Есть высший смысл. Земные законы можно нарушить и избежать наказания. Духовные - нет. Заслужил - получай. Не имел право оставлять жену с ребенком. Сейчас сплошь и рядом разводы, своды. Я удивляюсь, как люди не понимают. Жалею их.
Но люди вряд ли меня слышат, как и я не слышал, пока не стукнуло. А стукнуло крепко - но справедливо.
О как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!..
Ф. Тютчев
Любовь долго терпит, милосердствует.
Любовь не завидует, Любовь не превозносится, не гордится.
Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла.
Не радуется неправде, а сорадуется истине
Новый Завет, 1 послание коринфянам. 13. 4–7
Ги де Мопассан в рассказе «Одиночество» устами своего героя сказал: «Какая это пытка — постоянно соприкасаться с теми, кого нам не дано понять! И любим мы так, словно нас приковали рядом, к одной стене, и мы простираем, друг к другу руки, но соединиться не можем. Мучительная потребность полного слияния томит нас, но все усилия наши бесполезны, порывы напрасны, признания бесплодны, объятия бессильны, ласки тщетны. Стремясь слиться воедино, мы устремляемся, друг к другу и лишь ушибаемся друг о друга…
А затем — прощай! Все кончено. И уже с трудом узнаешь ту женщину, которая была для тебя всем в какую-то пору жизни и в чей сокровенный и, без сомнения, пошлый внутренний мир нам так и не удалось заглянуть. Даже в минуту таинственного слияния двух существ полное смешение чувств и желаний, когда я, казалось, проникал до самых недр ее души, одно слово, маленькое словечко показывало мне, как я заблуждался и точно молния во мраке, освещало бездну, зияющую между нами.
И все-таки лучшая отрада на земле — провести вечер подле любимой женщины, ничего не говоря и чувствуя себя почти счастливым от одного ее присутствия. Не будем требовать большего, ибо полное слияние двух человеческих существ невозможно…»
Мне в этом году исполнилось 59 лет. Во мне не умерло мужское начало. Но я стал певцом одиночества, потому что все иное — самообман, придуманный людьми и названный ими любовью. Верни меня назад в мои 20 лет, я бы все повторил. В противном случае не было бы дочери Светочки и не было бы внучки Адочки и внука Леона, а с этим я никак смириться не могу. По поводу слов Мопассана — «пошлый мир» в отношении женского внутреннего мира. Да, это так и есть, но он ни на грамм не хуже мира мужчин. Мы, люди, друг друга стоим и не важно, мужчина это или женщина. В наше время мы, мужчины, сделали из женщины игрушку, развлечение. Вот игрушка нам мстит, нами играет. Мне, нынешнему, искренне жаль тех бурь страстей, потраченных мною на женщин, но это все-таки лучше, чем, если бы я был бестелесным и бесполым.
К эталону из Нового Завета мы, люди, никогда не придем, потому что любовь в Библии и то, что мы, люди, назвали любовью, совсем разное. Как «мое ребро» — мое виртуальное ребро — на суде тогда сказала: «Лучше бы ты здесь сдох, я бы ходила на могилу и плакала» - вот это людская любовь. Она бы искренне ходила к моему памятнику и искренне плакала.
В поездках по стране с Борисом Тимофеевичем Штоколовым понял разницу в браке между верующими и неверующими людьми. У верующих браки значительно крепче, освященные церковью, они служат стержнем в отношениях между мужчиной и женщиной, заставляют их держаться друг за друга во имя следующих поколений. В этом большой глубинный смысл. Но это тоже не то, что люди называют любовью. «Ты совсем, как арбуз перезрелый. Пузо растет, а хвостик сохнет» - сказала героиня Елены Степаненко мужу. Тоже любовь. «Любовь одна, но подделок под нее - тысяча», - сказал Де Ла Рош Фуко, и лучше не скажешь. Возлюби ближнего, как самого себя - истина, а остальное - подделка. Но способен ли человек воспринять эту истину?
Электромашиностроительный завод
Город Карпинск. Первая моя запись в трудовой книжке гласит: «До поступления на завод стажа не имеет. 1964 год, XII.18 принят учеником автослесаря цеха № 5. 1965 год, IV.21 Назначен водителем автокара цеха №
5. 1965 год, VIII. 2 Уволен по собственному желанию». Из перечисленного выше явствует, что я, Эссер Павел Евгеньевич, около года работал на электромашиностроительном заводе в Карпинске Свердловской области учеником автослесаря и водителем автокара. Что этому предшествовало? Наша семья в 1956 году, когда немцам разрешили выезжать с мест поселения, а мы жили в Карпинске, в полном составе выехала в Актюбинск Казахской ССР. Для меня до сих пор загадка, почему благополучно прожив в Казахстане с десяток лет, мы вернулись в Карпинск. Мать с отцом разошлись. Мать осталась в Актюбинске. Отец, бабушка, дедушка, я, а затем и женщина, на которой женился отец, переехали в Карпинск. Правда, вначале вернулись отец и я. В Актюбинске я окончил первый курс культпросветучилища и перевелся на заочное отделение. Отец договорился, и в Карпинске меня взяли сразу на второй курс машиностроительного техникума. Я проучился недолго и понял, что это не мое. Ушел из техникума, поступил в 11-й класс Карпинской вечерней школы и закончил его. Одновременно работал на заводе, как записано в трудовой книжке.
Следующим местом моей жизни будет Актюбинск, работа электриком второго разряда на Актюбинском заводе хромовых соединений и учеба в культпросветучилище, но это предмет отдельного разговора.
Хотелось бы сказать о городе Карпинске того времени — 1965 года. Пишу эти фразы, и перед мысленным взором пробегают картинки из моей жизни в 17–18 лет. Ведь в этом возрасте моих родителей посадили за колючую проволоку в Карпинске. Я несказанно удивился, когда Лора Павловна Дистергефт передавала мне для мамы «Книгу памяти», изданную в Тагиле, где изданы и копии работ ее мужа, Михаила Васильевича Дистергефта, получившего недавно премию губернатора за серию работ «В те годы», передала мне еще открытку, также для мамы, где написала: «Какие были счастливые времена». Это о тех временах, о зоне. А была молодость у них, и все в 17 лет воспринимается совсем не так, как в 57. Но Михаил Васильевич в ответ на мой вопрос «Неужели от этого времени нельзя уйти?» ответил: «Нет, от этого нельзя уйти». Зона в душах сидит, и по сей день.
Но вернемся к Карпинску того времени, а может быть, и более раннему.
Новый год, мне, наверное, лет 5–6. Я до сих пор помню домики и новогоднюю ночь на площади имени Вахрушева. Рядом с памятником Вахрушеву стояла елка и домики из фанеры. Сейчас я понимаю, что это была просто раскрашенная фанера. А тогда это были сказочно красивые дома. Кстати памятник Вахрушеву во время войны собирал художник Михаил Васильевич Дистергефт. Он рассказывал: прислали из Киева разломанный бюст памятника Вахрушеву, и он его склеивал и все доделывал. А затем сменили на бронзовый, а Дистергефт сделал постамент. И смотрите, сколько лет стоит!
А ниже площади, справа, был продуктовый магазин, где продавали консервы из крабов и фруктовый чай. Больше ничего не помню, но вот этот чай и сейчас хорошо себе представляю. Для нас он был тем же, что жевательная резинка для нынешних детей.
А еще ниже, за продуктовым, слева была перевалочная база, где работал отец. Сейчас там везде ямы — разрез. Перевалочная база в другом месте, там он тоже работал директором.
Очень хорошо помню школу № 2, своего первого педагога Галину Ивановну. Ее, наверное, уже давно нет. Помню, как мы жили в спецпоселке. Помню пасху, в это утро я просыпался, и у изголовья лежали в проросшем овсе крашеные яйца, печенье, конфеты. Это бабушка. А тогда я не знал, что это бабушка. Верил, что это Христос принес, а в Новый год — Дед Мороз. Когда мы уезжали в Актюбинск, провожать нас собралась целая толпа народа. Помню воскресные поездки в лес. Набиралась полная машина, в кузове были специальные сиденья. Брали с собой еду и непременно ящик водки, запаянной белым сургучом. Ехали по лежневке — это дорога из дерева, из шпал. Потом ловили на Какве вилкой рыбу. Наверное, были и удочки, и сети, но мне запомнились именно вилки. Помню, как, став постарше, я забирался на кедры на специальных когтях и сбрасывал шишки, а люди внизу собирали. Были большие застолья. Пели песни. Да, после войны люди умели радоваться жизни.
Несколько лет назад я ехал в поезде в Нижние Серги и случайно услышал разговор двух старушек. Одна сказала: «Эти времена да сразу бы после войны, тогда народ неразбалованный был. Как бы мы хорошо сейчас жили». И действительно, эти годы «споили людей», и самое главное, в людях уничтожили чувство хозяина. А сейчас это очень тяжело вернуть. И можно ли по-настоящему все вернуть — это еще вопрос.
Помню, что получил выволочку за то, что мы с соседом В. Графом с согласия девочки выясняли различия между мальчиками и девочками.
Когда жили на улице Северной, то я дружил с Валерой Семыкиным и Юрой Шадтом. Их обоих уже нет в живых. Помню коньки-снегурочки, которые привязывались на валенки.
Что-то я расписался. Начал с эльмашзавода, а теперь вот вспомнились коньки. Но, что поделаешь, одно вытекает из другого, все мы родом из детства. И счастлив тот, кто сохраняет в себе и ребенка тоже.
Потом было второе возвращение в Карпинск, когда я был гораздо взрослее. Ходили на танцы. Какое-то время я занимался в драматическом коллективе при Дворце культуры, учил стихотворение А. Твардовского «Ленин и печник», до сих пор его помню.
Когда работал на заводе, ходил с заводскими ребятами на неделю в тайгу на Денежкин Камень или на Молебенную гору, сейчас уж точно не скажу. И мы заблудились в тайге. Помню реку Вижай. Эти бесконечные лагеря с заключенными в тайге...