Взаимодействие различных времен года часто представлено как спор или битва (по Хёйзинге, оба вида деятельности являются игровыми). Столкновение персонифицированных Зимы и Весны в стихотворении «Сретенье» (1908, «Юная Россия») заканчивается мирно: «врагинь» примиряет цвет вишен, совмещающий «весенние» и «зимние» свойства, – живой, но белый, как снег. Спор между временами года становится темой сразу двух стихотворений. В первом из них, «Узорный сарафан», спорят Осень, которая хочет нарядить поля, и Зима, желающая положить их «под холстинку». При «пособничестве» «двуличного» ветерка побеждает Весна (дословно – «Март и Апрель» [66, с. 438]), наряжая землю в сарафан цветов. В стихотворении «Золотое слово», которое тоже начинается со спора Осени и Зимы («Я озолочу» – «Как я захочу» [66, с. 439]) в дело сразу вмешивается Весна и «золотит» все, к чему ни прикоснется. Таким образом, Весна оказывается союзницей Осени, а Зима – поверженной противницей обеих.
В стихотворении «От птицы к птице» (1907, «Юная Россия») птицы выступают как символические соответствия сразу нескольких временных циклов – годового, суточного и круговорота человеческой жизни.
Ласточка и соловей, упоминаемые последовательно, символизируют смену весны – летом и дня – ночью. С упоминания весны начинается каждая из трех строф стихотворения (в «птичьем» выражении – дважды с ласточки и один раз с жаворонка). Круговорот дня и ночи связан с характерным для творчества Бальмонта культом мгновения («Пенься, мгновение, будь многопенней, / Свежих мгновений нам, ветер, навей» [66, с. 435]). Жизненный цикл человека обозначен кукушкой, отсчитывающей годы жизни. Замыкается он «приобщением к земле». Стихотворение заканчивается своебразной загадкой: «В осень же спросим про все – журавлей» [66, с. 435]. Журавли, перелетные птицы, как известно, улетают осенью и возвращаются весной (что тоже стало литературным «общим местом»). Зима, таким образом, выпадает из круговорота времени – в стихотворении она, как и человеческая смерть, не упоминается.
Круговорот времен года у Бальмонта можно рассматривать как вариант солярного мифа. В роли солнечного божества (солнечной Девы) выступает Весна (часто в союзе с самим Солнцем, иногда – с Осенью), в роли ее противника (злой колдуньи, «Яги») – Зима. Если, сравнивая годовой круг с жизненным, Зиму можно соотнести со старостью, смертью, то Весна соответствует детству, юности. Особенное внимание Бальмонта к весне и осени (переходным периодам от холода к теплу и наоборот), а также культ мгновений, сменяющих друг друга, указывает на предпочтение, отдаваемое «становящемуся» перед «ставшим». Эта особенность, а также абсолютное преобладание солнечной символики в детских стихотворениях Бальмонта 1906-1912 годов позволяет говорить об их близости к «мифопоэтическому» символизму.
2.4 «Мифопоэтический» символизм в детской поэзии
Поликсена Соловьева (Allegro) была одной из издательниц и «идеологов» «Тропинки». Ее детские произведения многочисленны и разнообразны по жанрово-видовому составу: это и драматургия, и проза, и поэзия. Жанровая природа произведений Соловьевой неоднородна. Беляевская и Пожарова тяготели к «чистой» лирике (в стихотворениях о природе) или фиксировали отдельные фрагменты мира – фантастического или «реального» – в виде изолированных описаний, коротких сюжетов (легенда об одном чуде), диалогов и т.п. Даже то, что могло бы послужить материалом для больших эпических полотен, они подают «свернуто», практически не пытаясь создать иллюзию течения времени[21]. Творчество Соловьевой более разнообразно. Для нее обычны большие стихотворения и поэмы, тяготеющие к жанру литературной сказки и приключенческой литературе. Сюда можно отнести поэму-сказку «Как бесенок попал на елку, эпические по преимуществу сказку в стихах «Куклин дом» и стихотворную сказку «Приключения Кроли», генетически восходящую, вероятно, к европейскому животному эпосу[22]. Создавала Соловьева и чисто лирические стихотворения.
Относительное жанровое разнообразие ее поэзии связано и с неодинаковыми основаниями воспроизводимой в них картины мира. С одной стороны, это миф, с другой – игра, в чистом виде (шарады и загадки, составляющие существенную часть наследия Соловьевой) или в роли одного из организующих начал (в приключенческих поэмах, а также в произведениях, связанных с игровым началом в мифологии и фольклоре).
Картина мира у Соловьевой в целом сходна с намеченными у уже рассмотренных писателей. У нее подчеркнуто разграничены «земля» и «небеса», причем в земном мире содержится дополнительное «сказочное» измерение. Даже в относительно «реалистических» произведениях природа у нее полна чудес и одухотворена.
В некоторых произведениях мифологическое начало преобладает. Характерно в этом плане стихотворение «Старый месяц», изображающее один из моментов космической эволюции. Здесь состарившийся месяц (которому, очевидно, на смену пришел новый) не хочет умирать и оказывается превращенным в звезды. В этом «предании» (так обозначает жанр произведения автор) о чудесном космогоническом прецеденте присутствует и главный вершитель чудес, управляющий всем миром, – Бог. Однако тема космогонии у Соловьевой на этом и исчерпывается.
В ее авторском мифе наиболее существенную разработку получает «божественное» (в основе – христианское) обоснование «земных» событий, а также церковные праздники. Причем «праздничные» стихотворения Соловьевой – не столько дань традиции, сколько выражение глубинных убеждений, составляющих основу ее авторского мировидения.
Наиболее полно авторская картина мира Соловьевой воспроизводится в книге «Елка» (1907). Сборник имеет единый временной стержень (последовательность стихотворений определяется временем действия в них – по годовому кругу, начиная с зимы) и заканчивается словом «всё». Это свидетельствует о законченности целого, которое являет собой книга, поэтому ее правомерно рассматривать как единый текст. Мифологическое представление о цикличности времени наиболее устойчиво и доступно ребенку (мышление которого мифологично). Вероятно, именно поэтому в основу композиции книги заложен временной цикл. Однако в отдельных стихотворениях заметны попытки автора вырваться из циклического круговорота профанного времени – в вечность («Елка и осина», «Как бесенок попал на елку»). Важно и то, что год у Соловьевой, в соответствии с христианской традицией, начинается с зимы.
Миф Соловьевой основан на христианских представлениях, хотя далеко не ортодоксальных. Помимо циклического времени для него важна и мифологема мирового древа – в данном случае елки. У елок Соловьевой можно выявить по крайней мере два яруса: корни – дом различных существ, вплоть до бесенят, и верхушка, которая представляет собой крест. Верхушку можно однозначно трактовать как знак высшего, духовного смысла елки, ее «божественной» принадлежности. Корни же связаны с землей и ее существами. Само дерево объединяет эти два уровня. Подобным образом и лес, где растут елки, – это место обитания земных существ, где царят земные стихии (например, в поэме «Как бесенок попал на елку»: «В дремучем лесу, что гудит и шумит, / Как ропоты моря далекого» [70, с. 7]). Но одновременно это место, отмеченное елочными крестами и потому «святое».
Книгу «Елка» открывает одноименное стихотворение, которое с полным правом можно отнести к жанру «календарных»: оно посвящено празднику Рождества Христова. Своеобразие этого стихотворения особенно заметно в сравнении со стихотворениями, также посвященными «елочной» тематике и написанными в тот же период другими авторами. Например, в раннем стихотворении О. Беляевской «Елка» (1890) новогоднее убранство и шумный чужой дом для елочки – «грустная неволя» и «горе тяжелое» [66, с. 365]. В стихотворении Р. Кудашевой «В лесу родилась елочка» (1903) елка – чудесная лесная гостья на детском празднике. Все религиозные реминисценции здесь остаются скрытыми или вообще отсутствуют. У Соловьевой, напротив, мистический смысл происходящего становится основным. Елка у нее – особенное дерево, вся жизнь которого имеет вполне определенные смысл и цель: «Ты недаром вырастала / В тихом сумраке лесном / И с молитвой поднимала / Ветви стройные крестом. / Строгой зеленью одета, / Свой наряд всегда храня, / С верой ты ждала рассвета / Уготованного дня» [70, с. 5]. Крестовидная верхушка елки, таким образом, определяет ее предназначение – это молитва и ожидание сочельника, когда елку срубят. Насильственная смерть для нее наивысшее счастье: умирая, елочка прославляет «в мир грядущего Христа» [70, с. 6].
В контексте всей книги образ елки становится символическим. В стихотворной сказке «Елка и осина» параллель елки и Христа (оба – искупительные жертвы) получает эпическое расширение: елка, умирая, искупает «невольный грех» [70, с. 48] осины. Большую роль в этом произведении играет народная символика деревьев. Осина из-за ее природных и «легендарных» особенностей у многих народов, в том числе славянских, считается проклятым деревом. Народно-христианская мифология объясняет это следующим образом: «во время крестного пути Христа осина не склонилась перед ним и не дрожала от жалости и сострадания <…>; прутья, которыми бичевали Христа, и крест, на котором его распяли, были осиновыми; на осине удавился Иуда» [189, с. 266], за что дерево и было наказано. В сказке Соловьевой дрожание осины – следствие «родового проклятия»: «- Я дрожу от печали и страха: / Род несчастный наш проклял Создатель. / Говорят, в час ночной на осине / Удавился Иуда-предатель» [70, с. 48]. Ель, сжалившись над соседкой, искупает ее «грех» в рождественские праздники, когда многим елкам выпадает счастье умереть «за Христа» [70, с. 48]. В последние свои минуты она молится за осину. В предсмертном сне елка видит, что они стоят в летнем лесу рядом, и осинка прощена: «в вечности» [70, с. 48] она уже не дрожит.