсона:'Объективизируя причину ощущения, т.е. перенося эту причину в определЈнное место в пространстве, мы считаем, что это пространство содержит нечто, называемое нами
материей, или субстанцией.'И далее:'Употребление термина 'материя' было ограничено исключительно материей, которая способна более или менее непосредственно воздействовать на наши органы осязания.'Современные физика и химия многого добились в изучении строения и состава материи и не ограничиваются определениями, подобными определению Хвольсона; они рассматривают как
материю всЈ, что можно измерить и взвесить, хотя бы и опосредованным образом. Изучая строение и состав материи, учЈные имеют дело с разновидностями материи, которые столь малы, что не могут оказать никакого воздействия на наши органы осязания, и тем не менее признают их материальными.Фактически же, и старая точка зрения, которая ограничивала понятие материи слишком узкими рамками, и новая точка зрения, которая чересчур расширяет сферу материального, - обе допускают ошибку.Чтобы избежать противоречий, неточностей и путаницы в терминах, необходимо установить наличие нескольких
степеней материальности: 1. Материя в твЈрдом, жидком и газообразном состояниях (до определЈнного уровня разрежЈнности), т.е. состояниях, в которых материю можно разделить на 'частицы'.2. 3. Очень разрежЈнные газы, состоящие из отдельных молекул; молекулы, распавшиеся на составляющие их атомы.4. 5. Лучистая энергия - свет, электричество и т.п. -
электронное состояние материи, или электроны и их производные, не связанные в атомы. Некоторые физики считают это состояние
распадом материи, но данных, подтверждающих эту точку зрения, нет.6. Неизвестно, что удерживает электроны в атомах, так же как неизвестно, что удерживает молекулы в клетках, а протоплазму - в живой органической материи.Необходимо помнить о степенях материальности, так как без использования их невозможно отыскать выход из того хаоса, в котором оказались физические науки.Что же означают эти подразделения с точки зрения упомянутых принципов 'новой модели вселенной', и как можно определить степени материальности?Материя первого рода трЈхмерна, т.е. любую часть этой материи и любую еЈ 'частицу' можно измерить в длину, ширину и высоту; она существует во времени, т.е. в четвЈртом измерении.Материя второго и третьего рода, т.е. еЈ составные части (молекулы, атомы и электроны), не имеют пространственных измерений, сравнимых с измерениями частиц материи первого рода; они осознаются нами только в больших массах и только через свои временные измерения - четвЈртое, пятое и шестое; иначе говоря, они достигают сознания лишь благодаря своему движению и повторению этого движения.Таким образом, только первую степень материи можно считать существующей в геометрических формах и в трЈхмерном пространстве. Атомную и электронную материю можно с полным правом рассматривать как материю, принадлежащую не нашему, а другому пространству, потому что для еЈ описания требуется шесть измерений. ЕЈ единицы - молекулы, атомы и электроны, взятые сами по себе, вполне естественно назвать
нематериальными.Итак, материальность делится для нас на три категории, или три степени.Первый вид материальности представляет собой состояние материи, из которой состоят наши тела. Эта материя и любая еЈ часть должны обладать (для нас) тремя измерениями в пространстве и одним измерением во времени; пятое и шестое измерения мы постичь не в состоянии.В материальности первого вида (для нас) больше пространства, чем времени.Второй и третий виды материальности представляют собой состояния молекул, атомов и электронов, которые (для органов ощущения) имеют нулевое измерение в пространстве и осознаются нами только в силу трЈх своих измерений времени.В материальности второго и третьего рода (для нас) больше времени, чем пространства. Переход материи из твЈрдого состояния в жидкое и из жидкого в газообразное касается только молекул, т.е. расстояния между ними и их сцепления. Но во всех этих состояниях - твЈрдом, жидком и газообразном - внутри молекул всЈ остаЈтся одинаковым, т.е. пропорциональность материи и пустоты не меняется. Внутри атомов электроны одинаково удалены друг от друга и так же вращаются по своим орбитам при всех состояниях сцепления молекул. Изменения в плотности материи, еЈ переход из твЈрдого состояния в жидкое или газообразное никоим образом на них не действуют.Мир внутри молекул напоминает пространство, где движутся небесные тела. Электроны, атомы, молекулы, планеты, солнечные системы, скопления звЈзд - всЈ это явления одного и того же порядка. Электроны движутся внутри атома по своим орбитам совершенно так же, как планеты в Солнечной системе. Электроны суть такие же небесные тела, как планеты; даже их скорость такая же, как скорость планет. В мире электронов и атомов можно наблюдать все явления, которые наблюдают в астрономическом мире. В этом мире существуют и кометы, которые странствуют от одной солнечной системы к другой. Есть там и метеоры, и потоки метеоритов. 'Как вверху, так и внизу' - кажется, наука подтверждает старую формулу герметистов. Но, к несчастью,
так только кажется, потому что модель вселенной, которую строит наука, слишком неустойчива и может разлететься на куски при первом же прикосновении.Действительно, что связывает все эти вращающиеся частицы, или агрегаты, материи? Почему планеты Солнечной системы не разлетаются в разные стороны? Почему они продолжают вращаться по своим орбитам вокруг центрального светила? Почему электроны оказываются связанными друг с другом, образуя таким образом атом? Почему они не разлетаются, а материя не распадается в пустоте? Подобные вопросы в той или иной форме всегда стояли перед наукой; но даже в наши дни она не в состоянии ответить на них, не вводя при этом два новых неизвестных: 'притяжение' (или 'тяготение') и 'эфир'.'Притяжение, - говорит наука, - удерживает планеты около Солнца, а электроны в одном целостном образовании; притяжение, эта таинственная сила, проявляется в воздействии более крупной массы на массу меньших размеров'. Этот ответ науки на заданный выше вопрос вызывает новый вопрос: как может одна масса влиять на другую, хотя бы и меньшую, когда она находится от неЈ на большом расстоянии? Если представить себе Солнце в виде большого яблока, Земля будет маковым зЈрнышком, находящимся в двенадцати шагах от яблока. Как же возможно, чтобы яблоко подействовало на маковое зерно на расстоянии двенадцати шагов? Они должны быть каким-то образом связаны, иначе воздействие одного тела на другое совершенно непостижимо и фактически невозможно.УчЈные пытались дать ответ на этот вопрос, выдвинув гипотезу, что существует некая
среда, через которую передаЈтся воздействие и в которой вращаются электроны, а может быть, и небесные тела.Но с точки зрения новой модели вселенной подобные гипотезы, равно как и гипотеза тяготения, совершенно не нужны.Материя атома заставляет нас ощущать еЈ существование благодаря движению. Если бы движение внутри атома прекратилось, материя превратилась бы в пустоту, в ничто. Действие материальности, впечатление массы создаются
движением мельчайших частиц, которое
требует времени. Если мы отбросим время, если представим себе атомы без времени, т.е. вообразим все электроны неподвижными,
материи не будет. Неподвижные малые величиныы находятся вне нашего восприятия. Мы воспринимаем не их, а их орбиты, даже орбиты их орбит.Небесное пространство является для нас пустым, иначе говоря, как раз тем, чем была бы материя без времени.Но в случае небесного пространства мы раньше, чем в случае материи, узнали, что видимое нами не соответствует реальности, хотя наука по-прежнему далека от правильного понимания этой реальности.Светящиеся точки превратились в миры, движущиеся в пространстве; возникла вселенная летающих шаров. Однако эта концепция не является завершением возможного понимания небесного пространства.Если схематически изобразить взаимную связь небесных тел, мы представим их себе в виде точек или дисков на большом расстоянии друг от друга. Как нам известно, они не являются неподвижными и вращаются одна вокруг другой; мы знаем также, что они не являются точками. Луна вращается вокруг Земли, Земля - вокруг Солнца; а Солнце, в свою очередь, вращается вокруг неизвестного нам светила или, во всяком случае, движется в определЈнном направлении. Следовательно, Луна, вращаясь вокруг Земли, вращается в то же время вокруг Солнца и движется куда-то вместе с ним. Земля тоже вращается вокруг Солнца и одновременно вокруг какого-то неизвестного центра.Если мы захотим графически изобразить траектории этого движения, мы сделаем это следующим образом: путь Солнца - в виде линии, путь Земли - в виде спирали вокруг этой линии, и путь Луны - в виде спирали вокруг спирали Земли. Если же мы захотим изобразить траекторию Солнечной системы в целом, нам придЈтся отметить пути всех планет и астероидов в виде спиралей вокруг центральной линии Солнца, а пути спутников планет - в виде спиралей вокруг спиралей планет. Нарисовать такой рисунок очень трудно, а с астероидами он фактически невозможен. ЕщЈ труднее построить по этому рисунку точную модель, особенно если при этом необходимо строго соблюдать все соотношения, расстояния и т.п. Но если бы нам удалось еЈ всЈ-таки построить, она оказалась бы точной моделью небольшой частицы
материи, во много раз увеличенной; и если бы удалось уменьшить эту модель в требуемое число раз, она показалась бы нам непроницаемой материей, в точности совпадающей с той материей, которая нас окружает.Материя, или субстанция, из которой состоят наши тела и все окружающие объекты, построена совершенно так же, как Солнечная система; только мы не в состоянии воспринимать электроны и атомы как неподвижные точки, а воспринимаем их в виде сложных и запутанных траекторий их движения, которые создают впечатление массы. Если бы мы смогли воспринять Солнечную систему на значительно более мелкой шкале, она вызвала бы у нас впечатление материи. В этой Солнечной системе для нас не было бы пустоты - точно так же, как нет пустоты в окружающей нас материи.Пустота или заполненность пространства целиком зависят от измерений, в которых мы воспринимаем материю или частицы материи, содержащиеся в этом пространстве. А измерения, в которых мы воспринимаем материю, зависят от размера частиц этой материи сравнительно с нашими телами и с большим или меньшим расстоянием, отделяющим нас от них; эти измерения зависят также от нашего восприятия их движения, которое создаЈт субъективный фактор мира; он, в свою очередь, связан со скоростью собственного движения частиц и нашего восприятия.Все указанные условия, взятые вместе, предопределяют измерения, в которых мы воспринимаем различные скопления материи.Целый мир из нескольких солнц с окружающими их планетами и спутниками, несущийся в пространстве с огромной скоростью, но отдалЈнный от нас большим расстоянием, воспринимается нами в виде неподвижной точки.Почти недоступные измерениям мельчайшие электроны во время движения превращаются в линии; эти линии, пересекаясь друг с другом, создают впечатление массы, т.е. твЈрдой и непроницаемой материи, из которой состоят окружающие нас трЈхмерные тела. Материя создана тончайшей паутиной, сотканной траекториями движения 'материальных точек'.Для понимания мира необходимо изучать принципы этого движения, потому что, только выяснив эти принципы, мы получим точное представление о том, как ткЈтся и утолщается паутина, созданная движением электронов, - и как из этой паутины строится целый мир бесконечно разнообразных явлений. Главный принцип структуры материи с точки зрения новой модели вселенной - это идея
градаций. Материю одного рода нельзя описывать, как состоящую из единиц материи другого рода. Величайшей ошибкой было бы утверждать, что воспринимаемая нами материя состоит из атомов и электронов.
Атомы состоят из электронов и позитронов.
Молекулы состоят из атомов.
Частицы материи состоят из молекул.
Материальные тела состоят из материи. Нельзя говорить, что материальные тела состоят из молекул или атомов; атомы и молекулы не следует рассматривать как материальные частицы. Они принадлежат иному пространственно-временному континууму. Раньше уже указывалось, что они содержат больше времени, чем пространства. Электроны - скорее единицы времени, чем единицы пространства.Считать, например, что тело человека состоит из электронов или даже из атомов и молекул, так же ошибочно, как ошибочно рассматривать население большого города или любое скопление людей (например, роту солдат) как состоящее из
клеток. Очевидно, что население города, как и рота солдат, состоит не из микроскопических клеток, а из индивидуальных людей. Точно так же тело человека состоит из отдельных клеток, или, в чисто физическом смысле, из материи. Конечно, я имею в виду не только метафору, позволяющую видеть в скоплении людей - организм, а в отдельных людях - клетки этого организма. Как только мы поймЈм общую взаимосвязь и неразрывность, проистекающие из принятых выше определений материи и массы, отпадЈт необходимость в целом ряде гипотез.Первой отпадает гипотеза тяготения. Тяготение необходимо лишь в 'мире летающих шаров'; в мире
взаимосвязанных спиралей оно становится ненужным. Точно так же исчезает необходимость в допущении особой 'среды', через которую передаЈтся тяготение, или 'действие на расстоянии'. ВсЈ связано. Мир образует Единое Целое.Вместе с тем, возникает другая интересная проблема. Гипотеза тяготения была связана с наблюдениями явлений веса и падения тел. Согласно легенде о Ньютоне (вернее, о яблоке, на падение которого обратил внимание Рьютон), эти наблюдения в самом деле давали основания для построения гипотезы. Никому не пришло в голову, что явления, объясняемые 'тяготением', или 'притяжением', с одной стороны, и явление 'веса', с другой, представляют собой
совершенно разные феномены, не имеющие между собой ничего общего.Солнце, Луна, звЈзды, которые мы видим, - это сечения спиралей, для нас невидимых. Эти сечения не выпадают из спиралей в силу того же принципа, согласно которому
сечение яблока не может выпасть из яблока.Но падающее на землю яблоко
как бы стремится к еЈ центру в силу совсем иного принципа, а именно:
принципа симметрии. Во 2 главе этой книги есть описание этого особого движения, которое я назвал движением от центра и к центру по радиусам и которое со всеми своими законами является основой и причиной явлений симметрии. Законы симметрии, когда они будут установлены и разработаны, займут важное место в новой модели вселенной. Вполне возможно, что так называемый 'закон тяготения' в смысле формулы для вычислений окажется частным выражением закона симметрии.Определение массы как результата движения невидимых точек избавляет нас от необходимости в гипотезе эфира. Луч света имеет материальную структуру, как и электрический ток; но свет и электричество - это материя, не сформировавшаяся в атомы, а пребывающая в электронном состоянии. Возвращаясь к понятиям физики и геометрии, я должен повторить, что неправильное развитие научной мысли, которое привело в новой физике к ненужному усложнению простых, в сущности, проблем, в значительной степени оказалось следствием работы с
неопределЈнными понятиями.Одно из таких неопределЈнных понятий - 'бесконечность'.Понятие бесконечности имеет вполне определЈнный смысл только в математике. В геометрии понятие бесконечности нуждается в определении; ещЈ более - в физике. Этих определений не существует, не было даже попыток дать определения, которые заслуживали бы внимания. 'Бесконечность' берЈтся как нечто очень большое, больше всего, что мы способны постичь, - и в то же время как нечто, совершенно однородное с конечным и разве что недоступное подсчЈту. Иными словами, никто никогда не утверждал в определЈнной и точной форме, что бесконечное и конечное
неоднородны. Иначе говоря, не было достоверно установлено,
что именно отличает бесконечное от конечного физически или геометрически.На самом деле, и в области геометрии, и в области физики бесконечность имеет отчЈтливый смысл, который явно отличается от строго математического. Установление разных значений бесконечности разрешает множество проблем, иначе не поддающихся разрешению, выводит мысль из целого ряда лабиринтов и тупиков, созданных искусственно или по непониманию.Прежде всего, можно дать точное определение бесконечности, не смешивая при этом физику с геометрией, что является любимой идеей Эйнштейна и основой неевклидовой геометрии. Ранее я уже указывал, что смешение физики и геометрии, введение физики в геометрию или физическая переоценка геометрических значений (все эти жЈсткие и упругие стержни и т.п.), которые следуют из математической оценки геометрических и физических значений, - не нужны ни для подтверждения теории относительности, ни для чего бы то ни было.Физики совершенно правы, чувствуя, что геометрии для них недостаточно; с их багажом им мало места в евклидовом пространстве. Но в геометрии Евклида есть одна замечательная черта (из-за которой евклидову геометрию
необходимо сохранить в неприкосновенности) - она содержит указание на выход. Нет необходимости разрушать и уничтожать геометрию Евклида, ибо она вполне в состоянии приспособиться к любого рода физическим открытиям.
И ключ к этому - бесконечность.Различие между бесконечностью в математике и бесконечностью в геометрии очевидно с первого же взгляда. Математика не устанавливает двух бесконечностей для одной конечной величины. Геометрия начинается именно с этого.ВозьмЈм любой отрезок. Что будет для него бесконечностью? У нас два ответа: линия, продолженная в бесконечность, или же квадрат, одной стороной которого является данный отрезок. А что будет бесконечностью для квадрата? Бесконечная плоскость или куб, сторону которого составляет данный квадрат. Что будет бесконечностью для куба? Бесконечное трЈхмерное пространство или фигура четырЈх измерений.Таким образом, сохраняется привычное понятие бесконечной прямой, но к нему добавляется другое понятие бесконечности как плоскости, возникающей движением линии в направлении, перпендикулярном самой себе. ОстаЈтся бесконечная трЈхмерная сфера; но четырЈхмерное тело также является бесконечным для трЈхмерного. Сверх того, сама проблема значительно упрощается, если помнить, что 'бесконечная' прямая, 'бесконечная' плоскость и 'бесконечное' тело суть чистые абстракции, тогда как отрезок по отношению к точке, квадрат по отношению к отрезку и куб по отношению к квадрату суть реальные и конкретные факты.Итак, не покидая области фактов, можно следующим образом сформулировать принципы бесконечности в геометрии: для каждой фигуры данного числа измерений бесконечность есть фигура данного числа измерений плюс одно.Фигура низшего числа измерений
несоизмерима с фигурой высшего числа измерений. Несоизмеримость и создаЈт бесконечность.ВсЈ это довольно элементарно. Но если мы твЈрдо запомним выводы, которые следуют из этих элементарных положений, они позволят нам освободиться от влияния ложно толкуемого принципа Аристотеля о постоянстве явлений. Принцип Аристотеля верен в пределах конечного, в пределах соизмеримого; но как только начинается бесконечность, мы уже ничего не знаем о постоянстве явлений и законов и не имеем никакого права что-либо утверждать о нЈм.Продолжая эти рассуждения, мы сталкиваемся с другим, ещЈ более интересным фактом, а именно:
физическая бесконечность отличается от
геометрической бесконечности так же существенно, как
геометрическая бесконечность отличается от
математической. Или, точнее, физическая бесконечность начинается
гораздо раньше геометрической. И если математическая бесконечность имеет только один смысл, а геометрическая - два, то физическая бесконечность имеет много смыслов: математический (неисчислимость), геометрический (наличие нового измерения или неизмеримая протяжЈнность) и чисто физические смыслы, связанные с различиями в функциях.Бесконечность порождена несоизмеримостью. Но прийти к несоизмеримости можно разными путями. В физическом мире несоизмеримость может возникнуть лишь вследствие
количественной разницы. Как правило, только те величины считаются несоизмеримыми, которые обладают качественными различиями; качественное различие считается независимым от количественного. Но именно здесь и скрывается главная ошибка. Количественная разница вызывает качественную.В математическом мире несоизмеримость связана с тем, что одна из сравниваемых величин оказывается
недоступной вычислению. В мире геометрии она порождается или бесконечной протяжЈнностью одной из сравниваемых величин, или наличием в ней нового измерения. В физическом мире несоизмеримость порождается различием в размерах, которое позволяет иногда даже производить расчЈты.ВсЈ это значит, что геометрическая бесконечность отличается от математической тем, что она
относительна. Математическая бесконечность одинаково бесконечна для любого конечного числа, а геометрическая абсолютного значения не имеет. Квадрат является бесконечностью для отрезка, но он всего лишь
больше одного, меньшего квадрата или меньше другого, большего. В физическом мире крупное тело часто несоизмеримо с малым; а нередко малое оказывается больше крупного. Гора несоизмерима с мышью; но мышь больше
горы благодаря совершенству своих функций, благодаря принадлежности к другому уровню бытия.Далее следует упомянуть, что
функционирование любой отдельной вещи возможно лишь в том случае, если эта вещь обладает определЈнными размерами. Причину, по которой на этот факт не обратили внимания давным-давно, следует искать в неправильном понимании принципа Аристотеля.Физики часто наблюдали следствия этого закона (что функционирование любой отдельной вещи возможно, только если эта вещь обладает определЈнным размером), но это не привлекало к себе их внимания и не привело к тому, чтобы объединить наблюдения, полученные в разных областях. В формулировках многих физических законов имеются оговорки о том, что такой-то закон справедлив только для средних величин, а в случае больших или малых величин его надо изменить. ЕщЈ очевиднее эта закономерность заметна в явлениях, изучаемых биологией и социологией.Вывод из сказанного можно сформулировать так:
ВсЈ существующее является самим собой лишь в пределах узкой и очень ограниченной шкалы. На другой шкале оно становится чем-то другим. Иначе говоря, любая вещь и любое событие имеют определЈнный смысл только в пределах некоторой шкалы, их можно сравнивать с вещами и событиями, имеющими пропорции, не слишком далЈкие от его собственных, т.е. существующими в пределах той же шкалы.Стул не может быть стулом в мире планет. Точно также стул не может быть стулом в мире электронов. Стул имеет свой смысл и три своих измерения только среди предметов, созданных руками человека, которые служат его нуждам и потребностям и соизмеримы с ним. На планетарной шкале стул не обладает индивидуальным существованием, ибо там он не имеет никакой функции. Это просто крохотная частица материи, неотделимая от той материи, которая еЈ окружает. Как объяснялось раньше, в мире электрона стул
также слишком мал для функций и потому теряет всякий смысл и всякое значение. Фактически
стул не существует даже в сравнении с такими вещами, которые отличаются от него гораздо меньше, чем планеты или электроны. Стул в океане или в окружении альпийских хребтов будет точкой, лишЈнной измерений.ВсЈ это показывает, что несоизмеримость существует не только среди предметов разных категорий и обозначений, не только среди предметов разной размерности, но и среди предметов, значительно отличающихся друг от друга своими размерами. Крупный объект часто оказывается бесконечностью по сравнению с малым.Любой предмет и любое явление, становясь больше или меньше, перестают быть тем, чем они были, и становятся чем-то другим - переходят в иную категорию.Этот принцип совершенно чужд как старой, так и новой физике. Наоборот, любой предмет и любое явление остаются для физики тем, чем они были признаны в самом начале: материя остаЈтся материей, движение - движением, скорость - скоростью. Но именно возможность перехода пространственных явлений во временные, а временных - в пространственне обусловливает вечную пульсацию жизни. Такой переход имеет место, когда данное явление становится бесконечностью по отношению к другому явлению.С точки зрения старой физики, скорость считалась общеизвестным явлением, не нуждающимся в определении; и она всегда оставалась скоростью. Она могла возрастать, увеличиваться, становиться
бесконечной. Никому и в голову не приходило усомниться в этом. И только случайно наткнувшись на то, что скорость света является предельной скоростью, физики вынуждены были признать, что в их науке не всЈ в порядке, что идея скорости нуждается в пересмотре.Но, конечно, физики не смогли сразу отступить и признать, что скорость может перестать быть скоростью и сделаться чем-то другим.С чем же, собственно, они столкнулись?Они столкнулись с одним случаем бесконечности. Скорость света бесконечна по сравнению со всеми скоростями, которые можно наблюдать или создавать экспериментально, и как таковая не может быть увеличена. Фактически она перестаЈт быть скоростью и становится
протяжЈнностью.Луч света обладает дополнительным измерением по сравнению с любыми объектами, которые движутся с 'земной скоростью'.Линия есть бесконечность по отношению к точке. Движение точки этого соотношения не меняет: линия всегда остаЈтся линией.Идея предельной скорости возникла, когда физики столкнулись со случаем очевидной бесконечности. Но даже и без этого все неувязки и противоречия старой физики, вскрытые и перечисленные Эйнштейном и снабдившие его материалом для построения его теорий, - все они без исключения являются результатом различия между бесконечным и конечным. Он и сам нередко ссылается на это.Описание Жйнштейном примера 'поведения часов и измерительных стержней на вращающемся мраморном диске' страдает одним недостатком. Эйнштейн забыл сказать, что диаметр 'мраморного диска', к которому прикреплены часы, начинающие идти по-разному при разных скоростях движения диска в зависимости от расстояния до центра, должен равняться расстоянию от Земли до Сириуса; а сами 'часы' должны иметь размеры с атом: на обычной точке, поставленной на бумаге помещается около пяти миллионов таких 'часов'. При таком различии размеров действительно могут наблюдаться странные явления, вроде неодинаковой скорости часов или изменения длины срежней. Но 'диск' с диаметром от Земли до Сириуса и часы размером с атом существовать не могут. Такие часы прекратят своЈ существование ещЈ до того, как изменится их скорость, хотя современной физике понять это не под силу, поскольку она, как я указывал раньше, не способна освободиться от принципа постоянства явлений Аристотеля и потому не хочет замечать, что постоянство разрушается несоизмеримостью. Вообще, в пределах земных возможностей поведение часов и измерительных стержней будет вполне благопристойным, и для всех практических целей мы вполне можем на них полагаться. Одного нам не следует делать - задавать им какие бы то ни было 'задачи на бесконечность'.В конце концов, все случаи непонимания вызваны именно 'задачами на бесконечность', главным образом из-за того, что бесконечность низводится до уровня конечных величин. Разумеется, результат будет отличаться от ожидаемого; а при неожиданном результате необходимо как-то к нему приспособиться. 'Специальный' и 'общий' принципы относительности суть довольно сложные и утомительные способы приспособления к необычным и неожиданным результатам 'задач на бесконечность с целью их объяснения.Сам Зйнштейн пишет, что доказательства его теорий могут быть найдены в явлениях астрономических, электрических и световых. Иными словами, он утверждает, что все задачи, требующие для решения применения частных принципов относительности, связаны с бесконечностью или несоизмеримостью.Специальный принцип относительности проистекает из трудности определения одновременного протекания двух событий, разделЈнных пространством, и, прежде всего, из невозможности сложения скоростей при сравнивании земных скоростей со скоростью света. Но это как раз и есть случай неоднородности конечного и бесконечного.О такой неоднородности я уже говорил раньше; что же касается определения одновременности протекания двух событий, то Эйнштейн не уточняет, при каком расстоянии между двумя событиями становится невозможно установить их одновременность. Если мы настоятельно потребуем объяснений, то наверняка получим ответ, что расстояние должно быть 'очень большим'. Это 'очень большое' расстояние опять-таки доказывает, что Эйнштейн переносит проблему в бесконечность.Время действительно различно для разных систем тел, находящихся в движении. Но оно несоизмеримо (не может быть синхронизировано) только в том случае, когда движущиеся системы разделены очень большим расстоянием, которое на деле оказывается для них бесконечностью; то же самое случается тогда, когда они существенно отличаются друг от друга размерами или скоростями, т.е. когда одна из систем оказывается бесконечностью по сравнению с другой или содержит в себе бесконечность.К этому можно добавить, что не только время, но и пространство является для этих систем различным, изменяясь в зависимости от их размеров и скоростей.Общее положение вполне правильно:'Каждая изолированная система имеет своЈ собственное время'.Но что значит выражение 'изолированная'? И как могут быть отдельными системы в
мире взаимосвязанных спиралей? ВсЈ, что существует в мире, составляет единое целое; ничего отдельного быть не может.Принцип отсутствия изолированности и невозможности отдельного существования является важной частью некоторых философских учений, например, буддизма, где одним из первых условий правильного понимания мира считается преодоление в себе 'чувства отдельности'.С точки зрения новой модели вселенной, отдельность существует, - но только относительная отдельность.Вообразим систему зубчатых колЈс; они вращаются с разной скоростью в зависимости от своей величины и места, которое занимают в целой системе. Эта система, например, механизм обычных ручных часов, составляет одно целое, и, с определЈнной точки зрения, в ней не может быть ничего отдельного. С другой точки зрения, каждое зубчатое колесо движется со своей собственной скоростью, т.е. обладает отдельным существованием и
собственным временем.Анализируя проблему
бесконечности и бесконечных величин, мы затрагиваем и некоторые другие проблемы, в которые также необходимо внести ясность для правильного понимания новой модели вселенной. Некоторые из них мы уже рассматривали. ОстаЈтся проблема
нулевых и
отрицательных величин.Попробуем сначала рассмотреть эти величины так же, как рассматривали бесконечность и бесконечные величины, т.е. попытаемся сравнить их смысл в математике, геометрии и физике.В математике нуль всегда имеет одно значение. Нет оснований говорить о
нулевых величинах в математике.Нуль в математике и точка в геометрии имеют примерно один и тот же смысл - с той разницей, что точка в геометрии указывает на
место, в котором что-то начинается, кончается или что-то происходит, например, пересекаются две линии. А в математике нуль указывает на предел некоторых возможных операций. Но, в сущности, между нулЈм и точкой нет разницы; оба не имеют независимого существования.В физике - совершенно иное дело.
Материальная точка является точкой только на данной шкале. Если шкала изменилась, точка может превратиться в очень сложную и многомерную систему огромной величины.Вообразим небольшую географическую карту, на которой даже самые крупные города обозначены точками. Предположим, что мы нашли средство выбирать из этих точек всЈ содержимое или наполнять их новым содержимым. Тогда то, что выглядело точкой, проявит множество новых свойств и качеств, включая протяжЈнность и размеры. В городе появятся улицы, парки, дома, люди. Как понимать размеры этих улиц, площадей, людей?Когда город был для нас точкой, они были
меньше точки. Разве нельзя назвать их размеры
отрицательным измерением?НепосвящЈнные, как правило, не знают, что понятие 'отрицательной величины' в математике не определено. Оно имеет определЈнный смысл только в элементарной арифметике, а также в алгебраических формулах, где означает скорее необходимость некоторой
операции, чем различие в свойствах величин. В физике же 'отрицательная величина' вообще лишена смысла. Тем не менее, мы уже столкнулись с отрицательными величинами, когда говорили об измерениях внутри атома, и мне пришлось указать, что, хотя атом (или молекула) не измеряется непосредственными ощущениями, т.е. равен нулю, эти измерения
внутри атома, протяжЈнность его частиц, оказываются ещЈ меньшими, т.е.
меньше нуля.Итак, чтобы говорить об отрицательных величинах, мы не нуждаемся ни в метафорах, ни в аналогиях - они связаны с измерениями внутри того, что кажется материальной точкой. Именно этим и объясняется, почему неверно считать мельчайшие частицы (такие, как атомы или электроны) материальными. Они нематериальны, ибо
отрицательны в физическом смысле, т.е. меньше
физического нуля.Собрав воедино всЈ, что было сформулировано выше, мы видим, что, кроме периода
шести измерений, мы имеем
воображаемые измерения седьмое, восьмое и так далее, которые продолжаются в несуществующих направлениях и различаются по степени невозможности, а также
отрицательные измерения, которые представляют собой для нас материальные точки внутри мельчайших частиц материи. В новой физике конфликт между старыми и новыми идеями времени и пространства особенно заметен в концепциях световых лучей; правильное понимание природы светового луча наверняка разрешит спорные пункты в вопросах времени и пространства. Поэтому я закончу главу о новой модели вселенной анализом луча света; но, прежде чем начинать этот анализ, я должен рассмотреть некоторые свойства времени, понятого как трЈхмерный континуум.До сих пор я рассматривал время как меру движения. Но движение само по себе есть ощущение
неполного восприятия данного пространства. Для собаки, лошади или кошки наше третье измерение является движением. Для нас движение начинается в четвЈртом измерении и представляет собой частичное ощущение четвЈртого измерения. Но как для животных воображаемые движения объектов, которые в действительности составляют третье измерение последних, растворяются в тех движениях, которые являются движениями уже для нас, т.е. в четвЈртом измерении, так и для нас движения четвЈртого измерения растворяются в движениях пятого и шестого измерений. Начав отсюда, мы должны попытаться установить нечто такое, что позволило бы нам судить о свойствах пятого и шестого измерений. Их отношение к четвЈртому измерению должно быть аналогичным отношению четвЈртого измерения к третьему, третьего ко второму и так далее. Это значит, прежде всего, что новое, высшее измерение должно быть несоизмеримым с низшим измерением и являться для него бесконечностью, как бы повторять его характерные признаки бесконечное число раз.Таким образом, если мы примем 'время' как протяжЈнность от 'прежде' до 'после' за четвЈртое измерение, чем в таком случае будет пятое измерение? Иначе говоря, что станет бесконечностью для времени, что окажется несоизмеримым со временем?Именно световые явления позволяют нам непосредственно соприкоснуться с движениями пятого и шестого измерений.Линия четвЈртого измерения всегда и везде является замкнутой кривой, хотя на шкале нашего трЈхмерного восприятия мы не видим ни того, что за линия представляет собой кривую, ни еЈ замкнутости. Замкнутая кривая четвЈртого измерения, или круг времени, есть жизнь, существование любого отдельного объекта, любой изолированной системы, которая рассматривается во времени. Но круг времени не разбивается, не исчезает. Он продолжает существовать и, соединяясь с другими, ранее возникшими кругами, переходит в вечность. Вечность есть бесконечное повторение полного круга времени, жизни, существования. Вечность несоизмерима со временем. Вечность - это бесконечность для времени.Световые кванты - как раз и суть такие круги
вечности.Третье измерение времени, или шестое измерение пространства, есть растяжение этих вечных кругов в спираль или в цилиндр с винтовой нарезкой, где каждый круг замкнут в себе (с вечным движением по этому кругу) и одновременно переходит в другой круг, который тоже вечен, - и так далее.Такой полый цилиндр с двумя видами нарезки есть модель светового луча, модель трЈхмерного времени.Следующий вопрос: где находится электрон? Что происходит с электроном молекулы, которая испускает кванты света? Для новой физики этот вопрос - один из труднейших. Но с точки зрения новой модели вселенной ответ на него прост и ясен.Электрон превращается в кванты, он становится лучом света. Точка превращается в линию, в спираль, в полый цилиндр.Как трЈхмерные тела электроны для нас не существуют. ЧетвЈртое измерение электронов, т.е. их
существование как законченный круг, также не имеет для нас размеров. Оно слишком мало, обладает чересчур краткой длительностью, короче нашей мысли. Мы не можем ничего знать об электронах, т.е. не способны воспринимать их непосредственно.Только пятое и шестое измерения электронов обладают определЈнными размерами в нашем пространственно-временном континууме. Пятое измерение образует толщину луча, шестое - его длину.Поэтому в случае лучистой энергии мы имеем дело не с самими электронами, а с их временными измерениями, с траекториями их движения и существования, из которых соткана первичная ткань любой материи. Если мы теперь примем приблизительное описание луча света как полого цилиндра, который состоит из квантов, находящихся близко друг от друга по всей длине луча, картина станет более ясной.Прежде всего, устранЈн конфликт между теориями волнового движения и излучения, и он разрешается в том смысле, что обе теории оказываются одинаково верными и одинаково необходимыми, хотя относятся к разным явлениям или разным сторонам одного и того же рода явлений.Колебания, или волновые движения, которые принимались за причину света, суть волновые движения, которые передаются
по уже существующим лучам света. То, что называют 'скоростью света', вероятно, является скоростью этих колебаний, проходящих вдоль луча. Этим объясняется, почему вычисления, производившиеся на основе теории колебаний, оказывались правильными и позволяли совершать новые открытия. Внутри себя луч не имеет скорости; это линия, т.е. пространственное, а не временное понятие.Никакой эфир не нужен, поскольку колебания распространяются
самим светом. Вместе с тем, он обладает 'атомарной структурой', ибо сечение светового луча показало бы целую сеть, через которую могут легко проскакивать молекулы встречного газа.Несмотря на то, что учЈные говорят об очень точных методах подсчЈта электронов и измерения их скоростей, позволительно усомниться в том, действительно ли они имеют в виду электроны - или же речь идЈт об их протяжЈнности в шестом измерении, которая уже приобрела для нас пространственный смысл.Материальная структура луча света объясняет также его возможные отклонения под влиянием действующих на него сил. Несомненно, однако, что эти силы не являются 'притяжением' в ньютоновском смысле, хотя вполне допустимо, что они представляют собой силы магнитного притяжения.ОстаЈтся ещЈ один вопрос, который я до сих пор намеренно не затрагивал, - вопрос о продолжительности существования мельчайших частиц материи - молекул, атомов и электронов. Этот вопрос никогда не рассматривался физикой серьЈзно: малые частицы предполагались
постоянными, подобно материи и энергии, т.е. считалось, что они существуют неопределЈнно долгое время. Если когда-нибудь и возникали сомнения по этому поводу, заметных следов они не оставили; физики говорят о молекулах, атомах и электронах, во-первых, как просто о частицах (об этом упоминалось выше), во-вторых, как о частицах, обладающих существованием, параллельным нашему, и занимающих некоторое время внутри нашего времени. Это никогда не утверждается прямо, но по данному поводу сомнений не возникает. Тем не менее, реальное существование малых величин настолько кратковременно, что абсолютно невозможно говорить о них тем же языком, каким мы говорим о физических телах, когда они оказываются объектами исследований.Раньше выяснилось, что пространство малых единиц пропорционально их размерам; точно так же пропорционально им и их время. Следовательно, время их существования по сравнению с нашим является почти несуществующим.Физика говорит о наблюдениях за электронами, о вычислении их веса, скорости движения и т.д. Но для нас электрон - это просто
явление, такое явление, которое по скорости превосходит всЈ, что мы видим своими глазами; атом как целое, вероятно, представляет собой более длительное явление, но эта длительность находится на той же самой шкале, подобно тому как в фотоаппарате существуют короткие выдержки, мало отличающиеся по длительности друг от друга. Но как атом, так и электрон - только временные явления для нас, более того: 'мгновенные' явления, не тела, а объекты. Некоторые учЈные утверждают, что им удалось увидеть молекулы. Но знают ли они, как долго существует молекула по их часам? За своЈ чрезвычайно краткое существование молекула газа (которую только и можно наблюдать, если это вообще возможно) проходит огромные расстояния и ни в коем случае не является ни нашему глазу, ни фотокамере в виде движущейся точки. Видимая как линия, она неизбежно пересеклась бы с другими линиями, так что за единственной молекулой было бы трудно проследить даже на протяжении ничтожной доли секунды. Но если бы это каким-то образом удалось, потребовалось бы такое увеличение, которое в настоящее время просто невозможно.Когда мы говорим о световых явлениях, необходимо иметь всЈ это в виду. Сразу же отпадЈт множество ошибочных представлений, если мы поймЈм и хорошенько запомним тот факт, что 'электрон' существует лишь неизмеримо малую долю секунды; а это значит, что нам, каковы мы есть, никогда, ни при каких обстоятельствах, нельзя его увидеть или измерить.При существующем
научном материале не удаЈтся обнаружить прочную основу для теории краткого существования мельчайших единиц материи. Материал для такой теории нужно искать в идее 'разного времени в разных космосах', которая представляет собой часть особого учения о мире; но это - тема для другой книги.
1911 - 1929 гг.
Глава 11. ВЕЧНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ И ЗАКОНЫ МАНУ
Загадка рождения и смерти. - ЕЈ связь с идеей времени. - 'Время' в обычном мышлени. - Идеи перевоплощения. - Переселение душ. - Идея вечного возвращения. - Ницше. - Идея повторения у пифагорийцев. - Иисус. - Апостол Павел. - Ориген. - Идея повторения в современной литературе. - Кривая времени. - Линия вечности. - Фигура жизни. - Обычные способы понимания будущей жизни. - Две формы понимания вечности. - Повторение жизни. - Ощущение, что 'это уже было раньше'. - Невозможность доказать возвращение. - Недостаточность обычных теорий, объясняющих внутренний мир человека. - Разные типы жизни. - Тип абсолютного повторения. - Люди 'быта'. - Исторические личности. - 'Слабые' и 'сильные' личности. - Герои и толпа. - Тип с тенденцией к упадку. - Разные виды смерти душ. - Одно правило мистерий. - Удачливый тип. - Успех в жизни. - Пути эволюции. - Эволюция и воспоминание. - Разные взгляды на идею перевоплощения. - Идея кармы. - Перевоплощения в разных направлениях. - Смерть как конец времени. - Вечное Теперь. - Сходство Брахмы с рекой. - Движение в будущее. - Движение внутри настоящего. - Движение в прошлое. - Упоминания о перевоплощениях в Ветхом Завете. - 'История преступлений'. - Зло и насилие в прошлом. - Движение к началу времени. - Борьба с причинами зла. - Перевоплощение в прошлое. - Эволюционное движение в потоке жизни. - Трудность перевоплощения в будущее. - 'Свободные места'. - Естественные и сознательные 'роли'. - Невозможность противоречивых сознательных ролей. - Сознательные и бессознательные роли в 'драме Христа'. - Толпа. - Вечный Жид. - Христианство как школа подготовки актЈров для 'драмы Христа'. - ИскажЈнные формы христианства. - Буддизм как школа. - Существуют ли в эзотеризме 'социальные' теории? Разделение на касты. Законы Ману. - Касты и их функции. - Переход из низшей касты в высшую. - Законы брака. - Касты как естественное разделение общества. - Касты в истории. Эпохи разделения на касты. - Что такое интеллигенция? - Вера в теории. - Порочный круг. - Невозможность переустройства общества снизу. - Где выход? - 'Слепые вожди слепых'. Ключевые проблемы бытия, такие как загадка рождения и смерти, возникновения и исчезновения, никогда не покидают человека. О чЈм бы он ни думал, фактически он размышляет об этих загадках и проблемах. И даже приняв решение отбросить эти вопросы и не обращать на них внимания, он на самом деле цепляется за любую возможность, даже самую слабую, пытаясь понять что-нибудь в загадках, которые он счЈл неразрешимыми.Вообще говоря, по отношению к проблемам жизни и смерти людей можно разделить на две категории. Большая часть человечества подходит к этим проблемам так же, как и к любым иным, и так или иначе, положительно или отрицательно решает их для себя. Чтобы прийти к решению, такие люди пользуются обычными методами мышления - теми же методами и категориями, которые они применяют, размышляя о вещах, встречающихся в жизни. Они или утверждают, что после смерти нет и не может никакого существования, или говорят, что после смерти человек тоже как-то существует, причЈм это существование отчасти напоминает земное, а отчасти отличается от него: оно целиком состоит из радости или из непрерывных страданий.Но есть люди, которым известно больше этого. Они понимают, что к проблемам жизни и смерти нельзя подходить обычным путЈм, что невозможно думать о них в тех же формах, в каких люди думают о том, что случилось вчера или случится завтра. Но далее этого они не идут, понимая, что невозможно или, по меньшей мере, бесполезно думать об этих предметах
просто; но что это значит - думать
не просто - они не знают.Чтобы правильно мыслить об этих проблемах, необходимо принять во внимание их связь с идеей времени. Мы понимаем их ровно столько же, сколько понимаем время.С обыденной точки зрения жизнь человека выражается отрезком от рождения до смерти:
Человек родился, прожил пятьдесят лет и умер. ОстаЈтся только неизвестным, где он находился до 1854 года и где может быть после 1904 года. Такова общая формула всех вопросов о жизни и смерти.Наука имеет дело только с человеческим телом; согласно науке, тело не существовало до того, как было рождено; оно распадается на составные части после смерти. Философия не принимает этих вопросов всерьЈз, объявляя их неразрешимыми и, следовательно, наивными.Религиозные учения, всевозможные псевдо-оккультные, спиритические и теософские системы утверждают, что им известно решение этих проблем.На самом деле, конечно, никто ничего не знает.Тайна существования до рождения и после смерти, если такое существование есть, -
это тайна времени. И 'время' хранит свои тайны лучше, чем это думают многие. Чтобы приблизиться к тайнам времени, необходимо сначала понять само время.Все обычные попытки ответить на вопросы о том, 'что было прежде' и 'что будет после', основаны на общепринятой концепции времени:
Та же формула применяется к проблемам существования до рождения и после смерти в тех случаях, когда такое существование признаЈтся допустимым; иными словами, формула принимает следующий вид:
Именно здесь и скрывается фундаментальная ошибка. Время в смысле соотношения 'прежде', 'теперь' и 'после' есть продукт нашей жизни, нашего бытия, наших восприятий и, прежде всего, нашего мышления. За пределами обычного восприятия взаимоотношение всех трЈх фаз времени может измениться; во всяком случае, у нас нет никаких гарантий, что оно остаЈтся тем же. Однако в обыденном мышлении, включая религиозную, теософскую и 'оккультную' мысль, этот вопрос никогда даже и не поднимался. 'Время' рассматривается как нечто, не подлежащее обсуждению, свойственное нам раз и навсегда, неотъемлемое и всегда одинаковое. Что бы с нами ни произошло, время всегда принадлежит нам - и не только 'время', но и 'вечность'.Мы пользуемся этим словом, не понимая его истинного смысла. Мы считаем 'вечность' бесконечной протяжЈнностью времени, тогда как в действительности 'вечность' означает
иное измерение времени.В XIX веке в западное мышление начали проникать восточные и псевдо-восточные теории, в том числе и идея 'перевоплощений', т.е. периодического появления на земле одних и тех же душ. Эта идея была известна и раньше, но принадлежала к скрытой мистической мысли. Своей популяризацией она обязана, главным образом, современной теософии во всех еЈ разновидностях.Само происхождение идеи перевоплощений, как она излагается современной теософией, довольно спорно. Она была заимствована теософами практически без изменений из культа Кришны, религии ведического происхождения, подправленной реформаторами. Но культ Кришны вовсе не содержит 'демократического принципа' всеобщей и равной возможности перевоплощений, характерной для современной теософии. В подлинном культе Кришны перевоплощаются лишь герои, вожди и учителя человечества. Перевоплощения для масс, для толпы, для 'домохозяев' принимают куда более неопределЈнные формы.Бок о бок с идеей перевоплощений в Индии существует идея 'переселения душ', т.е. переселения человеческих душ в животных. Эта идея переселения душ связывает перевоплощения с наградой и наказанием. Теософы видят в доктрине переселения душ искажЈнную народными верованиями идею перевоплощений. Но это предположение ни в коей мере не является неоспоримым. Можно считать, что как идея перевоплощений, так и идея переселения душ произошли из одного общего источника, а именно: из учения о всеобщем повторении, или о вечном возвращении.Идея вечного возвращения вещей и явлений, идея вечного повторения связана в европейской мысли с именем Пифагора и с туманными указаниями на периодичность вселенной, известными из индийской философии и космогонии. Эта идея периодичности не может быть вполне ясной для европейской мысли, ибо по своей природе она становится полной и связной только после устных разъяснений, которые вплоть до настоящего времени никогда и нигде не публиковались.'Жизнь Брахмы', 'дни и ночи Брахмы', 'дыхание Брахмы', кальпы и манвантары - все эти идеи кажутся европейской мысли весьма тЈмными; но по своему внутреннему содержанию они неизбежно ассоциируются с пифагорейскими идеями о вечном возвращении.В связи с этими идеями очень редко упоминают имя Гаутамы Будды, который был почти современником Пифагора и тоже учил о вечном возвращении, - и это, несмотря на учение Будды о 'колесе жизни', где яснее, чем в любом другом учении, выражена идея вечного возвращения; впрочем, она сверх всякой меры затемнена невежественными толкованиями и переводами.Популяризации идеи вечного возвращения очень способствовал Ф. Ницше; но сам он не добавил к ней ничего нового. Напротив, он ввЈл в неЈ несколько ложных концепций, например, свои вычисления о математической необходимости повторения идентичных миров во вселенной, хотя с математической точки зрения эти вычисления совершенно ошибочны.
*Несмотря на фактические ошибки, Ницше, стараясь доказать свои теории, очень эмоционально чувствовал идею вечного возвращения; он переживал еЈ, как поэт. Некоторые места из его 'Заратустры' и других книг, где он касается этой идеи, принадлежат, пожалуй, к лучшему из написанного им.Однако на нашем плане, т.е. в трЈхмерном мире со временем как четвЈртым измерением, доказать наличие повторения невозможно независимо от того, считаем ли мы время реально существующим или воображаемым свойством. Повторение требует пяти измерений, т.е. совершенно нового континуума 'пространство-время-вечность'.Пифагорийские идеи всеобщего повторения упоминались, среди прочих идей, учеником Аристотеля Евдемом. 'Физика' Евдема утрачена, и то, что он писал о пифагорейцах, известно нам лишь из позднейших комментариев Симплиция. Интересно отметить, что, согласно Евдему, пифагорейцы различали два вида повторения.Симплиций писал:'Пифагорейцы говорили, что одни и те же вещи повторяются вновь и вновь.В этой связи интересно отметить слова Евдема, ученика Аристотеля (в третьей книге его 'Физики'). Он говорит: 'Некоторые согласны с тем, что время повторяется, а некоторые отрицают это. Повторение понимается в различном смысле. Повторение может быть в одном случае результатом естественного порядка вещей (эйдос), как повторение лета, зимы и других времЈн года, когда новый период приходит после того, как исчез другой; к этому порядку вещей относятся движения небесных тел и связанные с ними явления, такие как солнцестояние и равноденствие, вызываемые движением Солнца.Но если верить пифагорейцам, существует и другой род движения с повторением. Это значит, что я буду сидеть и разговаривать с вами точно так же, как делаю это сейчас; и в моей руке будет та же самая палка; и всЈ будет таким, как сейчас; и время, как можно предположить, будет то же самое. Ибо если движения (небесных тел) и многие вещи повторяются, тогда то, что было раньше, и то, что произойдЈт потом, суть одно и то же. ВсЈ есть одно и то же, поэтому и время есть одно и то же.'ПриведЈнный отрывок из Симплиция особенно интересен тем, что даЈт ключ к истолкованию других пифагорейских отрывков, т.е. упоминаний о Пифагоре и его учении, сохранившихся у некоторых авторов. Основой для понимания Пифагора, принятой в учебниках по истории философии, является мысль о том, что в философии Пифагора и его мировозрении главное место занимает
число. На самом же деле речь идЈт просто-напросто о плохих переводах! Слово 'число' действительно очень часто встречается в пифагорейских фрагментах. Но это только слово; в большинстве случаев оно лишь дополняет глаголы, которые не выражают повторности или возврата действия, что и хочет передать автор. А слово это постоянно переводили как имеющее самостоятельное значение, что совершенно искажало его смысл. В обычном переводе теряет всякий смысл и приведЈнное выше место из Симплиция.Эти два рода повторений, которые Евдем называет повторением в результате естественного порядка вещей и повторением в количестве существований, суть повторение во времени и повторение в вечности. Отсюда следует, что пифагорейцы различали две эти идеи, которые смешивают современные буддисты и которые смешивал Ницше. Иисус, несомненно, знал о повторении и говорил о нЈм своим ученикам. В Евангелиях есть немало намЈков на это; но самое бесспорное место, имеющее совершенно определЈнный смысл в греческом, славянском и немецком текстах, утратило его в переводах на другие языки, которые заимствовали ключевое слово из латинского перевода.'Иисус же сказал им: истинно говорю вам, что вы, последовавшие за Мною, в пакибытии, когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей...' (Матф. XIX, 28)В греческом тексте стоят слова ; в немецком они переведены in der Wiedergeburt.Греческое слово , славянское и русское слово 'пакибытие', немецкое Wiedergeburt - все они могут быть переведены только в смысле повторного существования или повторного рождения.На латинский язык это слово было переведено regeneratio, первоначальное значение которого также соответствовало понятию повторного рождения. Но позднее, в связи с употреблением этого слова и его производных в смысле 'обновления' оно утратило своЈ первоначальное значение.Апостол Павел тоже, конечно, был знаком с идеей повторения, но относился к ней отрицательно: для него она была слишком эзотерической. В 'Послании к евреям' говорится:'Ибо Христос вошЈл не в рукотворЈнное святилище, по образу истинного устроенное, но в самое небо, чтобы предстать ныне за нас пред лице Божие.И не для того, чтобы многократно приносить Себя в жертву, как первосвященник входит во святилище каждогодно с чужою кровью;Иначе надлежало бы Ему многократно страдать от начала мира. Он же однажды, к концу веков, явился для уничтожения греха жертвою Своею'.Нужно отметить, что 'Послание к евреям' приписывают не только апостолу Павлу, но и другим авторам, и окончательного мнения по этому поводу нет.Ориген (III век) в своей книге 'О первопричинах' также ссылается на идею повторения, но отзывается о ней отрицательно:'И вот я не понимаю, какими доказательствами могут подкрепить свои утверждения те, кто заявляет, что иногда появляются миры, не отличающиеся друг от друга, но одинаковые во всех отношениях. Ибо если бы, как говорят, существовал мир, подобный во всех отношениях (настоящему), тогда необходимо случилось бы, что Адам и Ева совершили бы то, что уже совершали; вторично произошЈл бы тот же самый потоп; тот же Моисей снова повЈл бы из Египта народ, насчитывающий около шестисот тысяч; также и Иуда во второй раз предал бы Господа, а Павел вторично держал бы одежды побивавших каменьями Стефана; и всЈ, совершенное в этой жизни, как утверждают, повторилось бы.'Вместе с тем, Ориген верно понимает
вечность, во всяком случае близко подошЈл к верному еЈ пониманию. Возможно, что он отрицал идею повторения не совсем искренне, поскольку в условиях его времени обнародовать эту идею иначе было просто невозможно. Интересно, однако, что в первые века христианства идея повторения была ещЈ известна; впоследствии она совершенно исчезает из 'христианского мышления'. Если мы попробуем проследить за идеей вечного возвращения в европейской литературе, необходимо упомянуть замечательную 'фантастическую сказку' Р.Л. Стивенсона 'Песнь о завтрашнем дне' (1895 г.), рассказ Ч.Х. Хинтона 'Неоконченное сообщение' во второй книге его 'Научной фантастики' (1898 г.), а также одну-две страницы его рассказа 'Стелла' из той же книги.Есть два интересных стихотворения на эту тему. Первое написано Алексеем Тостым: По гребле, неровной и тесной,
Вдоль мокрых рыбачьих сетей,
Дорожная едет коляска,
Сижу я задумчиво в ней.
Сижу и смотрю я дорогой