Случай самостоятельного хозяйствования, как выражается г. Дюринг, или же ведение хозяйств через управляющих за счет землевладельцев, как в действительности большею частью бывает в Германии,— этот случай ничего не меняет в существе дела. Если землевладелец затрачивает свой капитал и ведет хозяйство за собственный
228 АНТИ-ДЮРИНГ.—ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ
счет, то он, сверх земельной ренты, кладет в карман еще и прибыль на капитал, как это, само собой разумеется, и не может быть иначе при современном способе производства. И если г. Дюринг утверждает, что доселе не признавали необходимым мысленно разлагать ренту (следовало бы сказать—доход), которая возникает из самостоятельного хозяйствования, то это просто неверно и в лучшем случае доказывает опять-таки его собственное невежество. Например:
«Доход, добываемый трудом, называется рабочею платой; доход, получаемый при употреблении кем-либо капитала, называется прибылью... и, наконец, доход, получаемый исключительно с земли, называется рентою и принадлежит землевладельцу. Если эти различные доходы достаются разным лицам, то их легко различить; но если они сосредоточиваются в одном лице, то в обыденной речи их часто смешивают. Землевладелец, сам обрабатывающий часть своей земли, получает, за вычетом расходов на обработку, ренту землевладельца и прибыль арендатора; но сплошь да рядом случается, что он на обычном языке весь свой доход называет прибылью и смешивает, таким образом, прибыль с земельною рентою. Большинство наших североамериканских и вест-индских плантаторов находится в таком положении; многие из них сами обрабатывают свою землю, и мы редко слышим о ренте какой-либо плантации, а чаще всего о прибыли... Садовник, обрабатывающий собственноручно свой сад, сосредоточивает в своем лице землевладельца, арендатора и работника. Его продукт должен был бы ему выплатить ренту первого, прибыль второго и вознаграждение третьего; но обыкновенно все это считается трудовой платой, и рента и прибыль смешиваются таким образом с вознаграждением за труд».
Эти соображения находятся в 6-й главе I книги Адама Смита. Случай самостоятельного хозяйствования исследован, таким образом, уже сто лет назад, а потому сомнения и колебания, причиняющие г. Дюрингу так много хлопот, являются единственно результатом его неосведомленности.
В конце концов, его выводит из затруднения смелая уловка, а именно: доход арендатора, говорит он, основывается на эксплоатации «сельской рабочей силы», и поэтому он является очевидно «частью ренты», сокращающей «полную ренту», долженствовавшую, в сущности, попасть целиком в карман землевладельца. Благодаря этому, мы узнаем две вещи: во-первых, что арендатор «уменьшает» ренту землевладельца, и таким образом выходит, если согласиться с г. Дюрингом, что, наперекор общепринятому до сих пор взгляду,
ЕСТЕСТВЕННЫЕ ЗАКОНЫ ХОЗЯЙСТВА. ЗЕМЕЛЬНАЯ РЕНТА 229
не арендатор платит ренту землевладельцу, а наоборот, землевладелец выплачивает таковую арендатору — действительно, «совершенно своеобразный взгляд». Во-вторых, мы узнаем, наконец, что г. Дюринг подразумевает под земельной рентой, а именно — весь прибавочный продукт, добываемый эксплоатацией сельского труда в земледелии. Но так как этот прибавочный продукт в существующей политической экономии — за исключением нескольких вульгарных экономистов — распадается на земельную ренту и прибыль с капитала, то нам остается констатировать, что г. Дюринг и относительно земельной ренты «не разделяет общепринятого понимания».
Итак, земельная рента и прибыль от капитала, согласно г. Дюрингу, различаются между собою только тем, что первая возникает в земледелии, а вторая—в промышленности или торговле. К этому, стоящему ниже всякой критики и сбивчивому способу представления приходит неизбежно г. Дюринг. Мы видели, что он исходил из «истинного исторического понимания», по смыслу которого господство над землей основывается исключительно на господстве над людьми. Следовательно, в тех случаях, когда земля обрабатывается при помощи того или иного вида принудительного труда, остается излишек в продуктах для землевладельца, и этот излишек образует собою ренту, подобно тому как излишек продукта наемных рабочих в промышленности составляет прибыль на капитал. «Таким образом ясно, что земельная рента, везде и во всякое время, существует в значительных размерах там, где обработка земли производится помощью какой-либо формы принудительного труда». При таком представлении о ренте, как о совокупном прибавочном продукте, получаемом от земледелия, г. Дюрингу становятся поперек дороги, с одной стороны, прибыль английских арендаторов, а с другой, признанное всей классической экономией деление этого прибавочного продукта на земельную ренту и прибыль арендатора, т. е. настоящее и точное определение ренты. Что же делает г. Дюринг? Он прикидывается, будто бы ни словечка не знает о делении земельного прибавочного продукта на прибыль арендатора и земельную ренту, т. е. о теории ренты классической экономии, будто бы вопрос, что такое в сущности арендная прибыль, еще вовсе не ставился в политической экономии в таком определенном смысле и будто бы дело идет о каком-то неисследованном предмете, о котором, кроме чего-то кажущегося и сомнительного ничего не известно. И вот он, спасаясь от роковой Англии, где прибавочный продукт в земледелии, без всякого содействия со стороны какой-либо теоретической школы, безжалостно дробится на свои составные части, т. е. на земельную
230 АНТИ-ДЮРИНГ. — ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ
ренту и прибыль от капитала,— бросается в излюбленную им область действия прусского земского права, где самостоятельное хозяйствование процветает в наипатриархальнейшем виде, где «землевладелец под рентою подразумевает доходы с своего имения», где взгляды гг. юнкеров на ренту выступают с претензией на руководительство наукой и где, следовательно, г. Дюринг еще может надеяться как-нибудь проскользнуть со своей путаницей понятий о ренте и прибыли и даже найти поклонников его новейшего открытия, что не арендатор выплачивает земельную ренту собственнику, а напротив, собственник — арендатору.
X. ИЗ «КРИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ».
В заключение, бросим еще взгляд на «Критическую историю по-
литической экономии», на это «предприятие» г. Дюринга, не имеющее, по его словам, «предшественников». Может быть, здесь, наконец, мы встретимся с неоднократно обещанной окончательной и строжайшей научностью.
Г-н Дюринг придает огромное значение открытию, что «учение о хозяйстве» — это «вполне современное явление» (стр. 12).
Напомним, что Маркс в «Капитале», между прочим, говорит так: «политическая экономия..., собственно, как наука, появилась впервые в период мануфактуры», а в «Критике политической экономии», на странице 29: «классическая политическая экономия началась в Англии с Петти, во Франции с Буагильбера и завершилась в Англии — Рикардо, а во Франции — Сисмонди».
Г-н Дюринг следует указанному Марксом пути, но только у него
высшая ступень политической экономии начинается лишь с жалких образцов, созданных буржуазной наукой по окончании ее классического периода. И он торжествующе, в сознании своей полной правоты, восклицает в заключении своего вступления: «Это предприятие, по своим внешним выдающимся особенностям и по новизне значительной части своего содержания, не имеет вовсе предшественников, но еще в большей степени оно замечательно теми особенностями, которые я сумел придать его внутренним критическим взглядам и его общей точке зрения» (стр. 9). В сущности он мог бы и с внешней и с внутренней стороны назвать свое «предприятие» (промышленное выражение употреблено здесь удачно): «Единственный и его достояние».
Так как политическая экономия, с тех пор как сделалась достоянием истории, представляет собою в сущности не что иное, как научное рассмотрение экономических отношений периода капиталистического производства, то отдельные положения и теоремы этой науки могут встречаться у древне-греческих писателей лишь постольку, поскольку известные явления, вроде производства товаров,
232 АНТИ-ДЮРИНГ. — ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ
торговли, денег, капитала, приносящего проценты и т. д., оказываются общими для древнего мира и современного общества. Греки в своих случайных экскурсах в эту область науки обнаруживают такую же гениальность и оригинальность, как и во всех других областях. Поэтому их взгляды образуют исторически-теоретические исходные пункты современной науки. Теперь послушаем всемирно-исторического г. Дюринга.
«Что касается научной теории хозяйства древности, то, собственно (!), в ней нет ничего положительного, о чем бы стоило говорить» а невежественные средние века подают к тому (к тому, чтобы ничего не говорить!) еще гораздо менее повода. Но так как выставляемая тщательно напоказ видимость учености... исказила чистый характер современной науки, то для принятия к сведению должны быть приведены некоторые примеры». И г. Дюринг приводит примеры критики, которая действительно далека от «видимости учености».
Положение Аристотеля, состоящее в том, «что всякое благо имеет двоякое употребление — одно, свойственное самой вещи, как таковой, другое же не свойственное ей; так, например, сандалия может служить обувью и, в то же время, может быть обмененной на что-либо другое: и в том и в другом случае сандалия служит предметом для удовлетворения потребностей, так как, если кто-либо и променяет ее на что-нибудь необходимое ему, на деньги или пищу, все же употребит в дело сандалию, как сандалию, хотя и не соответственно ее настоящему назначению, ибо сандалия вовсе не предназначена для обмена»,— это положение, по мнению г. Дюринга, «не только выражено тривиальным и школьным образом», но те, которые в нем «находят установление различия между потребительной стоимостью и меновой стоимостью», «юмористически» забывают, что в «самоновейшее время» и в «наиболее передовой системе» — разумеется, системе г. Дюринга — с потребительной и меновой стоимостью раз навсегда покончено.