Лён небрежно прислонился к холке ближайшей статуи, скрестил руки на груди и задумался о своем, вампирьем. Я украдкой разглядывала его четко обрисованный профиль. Странный, непривычный тип красоты: спокойной, уверенной, начисто лишенной слащавого самолюбования. Она завораживала, как завораживает изысканная красота клинка – с изящной вязью гравировки на безупречно отточенном лезвии. Дорогого клинка, старинного, чьи верность и прочность многажды испытаны в деле, а невзрачные ножны лишь подчеркивают скрытую в них силу. Такой клинок не обнажают для потехи, но всегда держат наготове.
Лён, словно прочитав мои мысли, улыбнулся, глянул с прищуром:
– Ну что, довольна?
– Интересный у вас культ. Всюду волки, волки, волки. И обязательно белые. Это что, отражение борьбы двух противоположных начал? Мол, в каждом из нас сидит зверь, отрицательное начало…
– Ипостась, – серьезно поправил Лён. – И не обязательно отрицательная.
– А какая тогда отрицательная? Овечка?
– Овцы, – мрачно уточнил он. – Скопище тупых стадных животных, сметающих все на своем пути под предводительством этого… с рогами.
– Престарелого мужа Колины Незабудки из Медвежьего Лога? – предположила я.
– Его самого, – без тени иронии согласился вампир. – Или кто-нибудь столь же пустоголовый и одержимый жаждой власти.
– А что, ты его знаешь? – заинтересовалась я.
– Нет, полагаюсь на твои воспоминания.
Это прозвучало двусмысленно и непонятно, но выражаться иначе Лён, видимо, не умел. Я не рискнула уточнять и, отвернувшись, попыталась выколупать дымчатый топаз из зубастой оправы. Проще было отнять кость у настоящего волка. Но ведь вынимают же его иногда: пыль там стереть, отполировать. Лён не препятствовал тщательным поискам скрытой пружины, но, когда я вопросительно посмотрела на него, только рассмеялся и издевательски покачал головой. Его бдительная снисходительность начинала меня раздражать.
– Ладно, пошли отсюда, – буркнула я, поворачиваясь к выходу.
Вампир приблизился к алтарю, задумчиво огладил пальцами алмазные грани.
– Не хочешь попытать свои силы?
– Пусть их сначала попытает уборщица.
– А так? – Рывком сдернув плащ, Лён набросил его на алтарь. – Ну, давай.
– Что-то спина ноет.
– Попробуй, ты же хотела, – настаивал вампир, соблазнительно похлопывая ладонью по плащу.
– Уже не хочу.
– Да нет, я уверен, тебе будет интересно самой испытать....
– Лён, за кого ты меня принимаешь? – Перебила я, в упор глядя на вампира. – Я верю, что Круг не действует. Я верю, что ты им не пользовался. Не надо доказывать мне очевидное. Я не собираюсь пополнять коллекцию своих хворей острым радикулитом ради спокойствия Ковена Магов. Если у меня возникнут какие-нибудь сомнения относительно твоей честности, я их сразу выскажу, причем тебе первому. Но, Лён, скажи, как я могу доверять тебе, если ты сам мне не доверяешь?
Он не отвел глаз, и из них плеснули непонятные мне боль и ожесточение.
– Да, кстати о доверии. Тот кристалл, что ты потихоньку выломала из стены... Спрячь его, чтобы Старейшины не видели. Они очень не любят, когда я вожу в пещеру посторонних.
– Все-то ты заметишь, – раздосадованно фыркнула я. – Все, чего не надо. Не нужен мне твой кристалл. Общество твое – тем более. И память, на которую я взяла этот жалкий обломок, тоже лишний груз. Забирай ее, пожалуйста.
С этими словами я запустила кристаллом прямо ему в лоб. В последней фразе речь шла о памяти, предмете более легковесном, и Лён не успел поймать граненый камень размером с добрый огурец. Порезы на лице всегда сильно кровоточат, я совершенно об этом забыла и перепугалась до смерти, когда вампир, коротко и зло взвыв, схватился за лицо и алая кровь ручейками побежала сквозь пальцы. Кому из нас в данный момент было хуже, трудно сказать. Но если Лён в самом худшем случае лишился глаза, то я находилась в предынфарктном состоянии, именно это себе вообразив. Выбить глаз Повелителю Догевы, метнув в него краденым кристаллом, пусть даже нечаянно – только я могла вляпаться в подобную историю! Я представила, как со всей Догевы сбегаются вампиры, как они в ужасе толпятся у носилок, на которых лежит, душераздирающе постанывая, их обожаемый Повелитель, далеко не такой симпатичный, как прежде, и Старейшины, пораженные его скорбным обликом, указывают на меня трясущимися от праведного гнева перстами, а потом…
Душераздирающий стон вырвался у меня самой. Лён, поморщившись, отнял руку от лица, изучил окровавленную ладонь, достал из кармана скомканный белый платок и прижал его чуть повыше брови.
– Да ерунда, царапина, – неуверенно сказал он, прощупывая ранку через платок. – Вольха? Ты в порядке?
– Мне дурно, – умирающим голосом объявила я, оседая на пол. Забыв о платке, вампир бросился меня ловить. Успел он или нет, я не знаю, но в себя я пришла на его руках, каковые тут же оттолкнула. – Не прикасайся ко мне, обойдусь и без твоей помощи!
И вскочила, шарахнувшись в сторону. Лён остался сидеть, только повернул ко мне голову:
– Вольха, я не хотел тебя обидеть. Просто я никак не могу тебя раскусить… в переносном смысле.
– Не хватало еще в прямом! – Я посмотрела на Лёна, и мне стало смешно. Пристыженный взгляд, как у кота, снявшего сливки с молока и получившего скалкой по лбу. На одежде бурели подсыхающие пятна. – Очень больно?
– Я же говорю – царапина.
– Выходит, мне можно не извиняться?
– А за моральный ущерб? – хитро прищурился Лён.
– Отлично! Начинай, я слушаю.
– Ничего себе! Чуть не угробила, а еще и хамит, – возмутился вампир, вытирая пальцы платком. Честно говоря, я думала, что он их оближет.
– Ты первый начал!
– А что я такого сделал?
Препираясь и настаивая на сатисфакции, мы как-то незаметно помирились.
– Ну ладно, я не очень-то жалую людей, – наконец признался вампир. – О каком доверии может идти речь, если ежемесячно Стражи Границы вылавливают в осинниках до десятка подозрительных типов в кольчугах из осиновой коры, крест-накрест увешанных плетенками чеснока? Вряд ли они ходят в догевские леса по грибы. При чем тут, позвольте спросить, чеснок? Почему не лук, морковь или, скажем, репа? Странно, что никто еще не сообразил промышлять нас при помощи заточенных корневищ хрена, выкопанного в полнолуние черной бесхвостой собакой.
– И какое наказание предусматривается за издевательство над животными?
– Чеснок конфискуем. Вместе со штанами. И скатертью дорожка!
– Неудивительно, что о вас идет дурная слава, – заметила я.
– Смешно сказать, – продолжал справедливо негодующий Лён, – за все время существования Догевы на ее полях не взращено ни единой головки чеснока. И тем не менее мы экспортируем его в девять суверенных королевств! Через подставных лиц, конечно. Одна запоминающаяся плетенка, перевитая серебряной проволокой, возвращалась к нам четыре раза, пока не сгнила. А о круговороте кинжалов, крестов и девичьих слез в склянках можно написать целый трактат.
Вампир досадливо тряхнул головой и поморщился:
– И наоборот… Какие-то экзальтированные девицы… Обнаженные, толпами. Мол, испей меня, хочу жить вечно. На Стражей кидаются, предлагают неприличное. Ребята уже отказываются поодиночке дежурить – боязно.
– Придумываешь! – расхохоталась я.
– Ничуть.
Я тут же представила легион простоволосых, босоногих девиц, с пронзительными воплями настигающих запыхавшегося, затравленно озирающегося Лёна. На этом мое воображение не угомонилось и поместило меня в тройку лидеров, с сачком в руке.
– Не смешно, – вполголоса буркнул вампир.
– Ты о чем?
– Я говорю, Стражам не до смеха. Сражаться с женщинами как-то неприлично, удовлетворить их просьбы – нереально. Не понимают, истерички, что бессмертие – не бешенство, при укусах не передается.
– Обнаженные, говоришь? – задумчиво протянула я. – А вы их крапивой по ягодицам. Тоже целебная штука, иммунитет укрепляет. Покажи-ка мне свой лоб.
– Да брось, и так заживет.
– Ну, все-таки… ничего себе!
Под моим изумленным взглядом края раны потянулись друг к другу, как живые, порез быстро укорачивался, смыкая рассеченную кожу. Вскоре о бесследно исчезнувшей ранке напоминали только бурые потеки на лбу и левой щеке.
– И что, так всегда?
– Почти, – уклончиво ответил вампир, смачивая слюной платок и между разговором оттирая с лица засохшую кровь. – А что в этом необычного? Мне рассказывали о рыцаре, которому дракон откусил левую руку, после чего не погнушался проглотить ее вместе с железной перчаткой и шипастой булавой. Говорят, рыцарь отличался редкостной выдержкой и, воспользовавшись паузой, во время которой дракон сосредоточенно давился конечностью, отсек рукоеду голову. А может, чешуйчатый издох от несварения желудка. Как бы то ни было, за тридцать с лишним лет рыцарь успел привязаться к откушенной руке, и не пожалел сил и здоровья, извлекая ее из драконьего желудка. Быть может, он хотел засушить ее на память и подарить возлюбленной в знак нерушимости своей клятвы – дескать, рука в виде аванса, а там и сердце приложится, но кто-то, не шибко умный, посоветовал рыцарю обратиться к магу. На предмет приращения. Дело происходило зимой, и рыцарь, завернув изрядно потрепанную кисть в плат со льдом, почти две недели вез ее до ближайшего города. На одной из ночевок кисть украли, приняв за звонкую наличность. Отбежав достаточно далеко, воришка развернул платок и с диким воплем выкинул руку в прорубь. Спустя трое суток рука выплыла у мельничной запруды, до смерти напугав баб, полоскавших белье. Несколько часов подряд мельник с двумя добровольными подручными шарили баграми в запруде, отыскивая безрукое мертвое тело. Нашли целых две штуки, мужское и женское, в очень плохом состоянии. Осенний паводок смыл их с деревенского кладбища…