Как-то мы: Б. Штоколов, В. Угрюмов, Г. Коробейников и я - ехали на выездной концерт. Рассуждали, как и где хотели бы быть похороненными. Я сказал, что хотел бы, чтобы меня сожгли, а урну с прахом захоронили у ног дедушки с бабушкой на кладбище города Карпинска. Борис Тимофеевич Штоколов сказал: «Нет, Павлик, это жарко, я боюсь. Я не хочу, чтобы меня сжигали».
Спецпоселок, в Карпинске под названием Берлин, где мы жили на улице Северной 17, далеко не в ухоженном состоянии, но стоит. Как-то слышал высказывание: для того чтобы понять человека, нужно побывать у него на родине. Сейчас я горжусь тем, что он — моя родина. Нужно сказать честно, что не всегда выдерживал за жизнь испытание сложными судьбами предков и своей непростой судьбой. Как море обтачивает морскую гальку, прежде чем она становится такая красивая, так и нас, людей, выковывает жизнь. Кто-то называет это судьбой. Я считаю, что на каждого из нас есть Божий план. Божий план спасения. У меня он вот такой.
Карпинск — это единственное место во вселенной, где помнят моих предков чужие люди и знают, где они захоронены.
Как интересно разговаривать о нашей родине с моими родственниками в Германии. Разлука сделала свое дело. Для них этот город самый дорогой, родной и близкий. Да и самый лучший. Хотя объективно сказать можно так : захолустный город, каких сотни разбросано по России, но в этом городе мы впервые увидели свет, а это самое главное. Место в Карпинске, где жили российские немцы, называлось и всё ещё называется Берлином. Определенным образом я могу сказать, что родился в этом Берлине. Моя мама живет в пригороде Берлина в Германии, я могу выразиться так, что родился в Берлине в России. Отпущенное мне, Богом на земле время мечтал бы доживать в Берлине в Германии. И считаю, что это будет справедливо. Мои дедушка, бабушка по отцу, отец, трое дядей, и одна тетя похоронены в городе Карпинске. Душой я из Карпинска никогда не смогу уйти, даже если бы очень сильно захотел, но… Мой папа Эссер Евгений Филиппович умер в 1989 году, прошло уже четырнадцать лет. Никогда не забуду, когда отец лежал в карпинской больнице в реанимации, я бегал по аптекам и искал презерватив ( в больнице не было катетеров), и только через врача по блату нашел.
Мне очень памятна сцена: наверно, прошло уже лет 30, было празднование Великой Октябрьской Социалистической революции — извините, но так ее называли. Отец нес знамя на вытянутой руке перед колонной ОРСа города Карпинска. Памятна также Антанта, помните, у Кукрыниксов есть такая картина: три собаки — Колчак, Деникин, Юденич и солдат в буденовке с винтовкой со штыком в руках держит их на привязи. Так вот это все вживую — стоят в кузове грузовой машины Захара собаки и гавкают, на морды им надеты козырьки «Деникин», «Колчак», «Юденич». Запоминающаяся сцена.
Помню музыкальную школу в парке, куда меня водил дедушка на занятия, а более взрослым — танцплощадку и клуб «Красный горняк». Помню перевалку, где работал мой отец, пожар на перевалке.
Я вернулся в Екатеринбург более десяти лет назад. За эти годы на свою родину я привозил спектакль Нижнетагильского молодежного театра «Коломбо-Башечка» на немецком языке. Я, автор идеи и организатор поездки «Единение центра и провинции», привозил Е. Родыгина, К. Грюнберга, В. Шерстова, Г. Чеурина, В. Кирпичева, организовал встречу с пропстом А. Крузе, уполномоченным епископа по Уральскому региону лютеранско-евангелической церкви России. Привозил я в Карпинск члена президентского совета по делам религии В. Пудова.
Поймите меня правильно, я не восхваляюсь, а отчитываюсь перед своими земляками. Память хранит столько сцен, связанных с Карпинском, что можно написать книгу и не одну.
Мои предки, а, следовательно, и я, не по своей воле оказались в Карпинске. Можно сказать, историческая несправедливость. Мне прискорбно, что память о тех временах не хранится. Мне искренне близко, что Германия хранит свое прошлое, свои лагеря, в назидание потомкам. Когда война забывается, начинается новая война — говорили древние. Память — лучший враг войны. Мои племянники в Карпинске ничего о том времени не знают, и это прискорбно, но факт.
Дорогие мои, любимые карпинцы, вы мне все очень дороги и близки. Спасибо, что вы есть в моей жизни. Храни вас всех Господь!
Не помню, в каком я был классе, когда мы переехали в Казахстан. Помню очень шумный наш отъезд из Карпинска. Помню два четырехосных вагона, один с лесом для строительства дома в Казахстане. У меня с детства была восточно-европейская овчарка Марс, в одном вагоне ехал дядя Ваня Гец с Марсом и нехитрым скарбом нашей и его семьи. Он был мужем родной сестры отца — тети Фриды. Помню, что мы в вагоне перевозили еще елочки, чтобы посадить в Казахстане, к сожалению, ни одна не прижилась, как и наши семьи: Эссеров и Гецов. Гецы вернулись в Карпинск, сохранив семью, мои родители — развалили. А ведь внешне обеспеченно жили. Причем своим трудом, по-хозяйски. Десять лет «зона» родителей делала своё дело. Повторяюсь, но врезалось в память: дедушка, вечером, когда укладывался спать, ложил под голову топор. Дед был ожесточенным человеком, но какие золотые руки у него были. Честное слово, сейчас все свои дипломы поменял бы на руки деда, чтобы я мог так делать, как он колбасы, мебель, бочки - всё, всё, всё. Дедушка был даже не ожесточенным, а жестоким человеком, и я таким же рос. Но труженики дедушка и бабушка были, каких мало. У нас в семье было три ружья, двустволка, мелкокалиберка и воздушка. Воздушное ружье — мое. У меня был осел. Помню, как мы с дедом ходили на рынок покупать его, как осел упрямился, когда вели его с рынка. Дедушка сделал мне телегу, бричку, сбрую. Даже седло было.
У меня был свой теннисный стол, я часто ходил на каток. Помню походы весной в степь за тюльпанами и сусликами. Дедушка специально для меня держал голубей, кроликов. Имею основание считать, что при всех негативах воспитание я получил хорошее - привольное, свободное. Никогда в жизни не терпел над собой насилие, ни в каком виде. Я никогда ни с кем не спорил, но всю жизнь делал только то, что считал нужным.
Чем больше я пишу эту будущую книгу, тем больше понимаю, что произошло в нашей семье. Мина замедленного действия «сатанинского» развала семьи начала действовать. Тут всё «сатана» использовал: 37 год, расстрел деда, 10 лет – Воркута – Г.У.Л.А.Г. другого деда. Зона – Г.У.Л.А.Г. родителей 41–45 гг. Их ломали, потом они стали ломать. Уехали в Актюбинск счастливо жить. А Бога в отношениях между людьми и в людях не было. А природа не любит пустоты, начал действовать сатана, получилось то, что получилось. Вначале у родителей, а затем и у меня, и у нашей дочери будет то же, не дай Бог, если она не поймет то, что понял я, то будет так же. А для того чтобы этого не произошло и наши дети и внуки прожили жизнь не с сатаной, а с Богом нужно, чтобы наше поколение все поняло и покаялось перед Господом, восстановив тем самым разорванное звено в цепи нашей жизни. И цепь жизни не разорванная, а из крепко сваренных звеньев продолжала жить дальше.
Актюбинск для меня и первая платоническая любовь, и увлечение театром, этим волшебством. Сейчас это все кажется мне смешным. Актюбинск - это и прыжок с парашютной вышки, и бутылка рома, выпитая в 16 лет, от этого — сломанная переносица. Это и мои метания вначале между мамой и папой, потом между женами, городами, работами и т. п.
Ну ладно, хватит о грустном. Ишак, которого мы купили, оказался ишачихой. Самое ее любимое блюдо были тряпки, которые бабушка вывешивала сушиться. Помню и первый спутник с ракетой-носителем, когда мы с отцом в трусах выбежали на улицу, несмотря на мороз. Запомнилось, как в Новый год к столу в дом заводили ослицу Сеньку. Была традиция ночью ходить стрелять перед домом. Хозяева должны были принимать, несмотря на ночь, и угощать... Сколько всего в памяти нахлынуло из того времени!.. А из нашей семьи, в живых, только мама и я.- И всё!
В семилетнем возрасте родители возили меня в Ленинград. Я всю жизнь, сколько себя помню, знал, что буду жить в этом городе. Для этого я никаких усилий не делал, но более десяток лет жил в Ленинграде. И когда я там жил, всегда знал, что жить там не буду, никогда не беспокоился о постоянном жилье и т. п.
О Ленинграде хорошо сказал поэт Чичибабин: «В нем можно быть и любоваться, но жить в нем — Господь упаси».
Последние три года я каждые полгода на три недели ездил в Ленинград, уже Санкт-Петербург, на сессию в теологическую семинарию. С удовольствием приезжал и с удовольствием уезжал. Память хранит за эти годы столько всего: Купчино, Пушкино, Выборг, Сестрорецк, Ломоносов, Комарово, Гатчина, Нарва. Я хорошо знаю Ленинградскую область. Ленинград для меня — это и вор международного класса, обворовавший меня. И жизнь в общежитии Ленконцерта в комнате, где жил Игорь Тальков. Петербург — это и Русский музей, и Эрмитаж, и Новодевичье кладбище. Это и театр имени Пушкина — Александринка, и Театр оперы и балета — Мариинка. Это и продажа театральных билетов с нагрузкой на Невском проспекте. Это и Союз концертных деятелей. Это и Малый драматический театр, и оркестр «Классика». Это и В. Резников, это и Б. Штоколов, и Жан Татлян. Это и Октябрьский концертный зал. Это и Смольный. Я могу бесконечно перечислять события, ситуации, известных людей и т. п.