В юные годы он приступил к прославлению битв наших с кимврами, и самому Гаю Марию нашему славному, который, казалось, не очень был склонен к этим наукам, был он приятен.
(20) Ведь никто не является музам настолько враждебным, чтобы не позволить охотно стихам быть на все времена глашатаем подвигов, им совершенных. Когда кто-то спросил Фемистокла, славнейшего между афинян, чью рецитацию, чьи песни слушает он охотней всего, говорят, он ответил: "Того, кто лучше всего прославляет мои деяния". Поэтому также и Марий особенно благоволил к Люцию Плоцию (Плоций Галл - первый римский ритор, который перешел при обучении риторике с греческого языка на латинский.), так как считал, что его дарованием его, Мария, личные подвиги могут прославиться.
(21) Война с Митридатом, большая и тяжкая, веденная с большой переменою счастья на суше и на море, вся им описана. Эти книги служат к славе не только Лукулла, храбрейшего и славнейшего человека, они блеском покрыли и народа римского имя: римский народ под командой Лукулла открыл для всех Понт [Черное море.], издревле хранимый и силой могучих царей и природою места; римский народ с тем же вождем своим малочисленным войском разбил бесчисленно грозные толпы армян...
(22) Дорог был Сципиону Старшему наш Энний – такой поэт, что мраморный бюст его, полагают, поставлен даже на самой гробнице Сципионов. А ведь его похвалами не только тот, кого он восхвалял, но прославлялся и сам народ римский. До небес восхваляет певец Катона, вот его прадеда: этим самым и римский народ к своим подвигам прибавляет себе великую честь и славу. Наконец, все эти Максимы, все Марцеллы и Фульвии восхваляются не без того, чтобы и мы все получили известную долю их славы.
X. И вот того, кто раньше все это делал, родом из Рудий [Город в Италии (в Лукании).], наши предки приняли как своего полноправного гражданина; неужели же мы этого жителя Гераклеи [Греческая колония.], столь желанного многим общинам, в нашем государстве утвержденного по точному смыслу закона, - неужели мы извергнем его из числа наших граждан?
(23) Если ж кто может подумать, что меньшая польза от славы, когда написано это по-гречески, а не по-латыни, сильно он ошибается, потому что по-гречески читают почти на всем свете, язык же латинский распространен в своих лишь пределах, небольших, как вы знаете. Поэтому, если те подвиги, которые мы совершили, включают в себя весь земной шар, мы должны желать, чтобы вместе с оружием наших отрядов проникли туда и слава о нас и молва. Ведь это не только гордость для тех народов, о подвигах коих пишутся эти поэмы, но также, конечно, и тем, кто ради славы жизнью своей рискует, это служит огромным для них поощрением подвергаться и опасностям всем и трудам.
(24) Как много имел, говорят, при себе Александр, прозванный нами Великим, тех, кто мог описать его подвиги! Однако и он, когда стоял у могилы Ахилла, воскликнул: "О счастливейший юноша! Глашатаем славы твоей был ведь Гомер!" И правда: ведь не существуй Илиады, тот же холм, который покрыл его тело, похоронил бы и имя его. Как? А разве наш Великий, Помпей наш, доблесть которого равна его счастью, разве он Феофана из Митилены за то, что он описал его подвиги [Феофан из Митилены - греческий историк.], не одарил на собрании правом гражданства; и наши храбрые воины, пусть люди простые, пусть простые солдаты, как бы участники в его славе, громким криком не одобрили это решенье? (25) Так что же? Выходит, что если бы Архий в силу законов не имел уж полных гражданских прав, он не мог бы добиться и их получить от кого-нибудь из наших полномочных вождей? Пожалуй, поверишь, что Сулла, одарявший такими правами всяких испанцев и галлов, в этой просьбе ему отказал бы! И это тот самый Сулла, которого мы как-то видали среди собрания граждан, когда какой-то плохой поэт, каких тысячи, ему подал прошение с покорною просьбою, написав лишь одну эпиграмму (Эпиграммой называлось коротенькое стихотворение, обычно хвалебного характера или сатирическое.) элегическим дистихом; он тотчас велел дать награду ему из тех вещей, которые как добыча шли на продажу, с одним только условием: чтобы больше уж он ничего не писал. Такой человек, который счел нужным наградить болтливое рвенье плохого поэта, неужели он не наградил бы, как должно, таланта нашего Архия, достоинства его произведений, его многогранности? (26) А затем, неужели же Архий не мог добиться этого – лично ли, или через Лукуллов - от Квинта Метелла Пия, столь близкого себе человека, который многих одарил правами гражданства; особенно от того, которому так сильно хотелось, чтобы писалось об его подвигах, что он склонял свой слух даже к поэтам, рожденным в Кордубе [Поэтов и ораторов из Испании не раз осмеивают и Цицерон и Гораций ("Оды", II, 20, 19; "Послания", I, 20, 13).], с их тягучим каким-то и чуждым для нас произношением.
Цицерон.
Из трактата «Об ораторе»
Образ судебно-политического оратора
I.20. А мое мнение таково, что никто не может быть во всех отношениях совершенным оратором, если он не изучит всех важнейших предметов и наук. На самом деле, речь должна быть пышным плодом знания предмета; если же оратор не усвоит и не познает предмета своей речи, то словесная форма такой речи представляется пустой и чуть ли не детской болтовней.
48. Ведь если кто определяет оратора как такого человека, который может говорить содержательно, выступая только при постановке и ведении судебной тяжбы, или перед народом, или в сенате, то даже при таком определении он должен приписать оратору и признать за ним много достоинств. Дело в том, что без значительной опытности в общественных делах всякого рода, без знания законов, обычаев и права, без знакомства с человеческой природой и с характерами он и в этой области не может действовать с достаточной ловкостью и твердостью. А кто приобретает себе только эти познания, без которых никто не может в судебных делах правильно отстаивать даже самые незначительные позиции, такому человеку может ли быть чужд какой-нибудь вопрос высшего знания? Если же сила оратора заключается только в умении говорить стройно, изящно и содержательно, то я спрошу вас: каким образом он может достигнуть этого умения без того знания, в котором вы ему отказываете? Искусство слова немыслимо, если говорящий вполне не усвоил себе избранного содержания.
[ 49-50. Изящное изложение некоторых философов (примеры) следует отнести к их ораторским способностям.]
XII. Итак, в чем же разница? Как определить различие между пышностью и полнотой речи названных мною писателей и сухостью тех, которые не обладают этим разнообразием и изысканностью выражения? Различие, конечно, будет одно: люди, владеющие даром слова, приносят нечто свое собственное, именно речь стройную, изящную и носящую на себе печать известной художественности и отделки. Но такая речь, если она не имеет содержания, усвоенного и познанного оратором, - или не настоящая речь, или же должна быть всеобщим посмешищем.
51.В самом деле, что может быть так нелепо, как пустой звон фраз, хоть бы даже самых отборных и изящных, но не основанных на какой бы то ни было мысли или знании? Стало быть, если любой вопрос, из какого бы то ни было искусства, в каком угодно роде, оратор только изучит, как дело своего клиента, то изложит его лучше и изящнее, нежели сам изобретатель и мастер этого дела.
52. Конечно, если кто выскажет такое мнение, что есть особенные, свойственные одним ораторам мысли, вопросы и известный круг познаний, ограниченный пределами суда, то я соглашусь, что наша речь, действительно, чаще вращается в этой области; но все же именно в сфере этих самых вопросов есть очень много такого, чего сами учителя, так называемые риторы, не преподают да и не знают.
53. Кому, например, не известно, что сила оратора всего больше обнаруживается в умении возбуждать в слушателях гнев, ненависть или скорбь и от этих эффектов склонять их обратно к мягкости и милосердию? А если кто вполне не проник в души человеческие в их своеобразии по личностям, не постиг тех причин, благодаря которым люди возбуждаются или снова успокаиваются, тот своей речью не сможет достигнуть желаемой цели.
54. Вся эта область считается достоянием философа, и мой совет оратору - против этого никогда не спорить; он и уступит им это знание, потому что они пожелали работать только в этой области, но обработку его словесного выражения, хоть оно без этого научного содержания представляет нуль, он объявит своею собственностью: ведь именно эта сторона, как я уже не раз говорил, составляет неотъемлемое достояние оратора, т. е. речь веская, изящная, приноровленная к понятиям слушателей и их образу мыслей.
XIII. 55. Что об этих предметах писали Аристотель и Феофраст [Известный греческий ученый, ученик и преемник Аристотеля.], этого я не отрицаю. Но смотри, Сцевола (Квинт Муций Сцевола, юрист и государственный деятель – одно из действующих лиц диалога.), не служит ли это полным подтверждением моих слов? Ведь то, что у них есть общего с оратором, я не заимствую у них: они сами свои собственные исследования об этих предметах признают достоянием ораторов. Поэтому все прочие свои книги они называют по имени своей науки, а эти они и озаглавливают и обозначают названием риторических.
56. На самом деле, если в развитии речи они нападут на так называемые общие места – что случается очень часто, - где придется говорить о бессмертных богах, о благочестии, о согласии, о дружбе, об общечеловеческом праве, о чувстве справедливости, о воздержанности, о величии души и вообще о всяких добродетелях, - все гимназии и все школы философов, я уверен, поднимут крик, что все это их собственность, что это вовсе не касается оратора.
57. Я готов разрешить им толковать о всех этих предметах где-нибудь в уголке ради препровождения времени, но оратору я предоставляю те же самые вопросы, о которых они рассуждают каким-то сухим и безжизненным языком, развивать со всей возможной приятностью и вескостью. Такой взгляд я высказывал самим философам, споря с ними в свою бытность в Афинах. Вынуждал меня к этому наш М. Марцелл, теперь курульный эдил [Государственная должность; обязанностью этого магистрата был надзор за торговлей и устройством игр.], который, без сомнения, присутствовал бы при нашей теперешней беседе, если бы не был занят устройством игр: он уже и тогда, при всей своей молодости, удивительно как был предан этого рода занятиям.