Задумаемся: как человек может принимать решение при совместном действии обоих факторов? Одни причины требуют действия А, другие – действия Б. Как должен повести себя человек? Должен существовать какой-то алгоритм принятия решения: например, сравни силу действия причин и подчиняйся «более сильной», а в случае невозможности выбрать более сильную причину, используй случайный выбор. Но если такой или подобный ему алгоритм принятия решения существует, то, значит, никакой свободы нет. А если предположить обратное и считать, что алгоритма принятия решения не существует, то каким образом вообще может быть принято решение? Ни двухфакторные концепции, ни даже утверждение о много-многозначной детерминации (такая тоже упоминается в психологической литературе) проблему свободы выбора не решают, если не указано, как же, собственно, осуществляется выбор. А если указывается, то это означает, что свободы выбора нет.
Психологи-практики справедливо отмечают, что психотерапевтические концепции, психиатрические методы и субъективные представления о реальности действенны, если люди в них верят, т. е. принимают за реальность и на этом основании выстраивают свое поведение. Подобные утверждения даже носят разные титулы: теорема Томаса, принцип Мейхенбаума и пр. Потому многие психологи видят причину свободного выбора в самом выбирающем человеке. Это замечательно, но тем не менее не решает проблему. Ведь при таком взгляде все сводится уже к онтологической проблеме: является ли само субъективное следствием каких-либо внешних причин или нет? И снова та же дилемма: если субъективное на чем-нибудь основывается, то свободы выбора нет, а если ни на чем не основывается, то нет и причин для его возникновения.
Е. П. Ильин пытается найти выход в следующей идее: «Конечный этап мотивационного процесса – выбор объекта и способа удовлетворения потребности – оказывается далеко отстоящим от первичной причины и является как бы независимым от нее (что дает ощущение "свободы выбора"), но в то же время детерминированным, хотя уже совсем другими причинами». Он ссылается при этом на описание инодетерминации, предложенное Аллахвердовым, когда какой-нибудь процесс зачинается по одним причинам, а продолжается по другим. Например, мы в новогоднюю ночь открываем бутылку шампанского по одним причинам, а пена из бутылки выливается совсем по другим. Но и представление об инодетерминации – лишь предчувствие решения, но не само решение. Замысел Ильина не снимает проблему. Какой бы длинной цепочка причин ни была, на каждом ее шагу никакой свободы не может быть.
А. Г. Асмолов справедливо связывает свободу выбора с активностью личности. Он утверждает: в ситуации неопределенности происходит ориентировка личности в сложной системе ее мотивов и личностных смыслов. Конечно, активность личности проявляется, прежде всего, в ситуации неопределенности. Но вот здесь и остается проблема. Как в этом случае принимается решение? Если альтернативы субъективно равносильны, то нет оснований для принятия решения (выбор по алфавиту, по жребию или по любому иному алгоритму не есть свободный выбор, соответственно, человек не может нести за него ответственность), а если они не равносильны, то нет свободы выбора – заведомо выбирается наиболее предпочтительная альтернатива.
В. А. Петровский пытается обосновать активность личности иным способом. Активность системы, утверждает Петровский, – это детерминированность со стороны настоящего, а не прошлого или будущего. «Преодоление парадигмы детерминации Прошлым составило целую эпоху становления психологической мысли в мире». И продолжает: «Причинность "здесь и теперь", принцип актуальной детерминации содержит в себе, как мы считаем, возможность объяснить полагания таких целей, которые не предваряются ранее принятыми целями». Но вот вопрос: что же детерминирует появление целей, которые ничем не предваряются, т. е., иначе говоря, ничем не детерминируются? Ответ на него, разумеется, решил бы этическую проблему. В. А. Петровский находит остроумную идею: «Такая детерминанта есть. Мы полагаем, что это – переживание человеком возможности действия (состояние Я могу). Возможности как таковые – еще не цели, но лишь условия их достижения и постановки. Но, будучи переживаемыми, возможности непосредственно превращаются в движение мысли или поведения, – воплощаются в активности».
Но как же так получается, что переживание собственных возможностей приводит к появлению цели, ни из каких других целевых ориентации не выводимой? «Обратимся к опыту самоанализа – объясняет Петровский – и рассмотрим переживание Я могу. Мы увидим, что чувство возможного неудержимо в своих превращениях; оно как бы заряжено действием, производит его "из себя". И в той же мере переживание беспомощности (Я не могу!) как бы поглощает активность, делает человека беспомощным». В. А. Петровский, однако, не объясняет, почему переживание «Я могу» ведет к спонтанному действию. Более того, он не совсем точен. Человек может многое сделать в каждый момент времени: встать, поднять правую или левую руку, улыбнуться, позвонить по телефону и пр. И при этом, вопреки Петровскому, не испытывать никакой неудержимости в осуществлении этих действий. Необходимость действия связана скорее не непосредственно с переживанием «Я могу», а с неопределенностью, с сомнением: Могу ли я? Ведь для того, чтобы дать ответ на этот вопрос и разрешить возникшее сомнение, нужно обязательно попробовать совершить действие. Впрочем, и такая формулировка еще не решает проблемы свободы, поскольку предварительно требуется объяснить, как же происходит выбор того, в чем именно следует сомневаться.
В течение несколько тысячелетий было испробовано множество версий решения этической проблемы. Но ни одна из этих версий так и не смогла непротиворечиво объяснить, каким образом человек, поведение которого причинно обусловлено, может совершать свободные, т. е. ничем не детерминированные, поступки.
Очевидно, что загадочность вечных, «проклятых» проблем сознания во многом связана с тем, что само представление о сознании всегда было расплывчатым. Поэтому далее надо рассмотреть, как проблема сознания решалась в истории психологии и что представляет собой самая современная версия решения этой проблемы, предложенная В. М. Аллахвердовым.
ТЕМА 5. ПРОБЛЕМА ОСНОВАНИЙ ПСИХОЛОГИИ:
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ПОПЫТОК ВЫБОРА ОСНОВАНИЙ ПСИХОЛОГИИ В ИСТОРИИ НАУЧНОЙ ПСИХОЛОГИИ
Поиск истоков психики и сознания основателями
научной психологии в 19 веке
Психология входила в семью естественных наук, имея груз тысячелетнего прошлого, океан нерешенных проблем и неопределенность выбора направления движения. И, прежде всего, психологи должны были определить основания, с помощью которых они хотят объяснить психическое – без обоснования не может быть естественной науки. Логика задает правила обоснования, с помощью которых то, что требуется обосновать (обосновываемое), может быть сведено к каким-либо основаниям, которые принимаются за очевидно истинные. Но что может быть такими основаниями в психологии? Где их искать?
Приглядимся к попыткам ответить на эти вопросы отцов-основателей, то есть посмотрим на историю психологии – но с высоты птичьего полёта, не слишком обращая внимание на мелкие детали, плохо различимые с этой высоты. Главная задача сейчас – представить развитие психологической науки рациональным, логически неизбежным процессом.
Поиск внутри сознания
Прежде всего, в психологии возникли школы, пытающиеся объяснять явления сознания, исходя из самого сознания (правда, попытка объяснить неизвестное через самое себя логически выглядит малообнадеживающе).
Первым был Вильгельм Вундт. Глядя как химики уверенно разлагают вещество на элементы, не слишком задаваясь вопросом, откуда вещество произошло, и достигают при этом поразительных результатов, предположил, что, как только удастся разложить содержание сознания на неделимые составляющие элементы, то можно единообразно описать структуру любого сознательного явления. И пусть даже на этом пути сознание как таковое останется загадкой. Но мы хоть будем знать составляющие сознание элементы, а может быть, сумеем построить и для сознания нечто аналогичное Периодической системе Менделеева!?
Важно отметить, что Вундт пытался построить универсальные законы психической жизни в целом (а не частные законы восприятия, памяти и т. д).
Вундт и его последователи рассуждали следующим образом: то, что дано сознанию, в полной мере известно только носителю сознания. Никто, например, не может точно узнать, что именно чувствует человек, когда видит зеленый цвет или находится в состоянии влюбленности. Поэтому, считали они, и единственно научным методом изучения явлений сознания может быть только самонаблюдение – интроспекция. Испытуемый описывает то, что он переживает в заданной ему экспериментатором ситуации, а экспериментатор пытается разложить описание испытуемого на какие-либо устойчивые элементы. Конечно, сразу таким способом тайну сознания не раскрыть, но можно выявить общую структуру сознания, а уж затем пытаться угадать, почему она такова. Раз нет ответа на заданный вопрос о природе сознания, то вначале стоит хотя бы конкретизировать сам вопрос – определить, о чём спрашиваем.