Христианские представления не отторгаются гумилевскими героями-африканцами, а «накладываются» на их исконные верования (правда, следует помнить, что если Гумилев и использовал в своих произведениях элементы африканской мифологии, то переделывал их до неузнаваемости; еще более вероятно, что «африканский миф» – вымысел поэта).
Еще более сложную картину мира, основанную на нескольких мифологических конструкциях, мы находим в поэме «Мик»[41] (1913 – 14, опубликована в 1918), где герои-африканцы соединяют свои мифологические представления с верованиями захвативших их земли европейцев. В контексте поэмы они соединяются в синтетический миф, охватывающий все мироздание. Здесь сопрягаются самые различные мифологические мотивы: идея пути и прохождения испытаний, которая встречается в мифологиях многих народов; нисхождение героя в царство мертвых вслед за умершим другом (мотив, который появляется уже в шумерском эпосе о Гильгамеше) и некоторые другие, в том числе связанные с христианской мифологией. Однако христианский пласт в «Мике» подчинен мифопоэтическому «африканскому» мировидению, основанному на одушевлении природы; характерен здесь и способ снятия оппозиции земного и «иного» миров в поэме: это всегда или магические действия человека или естественный способ «автоматического» достижения «запредельности» – смерть.
Сополагаемые в поэме «африканские» мифологические представления и «европейские», построенные на основе христианского мировоззрения, соответствуют этнической принадлежности двух главных героев – африканского мальчика Мика и Луи, десятилетнего сына французского консула.
Мик родился в лесу, где миропорядок поддерживается особым божеством – Духом Лесов: «За всем следит он в тишине, / Верхом на огненном слоне: / Чтоб Аурарис носорог / Напасть на спящего не мог, / Чтоб бегемота Гумаре / Не окружили на заре, / И чтобы Азо крокодил / От озера не отходил» [40, с. 63-64]. Связь земного и «иного» «африканских» миров осуществляет загадочный «зверь, чудовищный на взгляд, / С кошачьей мордой, а рогат» [40, с. 66]. Интересно, что в земном мире европейцев вообще нет никаких «иномирных» существ, персонажи-европейцы не упоминают даже о Боге. И действия Луи, который отправляется с Миком и разумным павианом в лес, успешны только до тех пор, пока он имеет дело с европейцами. «Высшие силы», которые помогают Луи, – страх перед власть имущими и деньги. Оказавшись в африканском лесу, самоуверенный Луи терпит неудачу за неудачей и в конце концов погибает. Смерть Луи сложно назвать «героической» или «мученической» (именно так она трактуется некоторыми исследователями; см., например [171, с. 11]): она является следствием нарушения запрета, последней ошибкой, которую совернает Луи в своем путешествии. Мик, желая вновь увидеть друга, вынужден прибегнуть к магии и содействию «волшебных помощников» (Духа Лесов и рогатого зверя с кошачьей мордой). Он самостоятельно совершает путешествие в царство мертвых, которое оказывается также разделено по религиозно-этническому принципу.
В африканском царстве мертвых все напоминает мир живых, с той только разницей, что находятся здесь не люди, животные и предметы, а их тени: «Там тени пальм и сикомор / Росли по склонам черных гор, / Где тени мертвых пастухов / Пасли издохнувших коров» [40, с. 89]. Даже луна, которая светит над этим миром, – не привычное нам ночное светило, а «мать ее, ясна, горда, / Доисторических времен, / Что умерла еще тогда, / Как мир наш не был сотворен» [40, с. 89]. Земное циклическое время тут упразднено и заменено неподвижной «вечностью».
В африканском «мире ином» Мик не находит Луи. Рогатый зверь объясняет это так: «Все белые – как колдуны, <sic!> / Все при рожденьи крещены, / Чтоб после смерти их Христос / К себе на небеса вознес» [40, с. 90-91]. Таким образом, христианские «небеса» оказываются включенными в «африканский» миф, но как особый, отделенный от «африканского» иной мир, куда открыта дорога только европейцам и «колдунам» (это, кстати, делает «африканский миф» Гумилева открытой системой: таким же образом, как и рай европейцев, туда могут быть встроены «иные миры» любых других народов). Для установления связи с «европейским» «иным» миром Мик вновь должен прибегнуть к магическим действиям. Его помощником становится жаворонок – птица особая, поскольку «Он чист, ему неведом грех, / И он летает выше всех» [40, с. 91]. Чтобы жаворонок получил дар человеческой речи и мог сообщить об увиденном, Мик должен накормить его волшебными зёрнами. Интересно происхождение этих зёрен. Рогатый зверь говорит: «Их странен вид, / Они росли в мозгу моём» [40, с. 91]. Кроме буквального понимания этого высказывания возможно его прочтение с точки зрения представлений (исключительно важных и для христианства) о мысли (слове) как творящей силе. Оказавшись посредником между «землей» и «раем», жаворонок совершает три полёта на небо, каждый раз поднимаясь всё выше. То, о чем он всякий раз рассказывает, возвращаясь, является своеобразной переработкой христианских мифологических воззрений.
Модель рая, выстроенная Гумилевым, в целом соответствует распространенному в христианской мифологии представлению о рае как о небесах, разделенных на концентрические сферы. Нижний уровень небес – «сфера Луны как граница между дольним миром тления и беспорядочного движения и горним миром нетления и размеренного шествия светил» [83, с. 365], а верхний – «огневое небо Эмпирея, объемлющее прочие сферы и руководящее их движением, как абсолютный верх космоса и предельное явление божественного присутствия» [83, с. 365]. Иерархической структуре небесных сфер (обозначенных, например, у Данте) соответствует иерархия девяти чинов ангельских, выстраиваемых разными христианскими авторами в различном порядке.
«Христианские» небеса в поэме «Мик» могут быть подразделены на три качественно различные сферы, в соответствии с отзывами жаворонка о каждом из его трех полетов. Первый круг небес, в котором побывал жаворонок, можно обозначить как «звездный сад», населенный райскими птицами, которые «в закатных тучах гнезда вьют / И звезды мелкие клюют» [40, с. 92]. Здесь же мы узнаем и о «седьмом небесном круге», «Перед которым звездный сад / Черней, чем самый черный ад» [40, с. 92], – вероятно, это высшая сфера. Второй полет жаворонок совершает «за грань Божьего огня» [40, с. 92] (в Эмпирей?). Там он встречает ангела, «что пел / Про человеческий удел, / Алмазным панцирем звеня» [40, с. 92]. Ангел сообщает, что Луи находится еще выше. Примечательно, что Гумилев, изображая ангела, воспользовался не византийской иконографией, в которой ангелы имели вид византийских вельмож, а западной, связанной с образом рыцарства. Наконец, третья сфера, «надзвездный круг», остается почти без характеристик, поскольку последний полет жаворонка оказывается для него смертельным: «Такое видеть торжество / Там жаворонку довелось, / Что сердце слабое его / От радости разорвалось» [40, с. 92 – 93].
Однако из предыдущего сообщения жаворонка мы узнаем, что Луи находится именно там и зачислен в рать «архистратига Михаила». В христианских мифологических представлениях архангел Михаил действительно часто предстает в воинственных ипостасях, например, как «предводитель небесного воинства в окончательной эсхатологической битве против сил зла» [146, с. 159] (в Апокалипсисе); согласно другим источникам, Михаил со своей ратью охраняет вход в небесный Иерусалим, пропуская туда праведников. В древнерусском искусстве Михаил также «считался покровителем князей и ратной славы» [146, с. 160]. Посмертное нахождение в составе «святого воинства» можно считать оптимальным для Луи, который и при жизни «все сбирался воевать» [40, с. 82] (знаменательно, что Й. Хёйзинга признает войну одним из видов игровой деятельности), оставаясь при этом чистым безгрешным ребенком.
В поэме «Мик» представители африканского мифологического мира признают верования белых и их Бога и отводят им место в своём мироздании, отдавая мистические небеса в безраздельное владение европейцев, считая их для себя недоступными. Гумилев наделяет героев-африканцев своеобразной «всемирной отзывчивостью», не в пример европейцам, которые чаще всего выступают как завоеватели, способные только диктовать свои условия покоренным народам, нисколько не интересуясь их верованиями. Однако на «мифологическом» уровне это дает обратный эффект: «европейская» картина мира оказывается лишь частью «африканских» мифологических представлений и в их составе претерпевает значительные трансформации.
В авторском мифе Гумилева значительную роль играет «география», понятия которой оказываются скорее «не географическими, а мифологическими и культурологическими» [171, с. 4], своего рода вехами духовного пути поэта. Африку в этом контексте мы можем трактовать как колыбель древнейших культов и одновременно как носительницу «дионисийской» жизненной силы в ее наивысшей концентрации. При формальном наличии двоемирия в авторской мифологии Гумилева преобладает «горизонтальное» пространственное членение («Европа» – «Африка» в детской поэзии; во «взрослых» произведениях «мифологическая география» гораздо шире: сюда включены Индия, Китай, вообще арабский и буддийский Восток, а также Север, Скандинавия, связанные с друидическими мотивами).