Нечто подобное обсуждалось и раньше. Например, математик Д. Бернулли – правда, без какого-либо экспериментального обоснования – отмечал, что субъективное ощущение прироста богатства зависит не от абсолютной величины прибыли, а от её отношения к накопленному ранее богатству. Лаплас обозначил субъективное ощущение прироста богатства как dY, накопленное ранее богатство как X, а прибыль как dХ и вывел в результате утверждение о субъективном ощущении богатства Y. Интегрируя дифференциальное уравнение dY = К dХ/Х, где К– коэффициент пропорциональности, Лаплас получил следующий закон:
Y= К 1оgХ + h, где h – новая константа.
Таким образом, субъективное ощущение богатства, по Лапласу, прямо пропорционально логарифму величины реального богатства, т. е. чем больше величина реального богатства, тем больше должно быть его изменение, чтобы субъективно почувствовать разницу.
Фехнер хотел найти способ измерения интенсивности ощущения в зависимости от интенсивности раздражителя, вызывающего это ощущение. Но как это сделать? И он находит вполне правдоподобное решение. Он вводит аксиому: одно едва заметное различие между раздражителями субъективно равно любому другому, а затем пишет уже знакомое нам дифференциальное уравнение:
dS= к dR/R
где dS – едва заметное различие в ощущении, R – величина интенсивности раздражителя, dR – минимальный прирост интенсивности раздражителя, воспринимаемый испытуемым, к – коэффициент пропорциональности. Затем, интегрируя эту формулу, ученый получает то, что сегодня носит название закона Фехнера:
S= к logR + С,
где S – величина интенсивности ощущения, С – новая константа.
Закон Фехнера был воспринят в психологии триумфально, поскольку Фехнеру удалось косвенным путем измерить неизмеримое – психические явления. И сформулировать положенный в основание психофизики постулат о субъективном равенстве едва заметных различий. И, может быть, самое главное – разработать специальные методы измерения, положившие начало мощной волне экспериментальных психологических исследований.
Некоторые результаты, полученные Фехнером, заслуживают особого упоминания. Так, в соответствии с формулой его закона, величина субъективного ощущения в диапазоне интенсивности раздражителя от 0 до 1 отрицательна. Сам Фехнер считает нужным обсуждать это следствие, но в последующем его рассматривали лишь как психологический нонсенс и алгебраический курьёз.
Фехнер также показал влияние метода на результат измерения. Так оказалось, что пороги различения в восходящем и нисходящем вариантах метода границ не тождественны друг другу: в нисходящем варианте значение порога, как правило, меньше. Если же использовать метод, названный Фехнером методом средней ошибки, то измеренное значение порога будет ещё меньше, чем в нисходящем варианте метода границ. Но если результат измерения зависит от способа измерения, то что мы измеряем и чего стоит сам закон?
Закон Фехнера позднее много раз подтверждался и столь же часто опровергался. Принятый им постулат был не единожды поставлен под сомнение последующими исследователями, проведшими множество психофизических экспериментов. Были сформулированы и другие варианты психофизического закона, но созданные им методы сохранили свое значение до сих пор. А о его влиянии говорит уже то, что публикация его книги стала отправной точкой, с которой началось победное шествие психологии как естественной науки.
Особую роль труды Фехнера сыграли в творчестве Г. Эббингауза. Вдохновленный строгостью естественнонаучной методологии психофизики, Эббингауз попытался перенести методы, разработанные Фехнером, в совершенно другую область исследований – он начал изучать человеческую память. Спустя несколько лет (в 1885 г.) он публикует свою работу «О памяти», где описывает разработанные им методы исследования и полученные нетривиальные результаты.
Созданный Эббингаузом метод заучивания привел его к открытию ряда законов памяти. Суть метода проста. Испытуемому многократно предъявляют один и тот же ряд элементов (слов, цифр, слогов и т. п.) с просьбой воспроизвести после каждого предъявления все запомненные им элементы, и так продолжается до тех пор, пока испытуемый не воспроизведет безошибочно все элементы ряда. Ещё Вундт установил, что если ряд состоит из семи или около того элементов, то он обычно воспроизводится безошибочно с первого предъявления. Но если объем ряда превосходит объем памяти, то наблюдается странная закономерность, названная законом Эббингауза: при увеличении объема предъявленного для запоминания ряда число повторных предъявлений, необходимых для безошибочного воспроизведения всего ряда, возрастает гораздо быстрее, чем сам объем ряда. Так, если испытуемый способен правильно воспроизвести 8 цифр с одного предъявления, то для безошибочного воспроизведения 9 цифр ему может потребоваться 3-4 предъявления. Сам Эббингауз нашел, что если за одно предъявление испытуемый правильно воспроизводит 6-7 бессмысленных слогов, то для воспроизведения 12 слогов ему потребуется 16 предъявлений, а для 24 слогов – 44. Как это можно объяснить? Почему 50 слов можно безошибочно выучить за 2 мин., 100 слов – за 9 мин., а для заучивания 200 слов потребуется уже 24 мин.? Подобные результаты в принципе не могут быть обоснованы окружающей средой. Здесь мы снова сталкиваемся с каким-то психическим компонентом: физическое увеличение числа элементов не ведет к тождественному увеличению числа запоминаемых элементов.
Другой результат Эббингауза был уже просто шокирующим. Эббингауз исследовал ситуации, когда спустя длительное время после заучивания испытуемый не может воспроизвести ни один из элементов ранее заученного ряда. Но для повторного заучивания якобы забытого ряда часто требуется существенно меньшее число предъявлений, чем в случае, если бы этот ряд ранее не заучивался. Пусть человек уверен, что он ничего не помнит, на самом деле он вполне может всё же что-то хранить («сберегать», по терминологии Эббингауза) в своей памяти. Иначе говоря, наше сознание забывает, но при этом на самом деле помнит что-то из забытого, помнит то, что не помнит. Какой в этом смысл? Ни Эббингауз, ни его последователи не предложили ответа на этот вопрос.
В итоге Фехнер, Эббингауз и другие приверженцы их подхода создали уникальные измерительные процедуры, но не способ объяснения. Открытые ими законы были восприняты с триумфом, надежность применяемых ими методов исследования стала образцом, полученные ими результаты стимулировали новые исследования, использование математики вселяло надежду. Но проблема сознания оставалась загадочной. Действительно:
* хотя они исходили из того, будто окружающая реальность непосредственно связана с сознанием, но сами же искали и находили отнюдь не прямые зависимости между физическим миром и его представленностью в сознании.
* эта нетождественность требовала объяснения, которое не может быть дано в терминах физического мира.
* поскольку окружающая среда, как считается при таком подходе, непосредственно влияет на сознание человека, то сознанию приписывается пассивная роль приемника информации. Но тогда сознание никакой активности не проявляет и никак ни на что не влияет.
* они экспериментально обнаружили, но не могли объяснить существование неосознанной информации, которая, в конечном счёте, влияет на содержание сознания (здесь упоминались: отрицательные ощущения Фехнера, сбережённые знаки Эббингауза.)
* они установили, как и Вундт, целый ряд ограничений на возможности сознания по приему и переработке информации, даже сформулировали некоторые законы, но, исходя из постулата непосредственного воздействия физического мира на сознание, не могли объяснить ни природу этих ограничений, ни обнаруженные закономерности.
Поиск оснований в физиологическом
Другой путь предложили естественнонаучно ориентированные физиологи. Они – как и психологи, последовавшие за ними – чаще всего пытались найти объяснение природы сознания в физиологии. Сознание при таком подходе не порождается из ничего, а естественным образом возникает в процессе эволюции. Для этого подхода характерен взгляд: чем выше стоит животное в эволюционном ряду, чем шире у него возможности приобретения индивидуального опыта и обучения, тем совершеннее его нервная организация.
Родственность физиологических и психических явлений известна издавна. К середине XIX в. утверждение, что психическая деятельность обеспечивается физиологическими механизмами, стало для ученых-естественников банальностью. А потому казалось почти само собой разумеющимся, что психика должна объясняться физиологическими законами. Но вот проблема. Её ясно выразил ещё Г. Лейбниц: если представить, что мозг увеличился до размеров целого здания так, чтобы по нему можно было прогуливаться, то и при этом никто не смог бы увидеть в этом здании мыслей. Р. Вирхов (мировую славу которому принесло открытие клеточного строения организмов) повторяет эту же идею: «Я анатомировал уже тысячи мозгов, но ещё ни разу не обнаружил душу». А в конце XX в. её повторил генетик Н. П. Дубинин: «Сколько бы мы ни изучали строение человека и процессы, идущие в нейронах, мы, даже получив важнейшие данные по нейрофизиологии, не поймем, что такое мысль». Действительно, изучая физиологический процесс, мы и имеем дело только с физиологическим процессом.
Нельзя найти физиологические основания, позволяющие, например, утверждать, что возбуждение отдельных участков мозга, которое измерено электрофизиологическими методами, и есть искомое осознаваемое ощущение или восприятие. При прямом раздражении мозга человек может испытывать самые неожиданные сознательные переживания – например, ярко вспомнить какой-то эпизод своей жизни, заново переживая окружавшие его в этот момент цвета, запахи и т. д. Связь этого переживания с раздражением данного участка мозга несомненна, тем более, что можно вызывать то же самое воспоминание, снова повторяя раздражение. Но всё же сам исследователь без словесного отчета испытуемого никогда не смог бы догадаться о возникших у последнего воспоминаниях. То, что сознательно переживает человек, известно только этому человеку.