Именно российское дипломатическое прикрытие позволило назвать натовскую оккупацию Косово — с фактическим, а в недалеком будущем и юридическим, отторжением его от Сербии — миротворчеством! Это то же самое, как если бы человека вынудили вломившихся к нему в дом грабителей и убийц назвать нарядом полиции или милиции, тем самым лишая его последнего законного права — жаловаться на насилие и произвол. Ведь все теперь оформлено по закону! А то, что речь идет именно об оккупации и отторжении Косово, подтвердила вечером 11 июня торжествующая Олбрайт, выступая в Македонии перед албанскими беженцами: “Сербия утратила контроль над Косово!” Между тем в начале войны сербам не раз, с пугающей ледяной улыбкой и, как говорят сами сербы, на неважном сербохорватском, объясняли, что воюют не с ними, а с Милошевичем. Ложь была очевидной, но теперь уже и не лгут, а прямо заявляют: “Сербия утратила контроль над Косово”.
К несчастью, это именно так, сербы ушли, а немногие оставшиеся замкнулись в подобиях резерваций или гетто, албанцы формируют чисто албанские органы власти, а натовцы вовсе и не думают препятствовать этому. Корреспондент “НГ”, спустя месяц после пресловутого прыжка Москвы в Косово, констатировал: “Как бы там ни было, но по прошествии месяца жизни Косово в новых условиях и военным, и гражданским специалистам уже видно, что на военно-политической карте мира появится еще одно суверенное государство, не подвластное ни югославской Сербии, ни суверенной Албании. По крайней мере, на это нацелены действия мирового сообщества”. Такое откровенное отождествление НАТО и мирового сообщества есть само по себе красноречивый знак совершившихся перемен. И потому встает вопрос о смысле и цели российского здесь присутствия — встает тем более остро, что уже каждый день этого присутствия делает все более очевидной и его бессмысленность, и отсутствие у России собственных целей, и унизительность положения русского контингента, об отдельном командовании которым, как то жестко подтвердили генералы Джексон и фон Корф, не может быть и речи.
А потому, чем глубже погружается Россия в трясину этого сомнительного миротворчества, тем больше у сербов оснований обратиться к ней с тем вопросом, который некогда Иисус задал Иуде: “Друг! для чего ты пришел?” (Мтф., 26:56).
Эти слова преследуют меня всякий раз, как хроника множит образы невозможного предательства Россией и Сербии, и самой себя — такой, какой она была и какой ее помнили и ждали здесь, той, к которой и были обращены первоначальные восторги приштинцев. Но явилась — самозванка, не по праву присвоившая себе слезы радости сербов, целующих броню русских боевых машин и осыпающих русские военные машины алыми пионами, что, по преданию, вырастают вот уже 610 лет там, где пролилась на Косовом поле сербская кровь. Не по праву присвоившая себе даже само, еще столь дорогое для многих, имя — Россия. Именно летом 1999 года и именно в Косово и стало вполне ясно, что нынешняя Российская Федерация — это не Россия, что у нее, как говаривали мои знакомые уральцы, “другое родословие”.
Вообще, ситуация с войной НАТО против Югославии представляет собой как бы некий полигон, на котором отрабатываются приёмы и методы поведения многих стран (а, значит, и большинства человечества) в будущем. Например, Уэсли Кларк заявил [8]: “Успех НАТО в Косово, — подчеркнул генерал, — является решающим прецедентом для будущего столетия”. Но именно поэтому и нам следует уделить этой войне пристальное внимание, чтобы понять, какие тенденции развития событий закладываются и какие образы будущего вырисовываются.
Русско-сербские отношения сложились так, что пытаться скальпелем рационального анализа препарировать их — значит уподобляться Сальери: “Музыку я разъял как труп”. И “музыка” этих отношений такова, что как в семье, где бывают размолвки, обиды, крупные ссоры, даже временные разрывы, до тех пор, пока семья жива, сохранным остается чувство именно этой общей жизни. Продлевая и дополняя каждую отдельную жизнь, эта общая жизнь существует как самостоятельная ценность, и потому, когда для кого-то из членов семьи возникает угроза, ее отражают сообща — понимая, что тем самым защищают и себя. Когда же эта общая жизнь разрушается изменой, то такая измена подсекает жизненные силы не только предаваемого, но и предающего. Не это ли имел в виду Толстой, избрав эпиграфом к Анне Карениной слова: “Мне отмщение, и Аз воздам”?
Разумеется, Толстой, как и Достоевский, сразу приходит на ум, когда речь заходит о Сербии. При этом Лев Николаевич, на первый взгляд, может показаться сторонником тех, кто, уже в наши дни, настойчиво рекомендовал России не забивать себе голову сербскими делами. На его авторитет сослался даже Березовский, поспешивший заявить, что он, как и князь Щербацкий, тоже не любит славян. Но — quod licet Jovi, non licet bovi (что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку). Одно дело — политиканствующий делец, другое — великий художник. Правда, которую он выражает, далеко не линейна; она вливается в его искусство из бытия и уходит в бытие, уже в реальной жизни, в реальной истории дописывая страницы, в романе не написанные, но всей сложностью изображенной в нем жизни предопределенные. И если князь Щербацкий говорит, что не любит славян (да и то — кто возьмется отделить здесь фрондирование старого аристократа от его подлинных, затаенных чувств?), то граф Вронский едет воевать за сербов. Из романа мы больше ничего не узнаем о нем, но жизнь пишет продолжение. И так тесно сплетает русские и сербские судьбы, что разъединить их невозможно, не повредив своей собственной души.
Во время натовских бомбежек одним из первых пострадавших гражданских объектов стал городок Алексинац. И этим же ударом был поврежден сооруженный близ него, на горе Руевице, памятник русским добровольцам, погибшим во время сербско-турецкой войны 1876—1877 годов. Здесь же похоронен и полковник Раевский, правнук героя войны 1812 года, послуживший, как принято считать, прототипом Вронского. Если Российская Федерация неспособна ощутить такой удар по русской памяти и истории как удар по самой себе, то она и впрямь уже не Россия.
Именно она, эта память, стократ усиленная 1945 годом, вывела толпы сербов на улицы Приштины в ночь дерзкого броска русских десантников. Но чем дальше уходит эта не получившая чаемого продолжения ночь, тем яснее становится, что РФ явилась на Балканы грандиозным Хлестаковым, а вовсе не Россией. И разве могли тогда сербы предположить, что всего лишь месяц спустя, вместе с американцами патрулируя сербские села, те же самые десантники будут угрюмо молчать в ответ на все еще (и вот это самое поразительное!) раздающиеся приветствия “Здравствуй, брат!”, будут — дабы не рассердить свое начальство под звездно-полосатым флагом — вообще избегать разговоров с сербами. При совместном патрулировании с ними общаются американцы, русские же словно онемели, скованные в каждом жесте и слове инструкциями, достойными царя Соломона. Что, они будут бормотать нечто невразумительное о “встрече на Эльбе”?! (Кто же здесь тогда фашистская Германия? Ответ напрашивается сам собой!) И что, сербам, все еще просящим о помощи и защите, они с важным видом станут объяснять, что, они, мол, здесь ни за кого?
“Мы против бандитизма, а бандитизм не имеет национальности”.
Воистину — как и глупость. И как предательство. Потому что в иных условиях быть ни за кого — значит именно быть за кого-то и, стало быть, против кого-то. Это проявилось уже в истории с гуманитарными конвоями, сплошь шедшими в Македонию, в лагеря албанских беженцев, которые спустя всего полгода предстали в средствах массовой информации как лагеря боевиков. Они определённо выглядят как гуманитарная помощь террористам со стороны чуткого к их нуждам НАТО. Ну зачем же его зондеркоманды, не привыкшие выполнять свои функции без тонизирующих напитков и прочих атрибутов комфорта, станут тратиться на помощь сербам?!
Рорти не зря в своей статье предупреждал об опасности шовинизма: " Мы, философы, годимся для наведения ростов между народами, для космополитических инициатив, но не для разглагольствований в духе шовинизма. Когда же мы все-таки это проделываем, то получается нечто плохое, подобно тому, что Гегель и Хайдеггер говорили немцам них самих: об исключительном отношении между определенной страной и сверхъестественной силой… Такой космополитизм… продолжает молчать о религиозном фундаментализме и кровавых диктаторах еще правящих в мире. Самая отвратительная форма этого космополитизма утверждает, что права человека годятся для европоцентристских культур, другим же лучше подходит вездесущая тайная полиция, имеющая в распоряжении подобострастных судей, профессоров и журналистов, вкупе с тюремной гвардией палачей."
Россия эту опасность обходила за версту, она так боялась быть тогда обвиненной в пристрастности к сербам, так боялась показать, что у нее есть исторический союзник, которого она не бросит на произвол судьбы, что в сербские села и лагеря беженцев помощь попадала в очень урезанном количестве. А НАТОвцы вовсю этой опасности поддались - ведь и западные СМИ, и самая прозападная отечественная пресса открыто сообщают о том, что натовцы разоружали и разоружают почти исключительно сербов.
Так, корреспондент “Московских новостей” [7] сообщает: "британские солдаты в Приштине останавливают в автопотоке и проверяют только сербские машины и разоружают только сербов, фактически лишая их возможности защищаться. Сербы бегут, уже не рассчитывая на нашу помощь."