Кратко сформулируем итоги обсуждения позиции Джеймса и функционалистов:
* Содержание сознания не остается постоянным, оно непрерывно изменяется.
* Эволюционное учение, на которое опирались функционалисты, не проверяемо опытным путём и ничего не предсказывает. Ни термин «выживание», ни термин «приспособление» не являются определёнными. Поэтому в принципе не удаётся логически объяснить сознание из функции приспособления организма к среде.
* Регуляция действий и переработка информации могут успешно осуществляться без участия сознания. Осознание необходимо лишь тогда, когда возникает препятствие, когда субъект находится в состоянии нерешительности.
* Когнитивные операции, которые осознаются позже всего (например, логические операции), могут неосознанно осуществляться на самых ранних стадиях психического развития.
* Осознанное содержание сознания сопровождается и дополняется психическими обертонами, которые, собственно, и определяют значение осознанного содержания.
* Психические образы объекта создаются только на контрасте с другими объектами: сознание выделяет в предъявленном объекте в первую очередь те его качества, которые отличают данный объект от других объектов, сопровождающих его предъявление.
* Функция эмоций – в извещении сознания о процессах, протекающих в неосознаваемой сфере. Сами по себе эмоции приспособительного значения не имеют.
Все подходы к обоснованию сознания, возникшие в XIX в., появлялись на арене психологической науки почти одновременно. Все они успешно сосуществовали в борьбе, в которой не было победителя хотя бы потому, что никто не объявлял о своей победе. Конечно, каждый верил в избранный им путь и зачастую весьма резко критиковал оппонентов, но обычно не отказывал другому в праве идти собственным путем. Накопленные в разных школах опытные данные и методы исследований так или иначе всеми принимались и развивались. Работы психологов других направлений внимательно изучались. Конечно, все понимали, что психология находится в кризисе, но относились к этому снисходительно. Ведь, несмотря на свое тысячелетнее прошлое, как наука она ещё так молода...
Поиск истоков психики и сознания в начале 20 века.
Революционные страсти в психологии начала 20 века
В XX в. положение изменилось – на арену истории вышли широкие массы. Возникли массовое искусство и массовая наука. Наука стала социальным институтом, возглавляемым чиновниками. Изменился мир, изменились технические возможности науки, в результате научных революций изменилась научная картина мира. В начале века жесточайший кризис потряс физику. Математики также перестали соглашаться друг с другом и стали выбирать собственные основания для своей науки, породив разные, не сводимые друг к другу школы. XX век задал более жесткие требования к выбору учеными собственной позиции...
Нерешённость проблемы сознания привела к тому, что психология с момента своего становления в качестве самостоятельной науки постоянно находилась в кризисе. Неудивительно, что в 20 веке революции в психологии посыпались одна за одной. Как следствие, психологи перестали слышать и понимать друг друга. Приверженцы одного направления вообще прекращают спорить с приверженцами других – они просто не замечают работы иных школ как заведомо неверные. Психология разламывается на непересекающиеся части, которые лишь в конце века еле-еле начинают соединяться друг с другом, но соединяться без особого разбора, не обращая внимания на противоречия, без всякого теоретического осмысления. И такой очевидно противоречивый подход объявляется принципиальным эклектизмом, принципиальной некогерентностью психологического знания и прочими мудрёными словами.
Революция из глубины
Фрейд первым объявил о свершившейся в психологии революции (точнее: о коперникианском перевороте во взглядах). Его «Толкование сновидений» – первая большая работа, посвященная этому перевороту, – вышла в 1900 г. И с неё в психологии начался XX век. Фрейд придумывает для своей психологии самостоятельное название (психоанализ), а сознание объясняет психическими процессами, которые в сознании не даны, т. е. бессознательным. На первый взгляд, фантастическая идея – объяснять субъективно очевидное тем, что субъективно не известно. Но так в науке бывает: когда прямые пути не ведут к успеху, то приходится искать нестандартные решения. И на этом пути 3. Фрейд совершил настоящий интеллектуальный подвиг. После его исследований бессознательное, определяемое исключительно отрицательно – как нечто, лишенное сознания, и непосредственно недейственное, так что изучать его можно только по косвенным показателям, вошло в плоть и кровь не только психологических исследований, но и в мировую культуру.
Разумеется, существование неосознаваемых психических феноменов было уже хорошо известно из экспериментов до Фрейда. Так или иначе к описанию психических процессов, не данных сознанию, подходили исследователи всех направлений. В. Вундт вводит представление о поле сознания и лежащих вне этого поля процессах; вюрцбургская школа говорит о неосознаваемой детерминирующей тенденции; Г. Эббингауз изучал неосознаваемое хранение информации методом сбережения; Г. Гельмгольц описывает бессознательные умозаключения; физиологи регистрировали точно такие же процессы в организме животных (вроде бы лишенных сознания), которые у человека всегда были связаны с сознательными переживаниями; У. Джеймс подчёркивает важную роль психических обертонов. Но до Фрейда неосознаваемое, если оно и признавалось, понималось как нечто качественно идентичное сознанию, только расположенное где-то за порогом сознания. Фрейд вводит бессознательное как мощную самостоятельную структуру, которая ни на что сознательное не похожа и, тем не менее, управляет сознанием.
Конечно, и до Фрейда были исследования, подводящие к такому взгляду на бессознательное и сыгравшие огромную роль в становлении психоанализа. Часто в этой связи упоминают эксперименты И. Бернгейма в Нанси (Франция), который ввел в психологическую практику опыты с постгипнотическим внушением. Блейлер на основании собственного опыта пребывания в гипнотическом состоянии уподоблял постгипнотическое принуждение тому, как мы уступаем рефлекторным порывам – например, чиханию или кашлю.
Но разве может человек нечто делать и не осознавать того, что он делает? Нет. Совершая нелепое действие и не зная его подлинных причин, испытуемый вес же находил в сознании оправдание своему поведению. Например, он мог сказать: «В книге «Остров сокровищ» скелет стоял в очень странной позе – я вам сейчас её покажу». Итак, почему испытуемый принял эту позу? Сам он уверен: потому, что вспомнил эпизод из книги, хотя все присутствующие знали, что именно эта поза была задана ему экспериментатором.
Фрейд пытался лечить истерию с помощью внушения и уже хорошо знал, что истерики очень часто – и тоже вполне искренне – обманывают сами себя. Вывод, который сделал из всего этого Фрейд, был достаточно логичен: человек всегда объясняет свое поведение, но не всегда то, что его сознанию кажется искренним объяснением своего поступка, в действительности соответствует его реальной причине.
Фрейд, однако, был уже представителем нового поколения психологов, естественнонаучный подход к психике воспринимался им как нечто само собой разумеющееся. Он смело подрывает веру в самоочевидность сознания – основу всех мистических рассуждений. Раз выяснилось, что человек способен сам себя обманывать и искренне верить в то, чего на самом деле нет, то и все другие его высказывания о том, что он чувствует, должны быть подвергнуты сомнению и проверены. Мы не должны верить человеку на слово, а должны, как положено в естественной науке, подвергать всё сомнению и перепроверять. Никто до Фрейда так глубоко не сомневался в достоверности сознательного переживания. Но если то, что субъективно переживается как самая достоверная вещь на свете, т. е. наше сознание, недостоверно, то на что же мы должны опираться?
Фрейд рассуждает как приверженец естественной науки. Психика должна объясняться биологической целесообразностью. В начале своего научного пути он сам пишет, что ищет «твёрдую почву, стоя на которой, я смог бы оставить психологическое объяснение и найти прочное основание в физиологии». В области психического, уверяет он, нет и не может быть ничего произвольного, недетерминированного. Следовательно, если содержание сознания обманывает нас, то оно обманывает не случайно.
По-видимому, в психике, кроме сознания, существует ещё какой-то контрольно-пропускной пункт, принимающий решения, какую информацию допускать в сознание, а какую – нет. Фрейд называет этот пункт цензурой. Но как можно определить, какой была истинная информация до её цензурной обработки? Если в тексте вполне разумной книги вдруг возникают какие-то логические пробелы, неувязки с остальным текстом и т. п., то можно предположить, что в этом вина не автора – здесь видна не очень умелая рука цензора. Если же в книге встретилась опечатка, то, скорее всего, цензор читал это место в книге без особого внимания и мог не заметить то, что обычно вымарывал, – ведь в задачу цензуры входит и проверка работы корректора.