Функционализм в принципе направлен на объяснение. Вот, например, как Джеймс объясняет «смутные» переживания, с которыми в своих экспериментах столкнулись структуралисты. Вначале он соглашается с Вундтом – с каждым психическим образом тесно связано многое: осознание всех окружающих отношений – как близких, так и отдаленных; замирающее эхо мотивов, по поводу которых возник данный образ; зарождающееся осознание тех результатов, к которым он приведет. Джеймс находит очень убедительные примеры. Если человек, свободно владеющий английским и французским языками, начинает говорить по-английски, то ему, замечает Джеймс, по ходу мысли будут приходить в голову английские слова, а не французские. Значит, сознание каким-то образом настраивается на английский язык, хотя невозможно ясно осознать, в чем эта настройка сознания заключается. Джеймс ещё более решителен, чем Вундт: он полагает, что значение образа целиком заключается в этом дополнении, «в этой полутени окружающих и сопровождающих образ элементов», в этих «психических обертонах» к явному содержанию сознания. Но зачем эти обертоны нужны?
Джеймс рассуждает примерно так: сознание – это поток. Состояния нашего ума никогда не бывают абсолютно тождественны. Тождественен объект, а не наши мысли или ощущения. У каждого объекта много свойств. Сознание выделяет те, которые полезны для действия. Ни одно свойство не является абсолютным, требующим обязательного выделения мыслью. Так, лист бумаги в зависимости от задачи, стоящей перед человеком, – это и поверхность, на которой можно писать, и горючий материал, который можно сжечь, и предмет определенной длины и ширины, который можно использовать как измерительный инструмент, и т. д. до бесконечности. Наши мысли об одном и том же объекте отражают разные его свойства. Но, чтобы установить тождественность этих мыслей, сознание обязано выделить несколько сторон у объекта своей мысли и остановиться на тех из них, которые тождественны другой мысли об этом же объекте, т. е. произвести в процессе мышления выбор между этими сторонами, отвергая одни из них и предпочитая другие. Психические обертоны – это реально существующие, но не выделенные сознанием в данный момент стороны нашей мысли. Джеймс сравнивал сознание с избирательной комиссией, выбирающей что-либо одно из многих стимулов, причём выбранный стимул выделяется, а все остальные подавляются. Сознание, по Джеймсу, представляет собой «маленький остров посреди великого океана возможностей человеческой психики, о границах которой мы не знаем ничего».
Такое представление даёт Джеймсу возможность сформулировать «закон диссоциации образа при изменении сопровождающих элементов»: сознание выделяет в предъявленном объекте в первую очередь те его качества, которые отличают данный объект от подобных, сопровождающих его предъявление; повторные предъявления того же объекта вместе с новыми объектами постепенно ведут к полному обособлению в сознании данного объекта. Этот закон Джеймс поясняет примером. Если нам предъявили красный шар, то все его свойства сливаются для нас в нераздельное целое. Если нам предъявили вместе красный и белый шары, то на первый план выходит такое свойство красного шара, как его цвет. Если затем белый шар будет заменен яйцом, то мы будем выделять и цвет шара, и его форму... Сознание как бы подготавливается к действию. Ещё неизвестно, как надо действовать, но на всякий случай оно ищет различия между объектами, дабы знать, какой из них использовать в будущей и пока непредсказуемой ситуации.
Предложенный функционалистами подход позволяет им браться за решение любой проблемы. В 1884 г. У.Джеймс публикует статью под названием «Что такое эмоция?» Он пытается разобраться, какое приспособительное значение имеют осознаваемые нами эмоциональные переживания. Казалось, можно было бы предположить, что эмоция служит причиной важных физиологических изменений, способствующих преодолению организмом трудных жизненных обстоятельств. Скажем, чувство страха усиливает сердцебиение, укорачивает дыхание и вызывает напряжение во внутренних органах. Человеческий организм подготавливается к действию в экстренных ситуациях. Но Джеймс понимает, что сами эти физиологические изменения обычно не находятся под контролем сознания, а потому осознание такого эмоционального переживания не направлено на достижение практического эффекта – следовательно, бесполезно. Более того, организм быстрее реагирует на происходящее без сознательных раздумий. Испугавшись несущейся на нас машины, мы можем оцепенеть от страха, вместо того чтобы немедленно убежать. Зачем же нужны эмоции?
Джеймс находит ответ, который его устраивает: эмоции – не причина, а следствие физиологических изменений. Стоит вычесть из эмоции все сопутствующие ей «телесные реакции», и от эмоций ничего не останется. Не эмоция побуждает организм к действию, а организм с помощью эмоций сообщает сознанию о совершающихся в нем процессах. Это важно, так как, получив информацию, человек сознательным усилием может снимать нежелательные реакции и вызывать положительные. Если вы пришли в состояние ярости, учит Джеймс, но не хотите этого проявлять, а наоборот, хотите почувствовать себя в хорошем настроении – улыбайтесь! Можно обобщить сказанное Джеймсом: эмоции нужны, чтобы извещать сознание о происходящем в неосознаваемой сфере.
Одновременно с Джеймсом сходный взгляд на эмоции как на следствие физиологических изменений разрабатывал Г. Ланге. Теории Джеймса-Ланге повезло. На протяжении столетия её подвергали экспериментальной проверке. Например, Ф. Штракк в 1988 г. показывал своим испытуемым карикатуры, а они должны были при этом держать ручку зубами (что не мешало им улыбаться) или губами (с помощью мышц, несовместимых с улыбкой): в первом случае карикатуры казались более смешными, чем во втором. Но самое главное: считается, что она опровергнута в эксперименте выдающимся физиологом и, кстати, учеником Джеймса У. Кенноном.
Кеннон хирургическим путем удалял у кошки симпатические отделы нервной системы. Головной мозг такой кошки не мог изменять что-либо в сосудистой или дыхательной системах. Тем. не менее, полагают, что прооперированная кошка была способна к проявлению эмоций – например, к проявлению страха. М. Г. Ярошевский пишет: «Взглянув на симпатоэктомированную кошку в кенноновской лаборатории, Джеймс мог бы убедиться, что она проявляет аффект страха, не испытывая никаких изменений в сосудистой системе, дыхании и других телесных системах». Однако физиологический эксперимент может опровергать только физиологические теории, а не психологические (хотя, разумеется, может заставить сомневаться в своих взглядах, и не только психологов). Пусть сам Джеймс и усомнился бы в своей гипотезе, посмотрев на кошку Кеннона, реагирующую на появление собаки угрожающими звуками демонстрацией когтей, и при этом без каких-либо изменений в сердечной и дыхательной деятельности. Но разве можно доказать, что так ведущая себя кошка действительно испытывает эмоциональные переживания от присутствия собаки? К тому же, опыты Кеннона на людях, которые имеют возможность сообщать о своих эмоциях, не дали однозначного результата.
Основной вопрос для функционалистов: что значит быть полезным или эффективным? Они внимательно читали Ч. Дарвина и приняли за основу его подход: цель любого живого организма – выжить, а для этого организм должен уметь приспосабливаться к окружающей среде. Чтобы преодолеть разрыв между организмом и средой, выделить в среде то, что необходимо организму, т. е. нечто подходящее для удовлетворения своих потребностей, организмы в процессе эволюции порождают вначале психику, а затем сознание. Сознание – это главный посредник между окружающей средой и потребностями организма. Психология поэтому, изучая психическую деятельность, не должна забывать самое главное – последующего использования результата психической деятельности для управления поведением. Главное – потому что психические процессы, не реализующиеся в каком-то действии, бесполезны для организма.
Но эта позиция – источник парадоксов, она легко доводится философами до абсурда. Ведь, говорят они, в таком случае мысль оказывается верной не потому, что она сама по себе верная, истинная, а потому, насколько она выгодна для нашей жизни. «Мы не можем отвергнуть никакую гипотезу, если из неё вытекают полезные для жизни следствия»; «Мы вполне можем верить, что существуют высшие силы, занятые тем, чтобы спасти мир», – пишет Джеймс. Б. Рассел, цитируя эти фразы, издевается: как решить, в каком году Колумб переплыл Атлантический океан? Для этого, по Джеймсу, надо сначала выяснить, в чём польза мысли, что Колумб переплыл океан в 1492 г., и сравнить с пользой другой мысли – например, что он совершил это в 1491 г. Если даже нам это удалось, то как оценить: верна ли полученная оценка выгоды? Для этого нам надо оценить последствия того, что именно данная наша оценка более полезна, чем другие, и т. д. Рассел называет учение Джеймса безнадёжной попыткой возвести надстройку веры на фундаменте скептицизма.
Но Джеймс обожал парадоксы и не боялся быть непоследовательным. Ведь иногда полезно быть противоречивым. Тем более, что «наша наука – капля, наше незнание – море». И всё же противоречие – не самая лучшая основа для построения научной концепции. Поэтому функционалисты оказались в неизбежных логических тупиках. Например, чтобы оценить плодотворность какой-нибудь мысли, надо определить, какое влияние она может оказать на наши действия. Если мысль не оказывает никакого влияния на наши действия, она не имеет никакого значения. Если только часть мысли не влияет на практические следствия, то тогда лишь эта часть не имеет никакого значения. Поскольку этот критерий может применяться по отношению к любым мыслям, то его можно применить и к мыслям психологов о психологии. И тут прагматики-функционалисты с сожалением признают, что многие бурно обсуждаемые в психологической литературе идеи, кажущиеся другим психологам глубокими, не имеют никакого значения, потому что не имеют никаких практических следствий.