* * *
Хочу подчеркнуть: я здесь вовсе не спорю с политическим курсом грузинских властей. Хотите помочь заокеанским спонсорам оградить Россию санитарным кордоном - как говорится, без комментариев. История нас рассудит. Но нельзя, исходя из этих сугубо политиканских, сомнительных целей, лишать грузинских мальчиков возможности читать Толстого в подлиннике.
Это вопрос политической грамотности - различать между глубинными процессами и сиюминутной необходимостью. Есть актуальный пласт времени: тут стратегии, тактики, выгоды. Тут живут политические обиды, фантомные боли и комплексы. Тут можешь устраивать торговые войны, соединяться в какие-то коалиции, создавать натовский пояс вокруг российских границ, проводить нефтепровод в обход России. Это вещи ужасные, но в историческом плане сиюминутные, политиканские и, извините меня, исправляемые. Торговая война - сегодня она есть, завтра нет.
Но связь между народами живет в другом масштабе и диапазоне, на ином уровне исторической иерархии. Политиканству там не место. Там - память поколений, вековые напластования, традиции межнационального восприятия. Там - время истории. Там "дышат почва и судьба".
* * *
Можем сказать: ну и ладно. У нас есть своя нефть, обойдемся. Сегодня, в век глобализации, всем не до сантиментов. Нынче - как на всемирном футбольном чемпионате: мелькают народы, культуры, религии. Безлюбый мир не предполагает памяти поколений, патриархальной близости, соседской привязанности. Все заменяется чередой национальных контактов, калейдоскопом межгосударственных взаимодействий в глобальной перспективе.
Что отвечу? Не верю! Весь мировой политический опыт подсказывает, что мир не может регулироваться цинизмом, двойными стандартами, да бомбежками неугодных. Аморализм как этический принцип не может претендовать на всеобщее признание. Народы еще не утратили нравственного чувства, да и вряд ли когда-нибудь потеряют его.
Глобализму, хотим мы того или нет, должна соответствовать новая этика. Кто-то называет ее "абсолютной моралью", имея в виду такую мораль, с нормами которой согласились бы все. Другие говорят о всемирной отзывчивости. В любом случае прагматизму "мировой закулисы" и "войне цивилизаций" нужна нравственная альтернатива - и это не прекраснодушие, а необходимость. В прошлом веке стабильность мира держалась равновесием зла. В новом мире, который сейчас становится, народы просто вынуждены будут найти иные принципы взаимоотношений - не на противостоянии, не на высасывании, не на выбрасывании тех, кто вне стратегических интересов. Так можно было строить геополитику раньше. Теперь придется искать этический ответ на вызов глобализации.
Каким будет этот ответ, пока сказать трудно. Но уже сейчас ясно, что если не найдем способа внедрить такие этические постулаты, как любовь к иному (народу, цивилизации) в мироощущение политической элиты, мировой бойни не избежать.
В этой перспективе то, что было, - а я убежден, что и есть - между народами России и Грузии, это не прошлое, а скорее будущее: яркий пример межнациональных отношений, построенных не на выгоде, а на любви. Или "на выгоде любви", если уж формулировать новую этику в старых понятиях.
Мы смотрелись друг в друга любящим взглядом, не держа ни зла, ни обиды, и это нельзя сбросить в лету ни с Метехского, ни с Москворецкого моста!
* * *
- Эк-как тебя на пафос потянуло, - сказал друг, когда я поделился с ним такими мыслями. - Только не вздумай все это писать. Нынче такое читать не будут: теперь все пишут иронично, стебно, невсерьез. А кроме того, ведь и не было в наших русско-грузинских отношениях никакого пафоса. Вспомни-ка: это у государства был пафос насчет дружбы народов, а мы просто любили друг друга - грузины русских, русские грузин.
И я вспомнил. Вспомнил последний день той первой поездки в Тбилиси. Провели мы его с приятелем в аэропорту – два "молодых специалиста" в первой командировке. Уставшие, полные впечатлений, выполнившие труднейшее задание, но и погулявшие, поистратившиеся вдрызг. На обратный билет наскребли еле-еле, прибыли в аэропорт без копейки в кармане. Впрочем у Иосифа, моего напарника, все было рассчитано и расписано до секунды: зачем, рассуждал он, деньги, когда в самолете покормят, а там, в Москве доберемся. Родной все-таки город, не пропадем как-нибудь.
Но человек, как говорится, предполагает, а жизнь, особенно в Грузии - она порой так располагает, что и не знаешь, зачем тебе дана способность предполагать. Объявляют по радио: мол, воздушный лайнер задерживается. На два часа. Затем еще на два. Потом просят пассажиров не беспокоиться. Ну, мы-то, положим, не беспокоимся, но организм-то все-таки молодой. Начинает, как говорится, подсасывать. Вначале под ложечкой, затем поднимается сухость до горла, потом спускается в ноги, после чего снова наверх, легкое головокружение. Короче, когда через сутки, отлежав все бока на жестких скамейках, мы снова услышали по радио предложение подождать, я припомнил уже весь набор ощущений, знакомых по голодному военному детству. До предобморочного, конечно, еще не дошло, но окружающее пространство периодически смазывалось и плыло, потом восстанавливалось, однако все реже.
И тут, среди этих голодных наплывов, словно виденье, невесть откуда материализовалась странная фигура. Вся в черном, худющая, чуть скрюченная, да еще с помелом в руке. Она напоминала какое-то фантастическое существо из книжной иллюстрации, но кого именно, так и не вспомнил.
- Ребята, - сказало видение трескучим голосом, - идем!
Не очень соображая, что происходит, мы, разумеется, поднялись со своих мест, поплелись за странной женщиной. Вышли из здания аэропорта, куда-то заковыляли, пока не оказались у крошечного строения, которое она стала отпирать каким-то ржавым ключом. Потом скрылась в глубине, пошуршала, покряхтела и наконец снова опредметилась, держа в руках две бутылки боржоми с буханкой хлеба.
- Больше ничего нет, - пояснила она, сделав специфически грузинский жест для ясности.
С какой скоростью мы уплетали буханку, запивая водой, объяснять, полагаю, не надо. Жаль, не было представителей книги Гиннеса: рекорд по поеданию буханок взяли бы точно. А женщина смотрела и улыбалась.
- А то убираюсь тут, - пояснила она, - смотрю: второй день не едите...
С тех пор прошло без малого пятьдесят лет. Но тот вечер, ту грузинку-уборщицу, тот вкус боржоми с хлебом отпечатался на всю жизнь как одно из ярчайших переживаний. Даже не знаю, как его охарактеризовать: сказать, что ничего вкуснее никогда не ел? Это банально, да и дело не в том.
Где-то в Евангелии говорится: Бог больше ценит пожертвование не того, кто много имеет, а того, кто сам нуждается, делясь последним. И хотя мы не боги, но в этом отношении, думаю, точно созданы по образу и подобию. Потому что сколько уж я получал за жизнь ценнейших подарков, принимая и с радостью, и с признательностью – но такой горячей волны благодарности, истекающей прямо из сердца, как к той бедной грузинке, не испытывал, кажется, ни к кому. Так что и вправду: причем тут пафос. Просто любовь.
Рославлев, или Русские в 1812 году (глава VII)
Через час сверкнул вдали позлащенный крест Ивана великого, через несколько минут показались главы соборных храмов, и древняя столица, сердце, мать России — Москва, разостлалась широкой скатертью по необозримой равнине, усеянной обширными садами. Москва-река, извиваясь, текла посреди холмистых берегов своих; но бесчисленные барки, плоты и суда не пестрили ее гладкой поверхности; ветер не доносил до проезжающих отдаленный гул и невнятный, но исполненный жизни говор многолюдного города; по большим дорогам шумел и толпился народ; но Москва, как жертва, обреченная на заклание, была безмолвна. Изредка, кой-где, дымились трубы, и, как черный погребальный креп, густой туман висел над кровлями опустевших домов. Ах, скоро, скоро, кормилица России — Москва, скоро прольются по твоим осиротевшим улицам пламенные реки; святотатственная рука врагов сорвет крест с твоей соборной колокольни, разрушит стены священного Кремля, осквернит твои древние храмы; но русские всегда возлагали надежду на господа, и ты воскреснешь, Москва, как обновленное, младое солнце, ты снова взойдешь на небеса России; а враги твои... Ах! вы не воскреснете, несчастные жертвы властолюбия: воины, поседевшие в боях; юноши, краса и надежда Франции; вы не обнимете родных своих! Ваши кости, рассеянные по обширным полям нашим, запашутся сохою, и долго, долго изустная повесть об ужасной смерти вашей будет приводить в трепет каждого иноземца!