Многие психиатры, описавшие нам наблюдения над слабоумием, не занимались этим вопросом, не считая его важным. Тем больше значения можем мы придать свидетельству этих врачей, если неожиданно встретим у них ответ на интересующий нас вопрос. У лучших авторов психиатров (Гризингер, Бальярже, Фальре, Фовилль и пр.) сказано, что амнезия, касающаяся сначала лишь недавних фактов, затем распространяется на идеи, далее – на чувствования и привязанности и, наконец,– на поступки. Таким образом, отсюда мы имеем возможность вывести известный закон, для чего необходимо последовательно исследовать различные группы данных.
1) Наблюдение, показывающее, что упадок памяти раньше всего распространяется на последние факты, настолько всем известно, что мы в нем не видим противоречия обычным требованиям здравого смысла. Казалось бы, можно решить а рriori, что факты, наиболее поздние, и воспоминания, наиболее близкие к настоящему, представляются всего яснее и отчетливее; так мы и наблюдаем в нормальном состоянии. Но при самом начале слабоумия имеет место важное анатомическое расстройство: нервные клетки начинают перерождаться. Атрофирующиеся элементы не удерживают более новых впечатлений. Точнее можно сказать так: какая-либо новая модификация и образование новых ассоциаций совершаться более не могут, или по крайней мере сохраняются ненадолго. Анатомических условий стойкости и возбуждения изменений не хватает. Если появляется совсем новый факт, то он или вовсе не оказывает действия на нервные центры, или тотчас же из них исчезает[4]. Но изменения, глубоко запечатлевшиеся в нервных элементах в продолжение многих лет и притом удвоившие известную организацию, динамические ассоциации и группы ассоциаций, повторявшиеся сотню и тысячу раз, еще сохраняются, сильнее борются с разрушением. Этим и объясняется тот парадокс памяти, что новое для нее утрачивается ею раньше, чем старое.
2) Но вскоре начинается разрушение и той основы памяти, которая еще давала больному возможность жить умственно. Умственные приобретения (научные, артистические и профессиональные сведения, знание иностранных языков и пр.) постепенно теряются. Личные воспоминания исчезают в нисходящем порядке прошлого. В самом конце утрачиваются воспоминания детства. Даже во время сильного развития болезни иногда вспоминаются случаи из ранних лет жизни, песенки, любимые в детстве, и т. п. Часто наблюдается, что слабоумные забывают большую часть слов родного языка. Некоторые выражения иногда припоминаются ими, но в большинстве случаев они автоматически употребляют сохранившийся у них небольшой запас слов (Гризингер, Бальярже). Анатомической причиной подобного умственного разложения служит атрофия, которая сначала действует на корковое, а затем и на белое вещество головного мозга, производя жировое и атероматозное перерождение нервных клеток, нервных волокон и капилляров мозга.
3) Лучшие наблюдатели заметили, что «аффективные способности исчезают гораздо медленнее, чем умственные». Сразу может удивить то, что такие неясные состояния, как чув'ствования, являются более устойчивыми, чем идеи и вообще умственные состояния. Но, подумав, мы придем к заключению, что именно чувствование-то и есть нечто самое глубокое, самое скрытое и вместе с тем самое живучее. Наши чувствования составляют нас самих; когда амнезия поражает наши чувствования, мы утрачиваем память о самих себе. Следовательно, ничего нелогичного не заключается в том, что такая амнезия имеет место только б то время, когда разрушение умственной жизни доходит до высшей степени и личность человека как бы распадается.
4) Всего дольше остаются такие приобретения памяти, которые почти совершенно организовались, как, например, повседневная рутина человека, его привычки, имеющиеся у него с давних пор. Многие слабоумные еще в состоянии не обращаться к посторонней помощи для того, чтобы встать утром и одеться, в свое время принять пищу и лечь спать, наконец, исполнять разные ручные работы, играть в карты и другие игры, иногда с необыкновенной ловкостью,– все это тогда, когда уже навсегда совершенно исчезли и рассудок, и воля, и привязанности. Эта автоматическая деятельность, требующая лишь минимума сознательной памяти, представляет ту низшую форму проявлений памяти вообще, для которой необходимы лишь мозговые узлы, продолговатый мозг и спинной мозг.
Таким образом, постепенное уничтожение памяти имеет свой логический ход, подчиняется закону. Память теряется постепенно, начиная с неустойчивого и кончая стойким. Сначала разрушение касается недавних воспоминаний, которые, как плохо запечатлевшиеся в нервных элементах, редко оживляющиеся, а потому слабо ассоциированные с другими состояниями памяти, имеют организацию, находящуюся на самой низкой ступени развития. Заканчивается этот процесс памятью чувственною, инстинктивною, глубоко лежащею в организме, составляющею как бы часть его или даже весь организм, памятью, которая отличается самой высокой организацией. От начала и до конца течение амнезии, регулируемое природою вещей, идет по линии наименьшего сопротивления или наименьшей организации. Следовательно, патология убеждает нас в правоте сказанного нами относительно памяти: «Она представляет процесс организации в его различных степенях, заключенных между двумя крайними пределами: новым состоянием и органическим запечатлением».
Приведенный выше закон, который можно называть законом обратного развития памяти, вытекает, как мне кажется, из фактов и является уму сам собою.
Если память при разрушении всегда идет по указанному нами пути, то при своем восстановлении необходимо избирает противоположный путь: формы памяти, утрачиваемые последними, в таком случае восстанавливаются первыми, так как они отличаются самой большой стойкостью, и оживление их должно произойти в восходящем порядке.
«Недавно в России наблюдали, что один знаменитый астроном мало-помалу утрачивал память сначала относительно фактов, бывших недавно, затем – фактов текущего года, далее – нескольких последних лет и т. д.; эта потеря памяти все увеличивалась, и, наконец, больной сохранил воспоминания лишь о детстве. Думали, что он погиб совершенно. Но вдруг болезнь перестала развиваться, и началось восстановление памяти, в обратном прежнему порядке: сначала явились воспоминания юности, потом – зрелого возраста, затем – воспоминания о событиях недавних; наконец – о вчерашнем дне. Память этого субъекта восстановилась вполне незадолго до его смерти.
Теперь приведем наблюдение, еще более обстоятельное. Оно велось с часу на час. Я выписываю большую его часть.
«Сначала я должен сказать о некоторых подробностях, которые сами по себе не особенно важны, но которые тем не менее должны быть известны, так как соединены с замечательным явлением. В последние дни ноября один офицер нашего полка сапогом натер себе левую ногу. 30 ноября он поехал в Версаль, чтобы повидать там своего брата. В Версале он обедал, в тот же вечер возвратился в Париж и дома нашел письмо от своего отца.
«Переходим теперь к самому факту. 1 декабря офицер этот во время езды в манеже упал вместе с лошадью на правый бок, сильно ударившись при этом правым теменем. После падения было легкое обморочное состояние. Придя в себя, он снова сел на лошадь, «чтобы рассеять следы оглушения», и упражнялся в верховой езде три часа, причем делал все совершенно правильно и только по временам обращался к конюху: «Я точно сейчас только проснулся. Что со мною было?» Потом его привели домой.
«Так как я жил в одном с ним доме, то был тотчас же приглашен к больному. Он встал мне навстречу, узнал меня, поздоровался, как всегда, и сказал: «Я точно сейчас только проснулся. Что со мною было?» Он разговаривал без всякого труда, правильно отвечал на многие вопросы и чувствовал лишь тяжесть в голове.
«Но несмотря на мои расспросы, а также – конюха и слуги, он вовсе не мог вспомнить ни того, как он натер ногу, ни своей поездки в Версаль, ни того, как он утром уходил из дому, ни своих приказаний слуге при уходе в манеж, ни падения там, ничего того, что случилось затем. Но он прекрасно узнавал всех, называл по именам, помнил, что сам он офицер, что тогда-то ему придется дежурить и т. д.
Всякий раз, как я входил к нему (а я навещал его ежечасно). ему казалось, что я у него впервые в этот день. Он не помнил вовсе моих предписаний, несмотря на то что они приводились им в исполнение (ножные ванны, растиранья и пр.). Таким образом, для него не существовало ничего, кроме данного момента».
«Спустя 6 часов после случая в манеже пульс стал подниматься, и больной вспомнил то, что ему говорили множество раз, а именно свое падение с лошади.
8 часов спустя пульс еще поднялся, и больней вспомнил, что я у него уже был сегодня один раз.
Через 27г часа еще пульс сделался нормальным. Больной помнит уже все, что ему говорили. Теперь он вспомнил, что на днях натер себе ногу, и начинает припоминать, что накануне ездил в Версаль; но в этом он еще сомневается и говорит, что охотно поверил бы, если бы его стали уверять в противном. Память мало-помалу восстанавливалась, и вечером больной ясно припомнил, что действительно был в Версале. Но дальше восстановление памяти в этот день не пошло. Больной лег спать, не припоминая вовсе того, как проводил он время в Версале, как возвратился оттуда, и как нашел письмо от отца.
2-го декабря, проведя ночь спокойной, больной сейчас же после пробуждения припомнил, что делал в Версале, как возвратился в Париж, и как получил письмо отца. Но все, происшедшее 1-го декабря, до сих пор больной не может вспомнить сам, а знает об этом только от свидетелей.
Эта потеря памяти, как говорят математики, была обратно пропорциональна времени, прошедшему между действиями и моментом падения, восстановление же памяти совершалось в известном порядке, идя от самых дальних до самых близких событий».