Наличие в поэзии Соловьевой мощного мифотворческого начала и одновременно серьезного игрового пласта, можно считать, соответствует двум основным тенденциям, проявившимся в русской детской поэзии начала ХХ века. Мифотворческие устремления мы связываем с общемодернистскими поэтическими и эстетическими принципами; игровое начало (которое среди поэтов «Тропинки» в такой степени проявилось только у Соловьевой) получит развитие похже, особенно в детской поэзии Чуковского, Маяковского, Маршака, которые, осознанно или неосознанно, оставались связанными с поэтической культурой Серебряного века.
В контексте младосимволистской эстетики находится и детская поэзия А. Блока[24], хотя ее правомерно рассматривать в более широком литературном контексте. Начало «детского» (в буквальном смысле) творчества поэта относится к его раннему возрасту, что связано с сильнейшими культурными традициями его семьи: известно, что бабушка Блока Е.Г. Бекетова и мать А.А. Кублицкая-Пиоттух были не чужды литературной деятельности, пробовали писать и детские произведения. Они наряду с другими членами семьи принимали деятельное участие в рукописных изданиях юного А. Блока (первые из них относятся к 1888 – 1890 годам, а с 1894 по январь 1897 года Блок издавал вполне «солидный» рукописный журнал «Вестник»[25]).
Блок интересовался вопросами воспитания, детской литературы и сам вынашивал планы об издании детской книги, которые реализовались в 1913 году, когда вышли сразу два его детских сборника. В книге «Круглый год»[26] (1913) значительное место занимают стихотворения о природе, основанные на фольклорных образах либо на литературно-мифологических представлениях, берущих исток в литературе романтизма (не случайно одному из стихотворений книги, «Я стремлюсь к роскошной воле...», предпослан эпиграф из «Песни» В. Жуковского[27]). Исследователи, однако, отмечают иное, чем у Жуковского, осмысление заданной в стихотворении темы. Сорвать чудесный цветок лирическому герою Жуковского не позволяет Рок; у Блока эта проблема разрешается оптимистически: «Я увидел – и сорву!» [66, с. 488]. Это связано, вероятно, со свойственной младосимволистам ориентацией на познание «иного» мира, на активную деятельность ради единения земного и «иного» миров посредством искусства.
Для Блока, в отличие от П. Соловьевой, мир «иной» не связыватся с христианским вероучением. Если Вяч. Иванов видел идеал искусства в его единении с религией и служение ему понимал как «послушание», «‘‘внутренний канон’’, подчинение божественной идее» [185, с. 63], то для А. Блока «послушание» составляло «изучение мира, самоуглубление, ‘‘пристальность взгляда’’» [185, с. 63].
В книге «Круглый год» картина мира гармоничностью сходна с художественным космосом П. Соловьевой. Однако религиозный пласт представлений здесь значительно редуцирован. Основа картины мира в книге – символистское двоемирие (в его «мифопоэтическом», по Ханзену-Лёве, варианте) и народное творчество.
Мир «иной» в книге «Круглый год» близок, достижим, и его присутствие ощущается постоянно. Но даже церковные праздники оказываются привлекательными прежде всего с точки зрения их «земной» реализации – как необычные радостные события. Так, в стихотворении «Вербочки» главным является не религиозный смысл вербного воскресенья, а радость маленькой героини от наступления весны и праздника[28]. Радующийся ребенок оказывается и в центре стихотворения «Рождество».
В книге «Круглый год» представлены лирические стихотворения, отмеченные младосимволистской символикой, и стихотворения, связанные с фольклором и народно-мифологическим мировидением. В стихотворениях первой группы преобладает вдохновенное стремление лирического героя-поэта «к прекрасной воле», «к роскошной стороне» [66, с. 487], которая может расцениваться и как мир «иной» (трансценденция), и как мир фантазии. Его представителями оказываются «молодой народившийся Бог» [18, с. 24] («Дышит утро в окошко твое...»), неведомая «Ты», обладающая «источником света» («Блудящий огонь»)[29], «непомерный звон неуследимый» [66, с. 490] («Осенняя радость»). Дихотомия земного и «иного» миров дополняется противопоставлением ночи (оцениваемой негативно: «Непонятная тревога / Под луной царит» [66, с. 488]) и дня – солнечного и полного жизни.
Стихотворения, связанные со сказочным и игровым фольклором, передают несколько условную идиллическую картину мира. В некоторых из них («Зайчик», «Ворона») смена времен года представлена «через ощущения и даже переживания зверей» [175, с. 74]. Однако следует помнить, что и зайчик, и ворона, персонажи, часто выступающие как герои сказок и народных детских песенок, заключают в себе огромный мифологический и игровой потенциал. Подобным образом, в стихотворении «Ветхая избушка» снежный дом, который тает весной, имеет известное сказочное соответствие.
В стихотворениях «Учитель» и «Снег да снег», кроме описания веселящихся детей, представлено соотношение разных поколений, приближающееся к традиции, заданной поэтами суриковской школы (бабушка, которая «не перечит ребячьему нраву» [66, с. 490] и старый учитель, без радости следящий за детской игрой – олицетворение разрыва между интеллигенцией и народом?). Поэтика этих произведений действительно приближается к реалистической.
Композиция книги «Круглый год», как следует уже из названия, построена в соответствии с годичным временным циклом. Здесь реализуется оптимистический вариант «вечного возвращения», и круг выражает «идею единства, бесконечности и законченности, высшего совершенства» [191, с. 18]. Мы уже отмечали характерное для младосимволистов представление о подобии эволюции индивидуального и коллективного сознания. Книга «Круглый год», адресованная маленьким детям, вероятно, соответствует начальной ее ступени.
Книга «Сказки. Стихи для детей» (1913), адресованная детям среднего возраста, соотносится с более поздним этапом осмысления человеком (и обществом, и индивидуумом) мира. Здесь собраны произведения, писавшиеся не специально для детей и только местами переработанные. Картина мира, отраженная в них, усложняется; далеко не последнюю роль в сборнике играет социальная тематика, «сказочная» перелицовка политических событий («Сказка о петухе и старушке»). Блок почти не делает скидок на возраст юных читателей, предлагая им практически в полном объеме противоречивую и сложную картину мира, выраженную в сказочно-мифологической форме.
На наш взгляд, в целом стихотворения книги «Сказки», созданные Блоком в 1905 – 1912 годах, должны рассматриваться в контексте его «взрослой» поэзии, что выходит за рамки нашей работы. Тем не менее, примечательна педагогическая установка Блока, отмеченная в его «Записных книжках» и отразившаяся в книге: честность по отношению к ребенку, отсутствие ложной сентиментальности, а также подготовка к будущему «сближению с народом», которое представлялось поэту неизбежным.
В творчестве всех авторов, рассмотренных в этой главе, есть ряд общих черт, которые можно обозначить как особенности детской поэзии символизма, хотя некоторые из них проявились уже в предсимволистской детской поэзии.
Базовой для всех символистов является двоемирная модель, оппозиция земного / «природного» мира и мира трансцендентного / «божественного». Однако в отличие от «взрослой» поэзии (особенно раннего символизма), земной мир никогда не обесценивается. Кроме того, часто он дополняется сказочно-фантастической «параллелью», составляющей особый сказочный «иномир» в рамках мира земного. При его создании нередко задействуются фольклорные образы и сюжеты.
В качестве «иного» мира нередко выступает объективное трансцендентное (сакральная сфера солярных мифов у О. Беляевской, недосягаемый мир божественного либо рай у М. Пожаровой; христианский мир божественного у П. Соловьевой) или как порождение фантазии поэта (так, у Бальмонта противопоставление земного и «иного» миров в детской поэзии выстраивается по временнóй оси, и в роли идеального «иного» мира выступает детство). В детской поэзии Блока роль мира «иного» выполняет как «чудесная сторона» вдохновения и поэтического озарения, так и таинственный сакральный «иной» мир, проявляющийся только через намеки или явления его отдельных представителей.
Детство занимает особое место в творчестве практически всех детских поэтов-символистов. Ребенок – существо, более близкое к природе, к идее «естественного человека», что обусловливает его бóльшую, чем у взрослых, цельность и близость к миру «божественного». Благодаря этому граница между земным и «иным» мирами в детской поэзии часто более проницаема, чем в поэзии «для взрослых».
Еще одна особенность детской поэзии символизма – практически полное отсутствие в ней изображения города, при том что во «взрослых» стихотворениях тех же поэтов городская тематика занимает подчас значительное место. Эту странность заметил еще К. Чуковский, удивлявшийся, что «даже Александр Блок, даже Вяч. Иванов, даже Андрей Белый – эти городские поэты, порожденные городом и для города, говорят о белочках, об оврагах, о теплом весеннем ветре <…>, совершенно забывая, что у большинства из нас первые впечатления: крыши, трубы и городовые» [201, с. 37]. На наш взгляд, отсутствие города в детской поэзии символистов мотивировано и взрослым читателем должно восприниматься как значимое отсутствие, «нулевая позиция». Во «взрослой» поэзии символистов всех школ город получает отрицательную оценку, заключая в себе все наихудшие свойства цивилизации. В творчестве ранних символистов (Брюсова, Бальмонта, Сологуба и др.) существование городского человека связывается с состоянием одиночества, отчужденности, «замкнутости». В творчестве младосимволистов город выступает как средоточие «страшного мира», с ним связываются мотивы социальной несправедливости, бытовой и душевной неустроенности человека (у Блока «Фабрика», «Сытые» и др.; детская тема и тема города трагически переплетаются в его стихотворении «Из газет»).