Я как-то в электричке задумался. Вот я сел в электричку, рядом сидят люди, на одной станции кто-то вышел, кто-то зашел, и так всю дорогу. Я доехал - вышел. Вот так и в жизни. Но мы, люди, за те секунды, что находимся рядом, почему-то обязательно хотим занять лучшее место, доказать соседу, что у меня лучше жена, квартира, машина и т. п. А зачем? Господь меня посадил в эту электричку, придет моя станция - высадит. Но можно сказать, что у человека есть выбор, где выходить. Мне, например, нужно в сад в Коуровке выходить. Но я же выхожу, когда уже не нужно дальше мне ехать.
Экстрасенс международного класса Пояркова как-то сказала: «Мы с мужем от НЛО обыкновенно не любим запитываться». Муж её тоже экстрасенс. Для человека приземленного очевидно одно: ну все, у них «крыша поехала». Просто, мы все в разных измерениях живем. Просто мы все, в разных классах учимся. Девяносто процентов в первом, а есть люди, учащиеся в сотом классе. Но все мы Господа творения, и всех Он нас любит и жалеет. Слышим мы Его или не слышим, верим Ему или не верим, верим в Него или не верим.
Наверное, можно так выразиться. Трагедия людей в основном, в неразвитости духа. Духовно человек может быть лишь в первом классе, хотя по интеллекту - в сотом классе. И часто объясняешься с этим человеком, который по интеллекту в сотом классе, и видишь, что духовно-то ему и в первый класс рано. И лишь единицы бывают по обоим параметрам в сотом классе. Наверное, это пророки. А мирских людей мне жалко.
Как сказано в Новом Завете: «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием и не может разуметь потому, что о сем надобно судить духовно» («Первое послание к коринфянам», гл. 2, ст. 14–16). Но духовный судит обо всем, а о нем судить никто не может. Ибо кто познал ум Господень, чтобы мог судить его? А мы имеем ум Христов.
Душевные - мирские. Духовные - верующие.
Но это такое глубинное состояние, что невозможно мирскими мозгами понять. Но одно скажу. Если бы все люди на земле были верующие, не для проформы, по-настоящему верующие, на земле был бы Рай. Но это невозможно, Мы, люди, даже Рай умудримся превратить в ад. Поэтому Господь и говорит, что Рай на земле невозможен.
До последней минуты жизни буду помнить сцену. Умерла бабушка. Я ее звал mutter - мать.
В комнате гроб с телом бабушки, у гроба всю ночь сидит дядя Вильгельм, молится.
Я - и отец пьем, ругаемся. Все в душе горит.
Сказано в священном писании: «Не ищи соринку в глазу соседа, прежде избавься от бревна в своем глазу».
Во всем винил отца. И сейчас виню. Но гораздо более других виню сам себя. И всю жизнь вытаскивал это бревно из своего глаза, и не ищу соринки в глазах других. Хотя рассуждать - не судить, а рассуждать мне никто не запретит.
К пятидесятилетию мне захотелось собрать фотографии семьи и своей жизни в альбомы. У меня с детства сохранились два альбома. Они уже старенькие, потрепанные. На первой странице альбома я написал: «Мне пятьдесят лет. Сколько Богом отпущено, не знаю. Смерти не боюсь, но боюсь бессмысленно прожитой жизни. Жизнь не совсем складная, но в любом случае ее нужно стараться понять. Это жизнь не подонка, а человека».
Бабушки уже давно нет. И нет свидетелей той ночи, кроме Бога и меня.
Бабушке я как-то написал: «Во всем обязан я тебе».
Бабушка Христина была глубоко верующая лютеранка. Из детства помню ее молящейся и заставляющей молиться меня. Она была грамотная. Библия и проповеди у нее были написаны на «готике».
А как она пела! И то, что я сохранил остатки языка, - это тоже заслуга «моих» бабушки и дедушки. Если бы не бабушка, я бы сейчас, наверное, уже не был в живых. Приход к Богу - огонек, который она зажгла во мне в детстве, долгие годы тлел. Были времена безбожия, метаний. А теперь мне пятьдесят пять лет. Я зрелый верующий христианин, рукоположенный в проповедники.
Даже мама, которая сейчас живет в Германии, говорит, что к вере пришла через меня, то есть тоже через свою свекровь, мою бабушку.
Как отец в больнице в реанимации сказал: «Павел, можешь жить как угодно, только не будь таким слабым, как я». Сейчас я родителей воспринимаю так. Отец был умный, но слабый. Мама была не столь умной, но сильной. Я же не должен ударяться в крайности.
И не зря от могилки дедушки и бабушки в Карпинске для меня и сейчас идет душевное тепло.
Они прожили еще более непростую жизнь, чем мы. Дедушка десять лет провел в сталинских лагерях в Воркуте, где год стажа считается за два и сейчас. Бабушка осталась с малыми детьми. И все вышли в люди. Для меня это означает, прожили с Богом. Эти семьдесят лет с К.П.С.С. ни на грамм не заменили нам Бога. И сейчас не одно поколение будет залечивать раны тех времен. Но справедливости ради следует сказать, что и в те времена не все было однозначно плохо - было и много хорошего. Обоих моих дедушек та система уничтожала, а внук их служил системе, не задумываясь. Но это предмет отдельного разговора.
Как-то в разговоре с заместителем министра культуры Свердловской области Пластининым Валерием Викторовичем я спросил: «Ты помнишь Августа Крузе, священника из Краснотурьинска?» - «Да помню, я их всех тогда шугал». Пластинин был в свое время в Краснотурьинске секретарем КПСС по идеологии. Разговор этот я передал Августу. Он проворчал: вот они нас тогда шугали; если бы не гоняли, сейчас намного меньше было бы спида, наркомании, преступности и прочего. И это святая, правда.
Когда люди отступают от Бога, это оборачивается для них трагедией. Как много, вернее, всё зависит от воспитания. Теологи говорят, что основа в воспитании закладывается до пятилетнего возраста.
Бабушка была глубоко верующей, и столько лет во мне дремало то, что она сумела заложить. А потом бабушка через внука, меня, стала у истоков создания общины в Екатеринбурге. Вот так Господь, через нас, людей, строит свою церковь на земле.
Из детства помню, как дедушка меня воспитывал, старался сделать из меня «немца, перца, колбасу». Это был целый ритуал. Когда резали свинью, дедушка выпивал кружку крови. А какую божественную колбасу - плютворшт, протворшт, леберворшт - он делал. У меня есть еще хрустальная мечта самому вырастить поросенка, собрать всю родню, наделать колбасы. А то получается, что дедушка зря со мной возился. А это несправедливо.
И не зря говорю: были бы деньги, открыл бы в Екатеринбурге ресторан и назвал бы «Немец, перец, колбаса».
Но всё это земное.
А самое главное - наша душа.
В памяти у меня остались протоколы допроса дедушки, дело которого я просматривал в течение нескольких часов в КГБ г. Кемерово, где он был расстрелян в 1937 году, как враг народа. И копия свидетельства о рождении: Герман Пауль Юлиус Ноак, прусский подданный, родился во Владикавказе. Свидетельство о рождении подписал пастор лютеранского прихода г. Владикавказа Траифельд.
Судя по протоколам допроса, дедушка был достойный человек.
Золото тонет – гавно сверху плавает.
Мой дед был драгоценным металлом, уничтоженным системой. Не зря мне дано при рождении имя деда. Судьбы уготованной не знаю, но хотел бы отпущенное на земле время с честью носить имя деда. Разница моего поколения и его. По преданию семьи, дед говорил: «Безвинных не сажают». Я же говорю: и сажают, и убивают. Но я твердо верю, что на каждого из нас есть Божий план. Что душа наша не умирает. Об этом свидетельствую, ибо сам пережил состояние клинической смерти и сам видел свое тело с небес. В священном писании сказано: «Не бойся тех, кто может погубить тело, бойся тех, кто может погубить душу». Деда погубили, но душу его - нет. Дяде, арестованному вместе с ним, погубили, и тело и душу. Он, подписав донос на деда, повесился. Может, заставили. Но за то, чтобы душа не погибла, человек властен бороться. Дядя не боролся. Ну, Бог ему судья.
Был на заводе, где дед работал начальником проектно-конструкторского бюро азотно-тукового завода. Показали цеха, которые дед проектировал. Хотел встретиться со свидетелем того времени, работавшим на заводе тогда. Он не захотел! Ну, тоже - Бог ему судья. Был в музее, отдал фотографию деда для музея. Был рядом с тем местом, где находилась тюрьма, был на том месте, где расстреливали, то есть на месте гибели деда. Нужно бы памятник поставить, но это не в моих силах. Но в моих силах сказать и отвечать за это. Он не погиб ни по плоти, ни по духу. Есть его дочери, есть внуки. Они выросли, безусловно, достойными людьми, воспитаны в духе патриотизма, как дед и завещал.
Как все-таки тяжело такой материал писать, внутри все горит. Один протокол до допроса с пристрастием, другой после, где человек соглашается, что он работал в пользу десятка иностранных разведок, понимая, что с системой бороться бессмысленно. Вины моего деда, как личности, не вижу. Но есть коллективная вина нас, людей, желающих выстроить жизнь без Бога и за это наказанных. Причем все - и палачи и жертвы.
Господи! Молю тебя, прости нас неразумных.
Деда, как вы понимаете, я никогда в жизни не видел, знаю, что у него были научные публикации, что он был семьянин, что он не любил вечеринки, а предпочитал одиночество, как и его внук, пишущий эти строки.
Ну а теперь плавно переходим к бабушке, которая, наоборот, любила вечеринки. Она играла на гитаре, пела, плясала. На каждый случай у нее была частушка, прибаутка. Она тоже была, безусловно, достойной личностью: без мужа, женой «врага народа», она подняла обеих дочерей и воспитала. Наверное, в том, что я половину своей жизни был театральным работником, есть во многом ее вина, извините, но не люблю себя театрального. Но, к моему счастью, она меня не воспитывала.