Вопрос:
Вы как будто говорите, что сострадание возрастает; но при этом подразумевается, что нам не надо его культивировать.
Ответ:
Оно развивается, растет, поднимается само по себе; оно не требует никаких усилий.
Вопрос:
Умирает ли оно?
Ответ:
Кажется, нет. Шантидева говорит, что всякое действие, лишенное сострадания, подобно посаженному мертвому дереву, а все, что связано с состраданием, подобно посаженному живому дереву. Оно растет и продолжает расти до бесконечности и никогда не гибнет. Даже если оно представляется погибшим, оно всегда оставляет после себя семя, из которого вырастает другое дерево. Сострадание органично; оно продолжается дальше и дальше.
Вопрос:
Существует определенный вид теплоты, которая приходит, когда вы начинаете чувствовать близость к кому-то; затем эта энергия каким-то образом становится подавляющей; она завладевает нами так, что у нас не остается никакого пространства, никакого места для движения.
Ответ:
Если это теплота ничего не требует и не содержит самоутверждения, тогда она будет самостоятельной и в основе своей здоровой. Когда вы готовите йогурт и если повышаете температуру сверх необходимого уровня или держите его укрытым дольше, чем нужно, вы вообще не получите хорошего йогурта. Если же вы доведете молоко до нужной температуры, а затем просто оставите его, получится хороший йогурт.
Вопрос:
Как же вы узнаете, когда его нужно оставить?
Ответ:
Вам нет необходимости постоянно усмирять себя. Вы должны доверять себе, а не проверять себя. Чем больше вы стараетесь следить за собой, тем более возрастают помехи естественной игре ситуаций и ее росту. Даже если вы делаете что-то рискованное, даже если окажется, что все дело может лопнуть, пойти по неверному пути, вы не тревожитесь об этом.
Вопрос:
А что происходит, когда кто-то создает беспокоящую вас ситуацию?
Ответ:
Беспокойство совсем не помогает; оно только ухудшает дело.
Вопрос:
Кажется, что процесс, о котором мы говорим, требует некоторого рода бесстрастия?
Ответ:
Да, в известной мере это так. Это положительное мышление, склад психики, присущий ее богатству.
Вопрос:
А если вы чувствуете необходимость насильственного действия, целью которого будет благо данного лица?
Ответ:
Вы просто совершаете такое действие.
Вопрос:
А если в этот момент вы не обладаете истинным состраданием и мудростью?
Ответ:
Вы не подвергаете сомнению свою мудрость, не тревожитесь о ней, вы просто делаете то, что требуется. Ситуация, с которой вы встретились, достаточно глубока сама по себе, чтобы ее можно было рассматривать как знание. Вы нуждаетесь в дополнительных источниках информации; нет надобности в поддержке или руководстве, особых линиях поведения. Поддержка автоматически обеспечивается самой ситуацией. Когда нужно вести дела круто, вы прямо так и поступаете, потому что ситуация требует от вас такого ответа. Вы не навязываете себе жестокость, вы являетесь орудием данной ситуации.
Вопрос:
Что вы делаете, чтобы создать мост, когда чувствуете, что не обладаете состраданием?
Ответ:
Вам не надо чувствовать сострадание. Это и есть различие между эмоциональным состраданием и "сострадательным" состраданием. Вы не обязательно чувствуете его, вы сами и есть это сострадание. Обычно, если вы открыты, сострадание появляется потому, что вы свободны от чрезмерной занятости собой, от потворства себе.
Вопрос:
Требует ли мост сострадания постоянной поддержки?
Ответ:
Не думаю. Он требует признания, а не поддержки. Это образ мысли, свойственный богатству психики; вы просто признаете, что такой мост существует.
Вопрос:
Что вы делаете, когда боитесь кого-то, и, возможно, не без причины? У меня это обстоятельство разрушает сострадание.
Ответ:
Сострадание не смотрит сверху вниз на кого-то, кто нуждается в помощи, в заботе; это образ мыслей вообще - глубинное, органичное, положительное мышление. Страх перед кем-то обычно порожден неуверенностью относительно того, что вы такое. Именно потому вы боитесь данной отдельной ситуации или личности. Если вы в точности знаете, как будете вести себя в этой пугающей ситуации, тогда у вас нет страха. Страх приходит от паники, смущения, неуверенности. Неуверенность родственна недоверию к себе, чувству своей неадекватности в подходе к той таинственной проблеме, которую вы считаете угрожающей. Если вы действительно обладаете сострадательными взаимоотношениями с самим собой, - страха не существует, потому что тогда вы знаете, что делаете. Если же вы не знаете, что делаете, тогда ваши проекции становятся в известном смысле методическими, предсказуемыми. Тогда вы развиваете в себе праджню, знание того, как отнестись к любой ситуации.
Вопрос:
Что вы понимаете в этом контексте под проекциями?
Ответ:
Проекция - это зеркальное отражение вас самих. Поскольку вы чувствуете неуверенность по отношению к самому себе, мир отражает эту неуверенность на вас, и отражение начинает вас преследовать. Ваша неуверенность преследует вас, - но это всего лишь ваше отражение в зеркале.
Вопрос:
Что вы имеете в виду, когда говорите, что если вы обладаете состраданием к себе, тогда вам известно, что надо делать?
Ответ:
Эти два аспекта медитации всегда проявляются одновременно. Если вы раскрываетесь по отношению к себе, если вы положительно относитесь к самому себе, тогда вы автоматически знаете, что надо делать, потому что вы не представляете загадку для самого себя. Это джняна, - "мудрость", "самопроизвольно существующая мудрость" сознавания. Вы знаете, что вы существуете, знаете, что ваше существование спонтанно; вы знаете, что вы такое; поэтому вы можете одновременно позволить себе доверять самому себе.
Вопрос:
Значит, если бы я по-настоящему находился в дружбе с самим собой, тогда я не боялся бы постоянно сделать ошибку?
Ответ:
Так они и есть. Тибетское слово, обозначающее мудрость, - еше, т.е. "первоначальный разум". Вы - это вы в начале всякого начала. Вы могли бы назвать это почти такими словами - "невозникающее доверие к самому себе". Вам не надо находить начало; это первоначальная ситуация, так что нет причины логически стараться отыскивать начало. Оно уже есть. Оно безначально.
Были бы интересно рассмотреть этот предмет с противоположной точки зрения: в чем чувства юмора нет? Отсутствие чувства юмора как будто проистекает из отношения к жизни, как к "суровому факту". Вы весьма сурово, смертельно честны, смертельно серьезны; пользуясь аналогией, скажем, что вы подобны живому трупу. Этот труп живет среди боли, с постоянным выражением боли на лице. Он пережил особого рода суровые факты, то, что он называет "реальностью", он смертельно "серьезен" - ив своей серьезности он зашел так далеко, что сделался ходячим мертвецом. Неподвижность этого живого мертвеца выражает противоположность чувству юмора. Его серьезность подобна тому, как если бы кто-то стоял за вами с острым мечом; если вы не медитируете как следует, если не сидите спокойно и прямо, этот "кто-то" готов нанести вам удар. И если вы не будете относиться к жизни должным образом, честно и непосредственно, кто-то даст вам цинка. Таково самосознание, которое следит за собой, наблюдает за собой без необходимости. Все, что мы делаем, находится под наблюдением и подлежит цензуре. Фактически, за вами наблюдает не какой-то "Старший брат", а ваше Большое Я! Другой аспект меня самого наблюдает за мной, готов нанести удар, готов поймать меня на любой моей неудаче. В подобном подходе нет никакой радости, нет совершенно никакого чувства юмора.
Серьезность подобного рода связана также с проблемой духовного материализма. "Поскольку я представляю собой часть особой линии практикующих медитацию, поскольку я связан с какой-то церковью и ее организацией, связан с ними, силой своих религиозных убеждений, я должен быть хорошим юношей (или хорошей девушкой), честной, доброй личностью, примерным прихожанином. Мне необходимо согласовать свое поведение со стандартами церкви, с ее правилами и установлениями. Если я не выполняю своих обязательств, я буду осужден, сведен к сморщенному тельцу". Такова угроза торжественности и смерти - смерти в смысле конца для дальнейшего творческого процесса. Это отношение обладает качеством какой-то ограниченности и неподвижности; в нем совсем нет места для движения.
Тогда можно спросить: "А как же великие. религиозные традиции и учения? Они говорят нам о дисциплине, правилах и установлениях. Как нам примирить их с понятиями чувства юмора?" Хорошо, рассмотрим этот вопрос внимательно. Действительно ли все эти установления, дисциплина, практическая мораль основаны на чисто рассудочной позиции противопоставления "хорошего" "дурному"? Действительно лу великие духовные учения призывают нас бороться со злом потому, что мы находимся на стороне света, на стороне мира? Говорят ли они нам, чтобы мы сражались против другой, "нежелательной" стороны, против всего плохого и темного? Это большой вопрос. Если в священных учениях существует мудрость, тогда не должно быть никакой войны. Пока человек вовлечен в войну, пока он пытается нападать или защищаться, его действия не являются священными; это мирская двойственная ситуация, ситуация поля битвы. Не следует ожидать, что великие учения могли быть такими глуповатыми, что они требовали быть хорошими, бороться со злом. Это был бы подход голливудских фильмов из жизни "Дикого Запада": там даже до того, как вы увидите конец, вам уже точно известно, что "хорошие парни" обязательно уцелеют, а "чужих" - обязательно сотрут в порошок. Очевидно, что такой подход оказывается слегка глуповатым; но, пользуясь понятиями "духовной" борьбы, "духовных" достижений, мы создаем ситуацию именно такого типа. ^ Я не говорю, что чувство юмора должно проявляться в дикой развязности. Я говорю только о том. чтобы видеть в жизни нечто, большее, чем только борьбу, войну, двойственность. Если мы считаем путь духовности полем битвы, тогда мы слабы и неуверены; тогда наш прогресс на духовном пути будет зависеть от величины завоеванного нами пространства, от обуздания наших собственных и чужих недостатков, от числа устраненных нами отрицательных качеств. С тем, как много "тьмы" нам удалось устранить, будет связана и сила света, который мы способны произвести. Это очень слабое основание; едва ли можно назвать его освобождением, свободой, мукти, нирваной. Ибо тут вы достигли освобождения при помощи победы над кем-то другим, - а это чисто относительное освобождение.