Физиологические процессы характеризуются теми или иными регистрируемыми и измеримыми материальными изменениями мозговой деятельности. Но ведь та же самая мысль, выраженная на русском, японском или французском языках, должна иметь разные нервные корреляты, т. е. по-разному выражаться на языке физиологии. Как по физиологическим проявлениям мы можем понять саму эту мысль или хотя бы определить, что это одна и та же мысль? Ведь психика, как принято считать, отражает не состояние мозга, а внешний мир (Л. М. Веккер называет это корневым свойством психики). Перевод физиологического в психическое не может быть сделан только на основании физиологических наблюдений.
И уж никак нельзя узнать без признания испытуемого, сопровождаются ли те или иные физиологические процессы психическими проявлениями. Наличие психической реакции может быть определено только путем опроса испытуемых о том, что они видели, слышали, чувствовали и т. п. Но с помощью словесного отчета мы узнаем не обо всех психических реакциях, а лишь о тех, которые осознаются и хоть в какой-либо форме могут быть словесно выражены человеком. Другой возможности непосредственного исследования психических проявлений нет.
Рассматривая организм человека с физиологической точки зрения, нельзя ни понять работу сознания, управляющего поведением организма, ни доказать само существование сознания. Напрашивается аналогия с древней и весьма мучительной для человечества проблемой. Окружающий нас мир настолько тонко организован, настолько пригнан друг к другу во всех своих частях, что так и хочется объяснить это совершенство природы сознательным замыслом Творца. Но, как известно, живя в этом мире, нельзя ни постигнуть этот замысел, ни убедиться в том, что такой Творец реально существует. Неудивительно, что естествоиспытатель-физиолог, стремясь избегать не проверяемых в опыте допущений, зачастую пытается отказаться от представления о сознании так же, как он пытается не использовать представления о Творце в своих научных построениях. (Правда, есть одно «но», которое делает аналогию неточной. Дело в том, что сознательные переживания – очевидная для каждого реальность, которая вполне может быть подвергнута самостоятельному и независимому исследованию. Проблема же существования Творца такого исследования не предполагает).
Конечно, психические процессы связаны с физиологическими. Естественнонаучный подход заведомо предполагает, что психика зарождается в недрах физиологического. Тем не менее, парадоксальная трансформация физиологического в психическое требует дополнительного разъяснения. И само это логическое разъяснение не может быть выполнено на физиологическом языке. (Точно так же, как оно не может быть выполнено на языке физики, о чём выше уже говорилось). Так глухой от рождения человек может смотреть, как пальцы пианиста бегают по роялю, но вряд ли потом стоит доверять его рассказу о полученном им музыкальном впечатлении. Физиолог, изучающий сознание только физиологическими методами, находится в положении такого глухого. Ведь он должен трактовать воздействие мазурки Шопена на языке физико-химических процессов, происходящих в нервной клетке!
Критериев «психичности» или «сознательности» физиологического процесса в самом этом процессе не существует. Можно лишь установить связь между тем или иным параметром, характеризующим физиологический процесс, и существованием в этот же момент какой-то психической реакции. К примеру, известно: если во время парадоксальной стадии сна разбудить спящего, то он, как правило, сообщает, что в этот момент видел сон. Исходя из этих наблюдений, делают вывод о наличии сновидений даже в тех случаях, когда о них нет никаких сообщений со стороны субъекта (например, при изучении сна у животных). Можно даже догадываться о содержании этих сновидений по косвенным признакам – например, по характеру движений, совершаемых, скажем, кошкой во время данной фазы сна, но непосредственно подтвердить эти догадки невозможно.
В любой науке приходится говорить о ненаблюдаемом – и в истории, и в физике, и в психологии. Можно строить гипотезы о ненаблюдаемом и проверять их в эксперименте. Однако существование сознания ниоткуда не вытекает, кроме субъективной очевидности. Если эта субъективная очевидность является физиологическим процессом, то она по существу не нужна. Для физиолога, который анализирует работу человеческого мозга, типично такое представление: сознание сопровождает течение мозговых процессов, замечая лишь какие-то отголоски этих процессов и не вмешиваясь в точную и согласованную работу механизмов мозга в целом. Но для психолога такой подход трудно назвать вдохновляющим. Должно же существование сознания иметь какой-то самостоятельный смысл...
В 1960-е гг. Сперри провел серию исследований, принесших ему Нобелевскую премию. Он изучал поведение больных до и после перерезки у них мозолистого тела, соединяющего два полушария мозга между собой. Такая операция применяется в случае не излечимой другими способами эпилепсии и обычно не вызывает нарушений в повседневной жизни, но – поскольку полушария лишены возможности обмена информацией между собой – ведет к удивительным последствиям. Как известно, у большинства людей центр речи находится в левом полушарии, которое получает информацию от правой половины зрительного поля и управляет движениями правой стороны тела. Правое же полушарие получает информацию от левой половины зрительного поля и управляет движениями левой стороны тела, при этом оно не способно управлять речью. Сперри предъявлял таким больным изображение какого-либо объекта (например, яблока или ложки) для восприятия в правое или левое поле зрения. Если информация поступала в левое полушарие, пациент всегда отвечал правильно: «Это яблоко» или «Это ложка». Если то же самое изображение воспринималось левым полем зрения и поступало в правое полушарие, то больные ничего не могли назвать – в лучшем случае они говорили, что видели вспышку света.
Можно ли считать, что они не осознавали предъявленное изображение? Тем не менее, больные оказались способны в ответ на такое предъявление выбрать на ощупь левой рукой (но не правой!) из разных предметов именно тот, который им был до этого предъявлен на экране. Можно ли считать, что они его все-таки осознавали? Если мужчине предъявить в левом зрительном поле изображение обнаженной женщины, то он дает несомненную эмоциональную реакцию, хотя и не в состоянии сообщить экспериментатору, чем она вызвана. Является ли осознанной эта эмоциональная реакция, субъективно вполне отчетливо переживаемая? Вряд ли можно найти осмысленный ответ на этот вопрос, не понимая, какую роль играет осознание.
Опросы больных, переживших клиническую смерть и реанимацию, показали: даже в коматозном состоянии они всё же воспринимают что-то из происходящего вокруг них – например, разговоры медицинского персонала, как-то их переживают, а затем, по выходе из комы, способны словесно воспроизвести. И это в то время, когда практически отсутствуют какие-либо физиологические реакции организма! Можно ли говорить, что в период подобных переживаний больной полностью лишен сознания?
Всё это, в общем-то, всегда понимали физиологи. Но желание понять тайну сознания вело к тому, что как только обнаруживался какой-нибудь принципиально новый, ранее не предполагавшийся физиологический процесс, они сразу же пытались в нем найти разгадку этой тайны. Одна из самых ярких попыток была предпринята И. М. Сеченовым, обнаружившим новый процесс – торможение.
В 1873 г. он публикует статью «Кому и как разрабатывать психологию?», где рассуждает так: естественная наука должна объяснять сложное простейшим. Для физиолога очевидно родство психических явлений с нервными процессами, которые очевидно проще психических. А потому надо «передать аналитическую разработку психических явлений в руки физиологии», ибо только физиология держит в своих руках ключ к истинно научному анализу психических явлений. Таким ключом для Сеченова и стал процесс торможения.
Он экспериментально показал, что двигательная реакция может быть прекращена путем раздражения определенных участков мозгового ствола. Это значит, что ощущение, вызываемое возбуждением органов чувств, может приводить не только к возбуждению «двигательных снарядов тела» (терминология тех времен), но и к «возбуждению их тормозов».
Сеченов совершил великое открытие: он первым понял, что без торможения никакая регуляция движения невозможна. Далее он рассуждал так.
Психические (сознательные) процессы непосредственно физиологически неуловимы. Но процессы торможения – тоже нечто неуловимое. Торможение может останавливать какой-то идущий процесс (это ещё можно зарегистрировать), но ведь оно может и помешать начаться чему-то другому. А если ничего не начинается, то это ничего нельзя и заметить. Физиолог сможет в лучшем случае наблюдать какие-то проявления нервной активности, которые не ведут ни к какому эффекту. Поэтому торможение – особый процесс. Ведь если задуматься, то управление торможением – это как раз то, что обычно называют волей! Задержка движений, т. е. противостояние внешним влияниям, требует больше затрат нервно-психической энергии, чем осуществление движений. Вот почему именно в этом ранее не известном типе физиологических процессов лежит, по мнению Сеченова, ключ к пониманию сознания. Волевое усилие – торможение – обеспечивает способность организма не реагировать на внешние или внутренние раздражители.