Определяющую роль в переводе играл субститутивный переводческий подход. Субституция применяется в случае, когда элемент структуры оригинального текста, обладающий смысловыми или формальными особенностями, но являющийся носителем значения, общего как минимум для двух языков, нельзя сохранить, о нем можно только сообщить [Levý: Umění překladu, s. 116]. В нашем переводе субституции помогали мелодия, ритм реплик. К примеру, у чешского no tak переводится общий смысл, определяемый контекстом произнесения реплики, поэтому из трех вариантов, рассматривавшихся при переводе (брось, давай же, ладно тебе) был выбран вариант ладно тебе, который более соответствовал примиряющему духу всего высказывания Господина (действие II, явл. 10). Чувство языка, знание разговорной речи, разумеется, субъективны, основаны на способности переводчика драматического текста представлять и слышать диалоги действующих лиц. В исследовании, стремящемся к объективному описанию переводческой практики, сложно ссылаться на ее субъективные моменты. Однако именно они содержат в себе творческий потенциал. Поэтому мы утверждаем, что слово, особенно нагруженное эмоцией разговорной речи и экспрессией реализации ее на сцене, ведет перевочика, находит самостоятельно свой эквивалент и определяет выбор последующих элементов в соответствии с собственными интенциями. (Данный факт может служить практическим доказательством необходимости ориентации переводчика на устную форму реализации драматического диалога.)
Те же замечания касаются многочисленных пейоративных лексических элементов в пьесе. Предметное значение таких языковых средств, как правило, не может быть точно определено в самом языке, в котором они функционируют, поскольку эти элементы предназначаются, прежде всего, для выполнения экспрессивной языковой функции. Соответственно, для них нельзя найти строгого эквивалента в целевом языке перевода. Чешские lump, padouch переведены как мерзавец, подлец или негодяй, lotr как балбес, бездельник или разгильдяй, běhna, coura как потаскуха, шлюха, krucifix, hergot как черт подери, черт возьми, черта с два и др. – всегда в соответствии с требованием их благозвучия относительно целой реплики, вхождением и поддержанием ритма данной реплики персонажа.
Возвращаясь к контрасту высоких литературных и нелитературных языковых элементов в пьесе, необходимо сказать, что их распределение происходит не в целях характеристики персонажей, но для определения ситуации, в которой они оказываются. Использование книжной лексики в пьесе осуществляется в целях стилизации фрагмента текста писателя XX в. под текст автора эпохи Просвещения. Все действующие лица способны выражаться языком благородного общества XVIII в. (исторический план, раскрываемый в рассказах Трактирщицы о госпоже де ла Помере и Господина о себе и Сент-Уэне) и языком скорее пренебрегающих литературной нормой, чем малообразованных людей XX в. (реализуется в истории Якуба и Господина, которая приобрела в пьесе Кундеры вневременной план). В разделе 4. 4 настоящей работы было показано, как Кундера объединил прошлое и настоящее время в единое сценическое пространство. В соответствии с этим персонаж, переходящий из одного времени в другое, может использовать две языковые системы поочередно в одной реплике. Пример из действия II, явл. 2:
Трактирщица (Якубу и Господину). Когда в этом кабаке все утихомириваются, старый зовет меня к себе. Он оборвал нить моего рассказа, но я еще вернусь, господа!.. Старый недотепa... (Спускается с возвышения.) Вы должны посочувствовать мне, господа...
Жирным шрифтом выделены слова с яркой просторечной окраской, подчеркиванием – слова и (в первом случае) целый оборот, маркирующие возвышенную литературную речь.
На таком оксюморонном сочетании элементов высоколитературного и обиходного языков основывается игровая, смеховая атмосфера пьесы Кундеры «Якуб и его господин».
6. 4 Некоторые языковые игры в тексте пьесы
В комедии Кундеры много словесных игр, при переводе которых единственно возможным оказывался субститутивный подход. В следствие этого в значении реплик персонажей произошли некоторые изменения. Приведем примеры.
| Вариант 1 Друг мой, стихи ваши не стоят ломанного гроша, более того, я уверен, что никогда никто не даст за них большего. | Оригинал Milý příteli, nejenže vaše verše stojí za hovno, ale nikdy nebudou stát za nic lepšího. [Kundera: Jakub a jeho pán, s. 56] | Вариант 2 Друг мой, стихи ваши совершенное дерьмо, и я уверен, из-под вашего пера никогда не выйдет ничего более ценного. (действие I, явл. 6) |
Игра слов в оригинале основана на том, что Кундера возвращает устойчивому словосочетанию stoji za hovno, имеющему в современном чешском языке значение отсутствия ценности, его первоначальную сему стоимости путем актуализации последней с помощью ключевого слова при расширении контекста (стоить). В переводе указанного пассажа на русский язык не получилось сохранить семы ценности и стоимости при грубости, просторечности выражения об экскрементах. В нашем первом варианте перевода предполагалось смещение семантики от грубой отрицательной оценки стихов к нейтральной игре слов в рамках заданной Кундерой редукции метафоры ценности на общее значение стоимости. Этот вариант не соответствовал оригиналу по своей стилистической окраске, лишался яркости высказывания. Поэтому он был позднее заменен пассажем, приведенным выше в третьем столбце. Восстановление прямого значения стоимости из метафорического смысла ценности было отстранено. Появилась новая игра слов, основанная на кундеровской теме экскрементов; ключевым словом в этом варианте стал предлог из-под.
Другой пример изменения значения реплики при сохранении наличия игры слов:
| Saint-Ouen (vytahuje dva klíče): Malý je od domu, velký je od Agátina pokoje. <...> Před jejím pokojem je oblékárnа, tam se svleknu. Její pokojík je už otevřen a ona na mně čeká ve tmě ve své posteli. (Kundera: Jakub a jeho pán, s. 107) | Сент-Уэн (достает два ключа). Маленький – от дома, большой – от комнаты Агаты. <...> Рядом с ее комнатой есть уборная, там я разоблачаюсь. Ее комнатка уже открыта, и в темноте она ждет меня в своей постели. (действие III, явл. 2) |
В оригинале мы чувствуем противоречие в значениях выделенных слов: в помещении, название которого произошло от глагола одеваться, происходит обратное действие – Сент-Уэн раздевается. В русском языке мы не нашли слово со значением комната, которое бы содержало в себе сему одевания. В этом случае речь снова идет о субститутивном переводе. Раздеваюсь было заменено на разоблачаюсь – глагол, значение которого может быть воспринято в переносном смысле, а именно снятие маски, открытие настоящего лица персонажа.
В процессе работы над переводом несколько раз возникла возможность языковой игры там, где в оригинале она отсутствует. В соответствии с игровым духом пьесы «Якуб и его господин» мы считали возможным вводить новые игры слов в текст. Так, к примеру, в реплике Якуба об Эзопе («Якуб. Вы хотите, чтобы я вам напомнил, что случилось с Эзопом? Однажды господин послал его в бани <...>». Действие I, явл. 1), у возможного читателя несомненно появится ассоциация с русским выражением послать кого-то в баню. «Использование» названного просторечного выражения по отношению к древнему баснописцу создает тот же комический эффект, описанный выше в разделе 6. 3.
Возможность игры смыслами представилась также при переводе реплики Черта-отца:
| Starý Otrapa: Ty naše děti, ty zatracené děti… (Kundera: Jakub a jeho pán, s. 41) | Черт-отец. Ох уж наши дети, чертовы дети... (Действие I, явл. 3) |
Это один из примеров включения имени Черта в семантическую систему пьесы. Приведенная реплика может быть понята таким образом, что не только Чертов сын, но и Якуб является сыном Черта-отца. Эта возможность органически входит в контекст существования персонажей в пространстве пьесы, где друзья и любовники предают друг друга. В этом случае действие настоящего (Чертов сын не знает, что воспитывает ребенка Якуба) получают аналогичный фон прошлого (Якуб как внебрачный сын Черта-отца).
Широкое использование языковых игр в тексте художественного произведения представляет собой один из наиболее характерных признаков стиля М. Кундеры, реализованного, в частности, в его пьесе «Якуб и его господин». Эту особенность мы пытались воспроизвести с помощью субститутивого переводческого подхода.
7. Заключение
Итак, предметом наблюдения в настоящем исследовании стали особенности перевода драматического текста. При формулировании этих особенностей широко использовалась теоретическая литература и собственная переводческая практика автора работы.
В качестве «рабочей» классификации исследований по теории драмы была принята классификация исследований по общей теории перевода, предложенная Ладиславом Шимоном. В основе данной классификации лежит принцип дифференциации научных текстов в зависимости от их прямой неотнесенности/отнесенности к переводческой практике. Данный принцип позволяет разграничить «базовые» и «прикладные» исследования (практикология, критика и комментарий перевода). Однако границы между подходами и целями в «прикладных» исследованиях не всегда могут быть точно установлены, различаются у разных теоретиков. Кроме того, нельзя говорить о прямой и исключительной отнесенности некоторой статьи или монографии к одной из названных исследовательских категорий, оба подхода могут сменять друг друга в пределах одной публикации. (Подобный синтетический характер имеют, как правило, исследования по истории перевода.) Краткий обзор существующих исследований по вопросам перевода драматического текста позволил далее суммировать особенности перевода этого вида текстов.