Для этого нужно напряжение материальных сил страны, нужны средства, которые будут испрошены у вас, посланных сюда страной для ее успокоения и упрочения ее могущества.
От наличия средств зависит, очевидно, осуществление всех реформ и разрешение вопроса о последовательности их проведения в жизнь. Поэтому подсчет средств, которыми располагает государство, является работой не только основною, но и самой срочною. Вам придется вследствие сего неминуемо обратиться в первую очередь к обсуждению внесенной в Государственную Думу государственной росписи и при этом считаться, конечно, с неизбежностью сохранять бюджетное равновесие как основу воссоздания русского кредита.
Со своей стороны правительство употребит все усилия, чтобы облегчить работу законодательных учреждений и осуществить на деле мероприятия, которые, пройдя через Государственную Думу и Государственный Совет, и получив утверждение Государя Императора, несомненно восстановят порядок и укрепят прочный, правовой уклад, соответствующий русскому народному самосознанию.
В этом отношении Монаршая воля неоднократно являла доказательство того, насколько Верховная власть, несмотря на встреченные ею на пути чрезвычайные трудности, дорожит самыми основаниями законодательного порядка, вновь установленного в стране и определившего пределы высочайше дарованного ей представительного строя.
Проявление Царской власти во все времена показывало также воочию народу, что историческая самодержавная власть и свободная воля Монарха являются драгоценнейшим достоянием русской государственности, так как единственно эта власть и эта Воля, создав существующие установления и охраняя их, призвана, в минуты потрясений и опасности для государства, к спасению России и обращению ее на путь порядка и исторической правды».
Цицерон
Речь против Верреса
отрывки
[Веррес, ставленник аристократии, в бытность свою наместником в Сицилии ограбил и разорил сицилийцев. Цицерон в 70 г. выступил защитником прав сицилийцев и в ряде речей разгромил Верреса.]
Вступление
Вижу, я судьи, ни у кого нет сомнения в том, что Веррес на глазах у всех ограбил в Сицилии все здания - как священные, так и мирские, как частные, так и общественные, и что, совершая всякого рода воровство и грабеж, он не только не чувствовал страха перед богами, но даже не скрывал свои преступления. Однако против меня выставляется особого рода защита, пышная и великолепная: мне следует заранее обдумать, судьи, какими средствами отразить ее. Дело ставят так, что провинция Сицилия благодаря его доблести и исключительной бдительности в смутные и тревожные времена была сохранена в безопасности от беглых рабов и вообще от опасностей войны. Что мне делать, судьи? На чем мне сосредоточить основу моего обвинения? Куда обратиться? Всем моим натискам противопоставляется, словно какой-то барьер, эта слава хорошего полководца. Я знаю этот прием, вижу, в каком пункте будет торжествовать Гортензий [Известный римский оратор, противник Цицерона, защищавший Верреса.]. Он опишет опасность войны, трудные времена государства, недостаток в командирах, затем станет умолять вас, а далее выставит якобы справедливое требование, чтобы вы не дозволили сицилийцам их показаниями отнять такого главнокомандующего у римского народа, чтобы по вашей воле обвинение в алчности не затмило его славу хорошего полководца.
Цицерон
Ораторское описание казни римского гражданина
162. Так на самой площади Мессаны [Теперь Мессина в Сицилии.] секли розгами римского гражданина [Гражданина Гавия.] судьи; но среди страданий и свиста розог не было слышно ни единого стона, ни единого слова этого несчастного, кроме лишь слов: "Я римский гражданин!" [По римскому праву запрещалось наказывать гражданина без суда.] Этим заявлением о своем гражданстве он думал избавиться от всех ударов и от всех мучений; но он не только не добился того, чтобы умерилась сила розог, - нет, в то время как он умолял и все чаще и чаще указывал на свое гражданство, готовили крест, - да, крест для этого несчастного и замученного человека, который раньше и не видел никогда этого поганого орудия.
163. О сладкое имя свободы! О исключительное право, связанное с нашим гражданством!.. О трибунская власть, которую так сильно желал римский плебс и которую, наконец, ему возвратили! Неужели все это настолько отошло на задний план, что связанного римского гражданина в провинции римского народа, на площади союзного города подвергает бичеванию тот, кто своими фасцами и секирами [Атрибуты власти римского консула.] был обязан благодеянию римского народа?
Цицерон
Первая речь против Катилины.
Вступление 1-6
(1) Когда ж, наконец, перестанешь ты, Катилина, злоупотреблять нашим терпеньем?! Где предел необузданных дерзостей твоих выступлений?! Неужели на тебя не произвели никакого впечатления ни военная охрана Палатина [Один из холмов в Риме.], ни ночные патрули по всему городу, ни страх народа, ни многолюдное собрание благонамеренных граждан, ни это неприступное место заседания сената, ни, наконец, выражение лиц здесь присутствующих?! Разве не чувствуешь, что все твои планы раскрыты? Разве не видишь: заговор твой тем, что о нем знают, посажен уже на цепь, связанный по рукам и ногам?! Что ты делал прошлою ночью, что накануне, где ты был, кого созывал, какие решения принял, кому из нас, думаешь ты, все это неизвестно?
(2) О времена, о нравы! Сенат отлично все знает, консул видит, а он все еще жив! Жив? Мало того, он является в сенат, желает быть участником в обсуждении государственных дел; он взором своим намечает и предназначает к смерти из нас то одного, то другого. А мы - подумаешь, храбрые люди! - воображаем, что все делаем для спасения государства, если стараемся уклониться от безумных его выходок, от его покушений! На смерть тебя, Катилина, давно уже нужно отправить приказом консула, на твою голову обратить эту гибель, которую ты замышляешь против нас.
(3) Была, была некогда в нашем государстве такая славная доблесть, что люди решительные дерзали укрощать вредного гражданина более суровыми мерами, чем самого жестокого врага. И сейчас, Катилина, есть у нас против тебя сенатское постановление огромной силы и важности; государство имеет мудрое предуказание сената; мы, мы, говорю открыто, мы, консулы, медлим!
Вот уж двадцать дней мы терпим, что затупляется меч воли сената. Его решение, правда, еще в протоколах, подобно мечу, вложенному в ножны. В силу этого решения, Каталина, полагалось, чтобы ты немедленно был казнен. Но ты еще жив, и жив не для того, чтобы отказаться от своей дерзости, но чтобы ее еще увеличить. Хочу, отцы сенаторы, быть снисходительным; я хочу в такие опасные моменты для государства не терять и присутствия духа; но я уже сам обвиняю себя в бездействии и в непригодности. Лагерь врагов стоит уже в Италии против республики в ущельях Этрурии; со дня на день растет число неприятелей; а начальника этого лагеря, вождя этих врагов мы видим внутри наших стен и даже в самом сенате; он тут, внутри, каждый день измышляет какой-либо гибельный план против республики. Если бы я приказал, Каталина, тебя схватить, казнил бы тебя, то я мог бы бояться, что все хорошие граждане скажут, что сделал я это слишком поздно, а не того, чтоб кто-либо упрекнул меня в излишней жестокости. Но то, что нужно было давно уже сделать, я все еще не решаюсь сделать по вполне основательной причине. Я только тогда отправлю тебя на казнь, когда не будет ни одного столь негодного, столь низкого, столь похожего на тебя, который бы не согласился, что это сделано совершенно законно. Но пока найдется хоть один человек, который решится тебя защищать, ты будешь жить, будешь жить так, как живешь сейчас, весь под надзором многочисленной, крепкой охраны, так, чтобы ты даже пальцем не смог шевельнуть против государства. Сотни глаз и ушей будут следить за тобой, как они делали это и до сих пор, - а ты этого даже и не замечаешь!
Речь Отчизны
Ужас и отвращение к тебе питает наша общая мать - родина, давно уже свыклась она с мыслью, что ты только и мечтаешь о ее гибели; неужели же ты не устыдишься ее авторитета, не подчинишься ее суду, не убоишься ее силы? Отчизна обращается к тебе, Катилина, и, как бы молча, так говорит: "В течение нескольких уже лет ни одного преступления не было совершено без твоего участия; ни одного гнусного злодеяния не обошлось без тебя: одному тебе безнаказанно сходили с рук частые убийства граждан, притеснения и ограбления союзников; у тебя хватало смелости не только пренебрежительно относиться к законам и судам, но даже дерзко попирать их. Те давние твои поступки, хотя с ними и не следовало мириться, я все-таки, как могла, переносила; но теперь я более не намерена переносить, чтобы по вине тебя одного я вся пребывала в непрестанном трепете, чтобы при малейшем шорохе передо мной не вставал грозный призрак Каталины, чтобы, наконец, у всех создавалось впечатление, что никакой злой умысел против меня не может осуществиться без твоего преступного участия. Поэтому уходи и избавь меня от этого страха: если он основателен, чтобы он не давил меня своей тяжестью; если же ложен, чтобы я, наконец, когда-нибудь перестала испытывать чувство беспокойства.
Отрывок из второй речи. Характеристика сторонников Катилины
Прежде всего, квириты [Римские граждане.], я постараюсь выяснить перед вами, из какого сорта людей составились знаменитые катилинарские полчища; а затем в дальнейшей своей речи каждой группе в отдельности преподам, насколько сумею, полезный совет. Первая партия состоит из людей, которые, несмотря на огромные долги, все еще владеют довольно большими поместьями; из привязанности к ним они никак не могут разделаться с долгами. По внешнему положению в обществе это люди весьма приличные, что обусловливается их солидными средствами, но стремления их и действия до крайности постыдны. Ты владеешь колоссальным количеством земли, домов, серебра, челяди и прочего добра, а ты все еще не решаешься урезать часть своей собственности и тем поднять свой кредит? Чего же ты, собственно, ждешь? Войны, что ли? Так неужели ты думаешь, что при общей разрухе твои поместья останутся неприкосновенными? Или тебя соблазняет обещание составить заново списки долгов? Ошибаются те, кто ждет их от Каталины; вот моею милостью так действительно будут опубликованы новые списки, но только... аукционные, так как другого способа спасти крупных землевладельцев от банкротства не существует. Если бы они соблаговолили прибегнуть к этой мере своевременно, а не старались бы покрывать проценты (что совершенно нелепо) доходами со своих поместий, мы имели бы в них более зажиточных и более надежных граждан. Поэтому этих людей, по-моему, бояться нисколько не следует, так как их легко заставить отказаться от их взглядов; если же они будут упорно настаивать на своем, они, мне кажется, скорей государство проклянут, чем в руки оружие возьмут. Вторая партия состоит из людей, обремененных долгами, но мечтающих о владычестве; они стремятся завладеть верховной властью и надеются революционным путем достичь почетных должностей, в получении которых при спокойном ходе событий они отчаялись. Им, как и всем остальным, очевидно, придется дать одно и то же наставление: пусть они бросят надежду получить то, к чему стремятся; пусть затвердят себе, что прежде всего я сам не дремлю, неотлучно нахожусь на своем посту и не спускаю глаз с государства; что, кроме того, велико одушевление благонамеренных граждан, крепко их согласие и многочисленна их партия, к тому же значительны военные силы; что, наконец, бессмертные боги непосредственно сами окажут помощь нашему непобедимому народу, славнейшей державе и процветающему городу в борьбе против чудовищного, преступного насилия. Но предположим, что они уже достигли того, к чему они стремятся в своем диком безумии; неужели они надеются, что в городе, покрытом грудами пепла, залитом потоками крови своих сограждан, они действительно сделаются консулами, диктаторами или даже царями? Они не понимают, что и при осуществлении их заветного желания им пришлось бы уступить свое место какому-нибудь беглому рабу или гладиатору.