За последние тридцать лет физиолого-химики и химико-физи-ологи бесчисленное множество раз указывали, что органический обмен веществ — это самое общее и характерное явление жизни;
господин Дюринг попросту перевел это утверждение на свой собственный элегантный и ясный язык. Но определять жизнь как органический обмен веществ — это значит определять жизнь как... жизнь; ибо органический обмен веществ или обмен веществ с пластически образующим схематизнрованием,—ведь это выражение, которое, в свою очередь, нуждается в объяснении жизнью, в объяснении различием между органическим и неорганическим, т. е. между живым и неживым. Давая такое объяснение, мы, следовательно, не двигаемся с места.
Обмен веществ как таковой существует и помимо жизни. В химии имеется ряд процессов, которые при достаточном притоке сырых материалов всегда снова порождают свои собственные условия, причем носителем процесса здесь является определенное тело. Пример этого представляет изготовление серной кислоты путем сжигания серы. При этом получается двуокись серы SO2, а когда к этому прибавляют водяные пары и азотную кислоту, то двуокись серы поглощает водород и кислород и превращается в серную кислоту Н2SО4.
НАТУРФИЛОСОФИЯ. ОРГАНИЧЕСКИЙ МИР. 81
Азотная кислота отдает при этом кислород и переходит в окись
азота; эта окись тотчас же поглощает из воздуха новый кислород и превращается в высшие окислы азота, но только для того, чтобы тотчас же снова отдать этот кислород двуокиси серы и снова проделать тот же самый процесс, так что теоретически достаточно бесконечно малого количества азотной кислоты, чтобы превратить неограниченную массу двуокиси серы, кислорода и воды в серную кислоту. Обмен веществ мы встречаем далее при прохождении жидкости через мертвые органические и даже неорганические перепонки и точно так же в искусственных клетках Траубе. Опять-таки оказывается, что с обменом веществ мы далеко не уйдем, ибо тот специфический обмен веществ, которым хотят объяснить жизнь, нуждается, в свою очередь, в объяснении через посредство жизни. Мы должны поэтому попробовать подойти к этому вопросу с другой стороны.
Жизнь есть форма существования белковых тел, и эта форма существования заключается по существу в постоянном самообновлении химических составных частей этих тел.
«Белковое тело» берется здесь в смысле современной химии,
охватывающей этим названием все тела, аналогичные по составу с обыкновенным белком и называемые еще иначе протеиновыми веществами. Название это неудачно, ибо обыкновенный белок представляется наименее живым, наиболее пассивным из всех родственных ему веществ: вместе с яичным желтком он представляет просто питательное вещество для развивающегося зародыша. Но пока наши сведения о химическом составе белковых тел еще так скудны, это дазвание, как более общее, все же лучше, чем все другие.
Повсюду, где имеется жизнь, мы находим, что она связана с белковым телом, и повсюду, где имеется белковое тело, не находящееся в процессе разложения, мы встречаем без исключения и явления жизни. Конечно, в живом организме необходима также наличность других химических соединений, чтобы вызвать характерные для этих жизненных явлений процессы диференцирования; но для жизни в чистом, в голом виде они не необходимы, если не говорить о том, что они служат пищей и превращаются в белки. Самые низшие известные нам живые существа представляют собой простые белковые комочки, а ведь они обнаруживают уже все существенные явления жизни.
Но в чем же заключаются эти жизненные явления, одинаково встречающиеся у всех живых существ? Прежде всего в том, что белковое тело извлекает из окружающей его среды другие подходящие
82 АНТИ-ДЮРИНГ. — ФИЛОСОФИЯ
вещества, ассимилирует их, между тем как другие, более старые части тела разлагаются и выделяются. И иные, не живые тела тоже изменяются, разлагаются или комбинируются в ходе естественного процесса; но при этом они перестают быть тем, чем они раньше были. Скала в процессе выветривания перестает быть скалой; металл, под влиянием процесса окисления, становится ржавчиной. Но то, что у мертвых тел является причиной их гибели, то у белков является основным условием существования. Лишь только в белковом теле прекращается это непрерывное превращение составных частей и постоянная смена питания и выделения, как прекращается и существование самого белкового тела, оно разлагается, т. е. умирает. Жизнь, форма бытия белкового тела заключается, следовательно, прежде всего в том, что последнее в каждое мгновение является и самим собою и в то же время чем-то другим, — и притом это происходит не в итоге процесса, которому оно подвергается извне, как это бывает с мертвыми телами. Напротив того, жизнь, обмен веществ, происходящий путем питания и выделения, есть протекающий сам по себе процесс, присущий, прирожденный своему носителю, белку, без которого не может быть жизни. А отсюда следует, что если химии удастся когда-нибудь создать искусственный белок, то белок этот должен будет обнаруживать — хотя бы самые ничтожные—явления жизни. Другой вопрос, удастся ли химии одновременно с этим открыть и подходящую пищу для этого белка.
Из обмена веществ, совершающегося путем питания и выделения, как из существенной функции белка, и из свойственной ему пластичности выводятся все прочие, простейшие факторы жизни:
раздражимость, заключающаяся уже во взаимодействии между белком и его пищей; сокращаемость, обнаруживающаяся уже на очень низкой ступени при пожирании пищи; способность расти, заключающая в себе, на низшей ступени, размножение путем деления; внутреннее движение, без которого не возможны ни пожирание, ни ассимиляция.
Конечно, наше определение жизни неудовлетворительно; ведь оно не только не обнимает всех явлений жизни, но, наоборот, ограничивается наиболее общими и простыми из них. Все определения имеют, с научной точки зрения, ничтожное значение. Чтобы знать действительно исчерпывающим образом, что такое жизнь, мы должны были бы перебрать все формы проявления ее, начиная с низшей и кончая высшей. Но практически подобные определения очень удобны, а иногда даже необходимы; повредить они не могут, если только не забывать присущих им недостатков.
НАТУРФИЛОСОФИЯ. ОРГАНИЧЕСКИЙ МИР. 83
Но вернемся к господину Дюрингу. Если в области земной биологии у него не все идет как следует, то он имеет зато утешение, спасаясь на свое звездное небо.
«Не только специальное устройство чувствующего органа, а весь обыкновенный мир приспособлен к тому, чтобы вызывать удовольствие и боль. Поэтому мы допускаем, что противоположность удовольствия и боли (и притом тем же точно способом, что у нас) является универсальной, выражаясь в различных мирах вселенной однородными по существу чувствами... Но это согласие обозначает не мало, ибо оно ключ к пониманию вселенной ощущений... благодаря этому субъективный космический мир для нас не на много более чужд, чем объективный. Состав обоих царств надо себе мыслить по согласному типу, и таким образом мы имеем начатки учения о сознании, имеющего более чем только земное значение».
Что означает пара-другая грубых ошибок в области земного естествознания для того, кто носит в своем кармане ключ к вселенной ощущений? Allons done!
IX. НРАВСТВЕННОСТЬ И ПРАВО. ВЕЧНЫЕ ИСТИНЫ.
Мы не станем цитировать образчиков той плоской оракульской
окрошки, той, по-просту, чуши, которую господин Дюринг преподносит на целых 50 страницах своим читателям как «основательную» науку об элементах сознания. Приведем лишь следующее место: «кто способен мыслить только при посредстве речи, тот еще никогда не испытал, что означает отвлеченное и подлинное мышление». Если так, то животные оказываются самыми отвлеченными и подлинными мыслителями, ибо их мышлению никогда не мешает назойливое вмешательство языка. Во всяком случае, что касается дюринговских мыслей и выражающего их языка, то ясно видно, как мало созданы эти мысли для какого-нибудь языка и как мало создан немецкий язык для этих мыслей.
Под конец нас выручает четвертый отдел, где мы там и сям находим не одну только расплывчатую болтовню, а кое-что уловимое о нравственности и праве. Здесь, в самом же начале, нас приглашают совершить путешествие на другие мировые тела; элементы морали должны «оказаться... согласными у всех вне-человеческих существ, у которых деятельный рассудок должен сознательно упорядочить инстинктивные проявления жизни... Впрочем, наш интерес к подобным выводам будет невелик... Кроме того, всегда благодетельно расширяет кругозор мысль, что на других мировых телах отдельная личность и коллективность должны исходить из схе-.мы, которая... не может противоречить или не соответствовать общей организации действующего согласно рассудку существа».
Если в данном случае, в виде исключения, применимость дю-ринговых истин ко всем другим возможным мирам выставляется уже в самом начале соответствующей главы, а не в конце ее, то для этого имеется достаточное основание. Раз только удастся установить применимость дюринговых представлений о морали и справедливости ко всем мирам, то тем легче расширить круг применимости их ко всем временам. Здесь дело опять-таки идет не о какой-нибудь безделице, а об окончательных истинах в последней инстанции.
НРАВСТВЕННОСТЬ И ПРАВО. ВЕЧНЫЕ ИСТИНЫ 85
Мир морали имеет «точно так же, как мир всеобщего знания, свои постоянные принципы и простые элементы», моральные принципы возвышаются «над историей и над теперешними различиями народных характеров... Отдельные истины, из которых в ходе развития образовалось более полное моральное сознание и, так сказать, совесть, могут, если они познаны до своих последних оснований, претендовать на такую же значимость и полносильность, как теории и применения математики. Настоящие истины вообще не изменчивы... так что вообще глупо представлять себе, будто правильность познания зависит от времени и от реальных перемен». Поэтому надежность строгого знания и достаточность обычного познания не позволяют нам в нормальном состоянии усомниться в абсолютной значимости принципов знания: «Уже само длительное сомнение есть болезненное состояние слабости и не что иное, как выражение дикой путаницы, которая иногда в систематическом сознании своего ничтожества старается принять видимость чего-то реального. В вопросах нравственности отрицание всеобщих основоначал цепляется за географическое и историческое многообразие нравов и принципов, и если признать вместе с ним неустранимую неизбежность нравственно дурного и злого, то тогда оно считает себя в праве выйти за пределы признания серьезной значимости и фактической действенности единообразных моральных побуждений. Этот разъедающий скептицизм, который направляется не против отдельных ложных учений, а против самой человеческой способности к сознательной моральности, приводит под конец к действительному ничто или даже к чему-то, что похуже простого нигилизма. Он льстит себя надеждой торжествовать легкую победу в диком хаосе ниспровергнутых им нравственных представлений и открыть широко дверь беспринципному произволу. Но он сильно ошибается, ибо достаточно простого указания на неизбежные блуждания разума в поисках истины, чтобы уже благодаря одной этой аналогии понять, что неизбежный факт погрешимости не исключает возможности достижения достоверности».