Для Е.Б. Бреевой решающим фактором для отнесения ребенка к категории детей-сирот является его проживание в интернатном учреждении, она определяет понятие социального сиротства следующим образом: «Это дети, имеющие родителей, но вынужденные жить вне своего дома – в детских домах, приютах, интернатах»[10]. Получается путаница – теперь уже «классические» сироты не попадают под определение детей-сирот.
Более подробной является классификация «осиротевших детей» О.А. Дорожкиной, в которой она выделяет следующие категории: «Отказные дети; дети-подкидыши; дети, чьи родители находятся продолжительное время в местах лишения свободы или неизлечимо больны; дети, родители которых безвестно отсутствуют»[11]. Эти дети чаще всего и оказываются воспитанниками интернатных учреждений. Но в детский дом может попасть и ребенок-сирота, и беспризорник, а потому в обыденной речи все эти понятия часто употребляются как синонимы.
Мы будем использовать понятие дети-сироты как обозначающее детей, физически лишенных своих родителей, или лишенных родительской заботы, по какой бы причине это лишение не наступило. В эту же категорию мы отнесем как частный случай беспризорных детей.
Понятие дискурса. Методология и методика дискурсивного анализа
Социальные проблемы (в частности, проблема сиротства) не существуют независимо от нас, а являются результатом коллективного определения. От того, каким образом определяется проблема сиротства, будет в значительной степени зависеть выбор стратегии общества в целом по отношению к этой социальной группе: стремлению к интеграции в общество, или, напротив, к социальному исключению.
Особая роль в упорядочении и производстве социальной реальности отводится языку. Еще Э. Дюркгейм утверждал, что человек воспринимает мир через призму базовых категорий, которые отображают коллективные представления и общественное устройство, упорядочивают социальные отношения и таким образом воспроизводят социальные солидарности. По мнению П. Бергера и Т. Лукмана без понимания языка невозможно понять социальную реальность: «общие объективации повседневной жизни поддерживаются главным образом с помощью лингвистических обозначений. Кроме того, повседневная жизнь - это жизнь, которую я разделяю с другими посредством языка. Понимание языка существенно для понимания реальности повседневной жизни»[12]. Поэтому адекватным методом исследования нам представляется анализ дискурсов о сиротах и сиротстве. Вслед за Л. Витгенштейном «нам представляется, будто мы должны проникнуть в глубь явлений, однако наше исследование направлено не на явления, а, можно сказать, на «возможности» явлений. То есть мы напоминаем себе о типе высказывания, повествующего о явлениях».[13]
Дискурсивный подход предлагает нам «трактовать дискурсы как практику, которая систематически формирует объекты, о которых они (дискурсы) говорят».[14] П. Рикер определил дискурс как акт, посредством которого кто-либо говорит что-либо о чем-либо на основе кодов коммуникации[15], а Н. Филлип, Т. Лоуренс и С. Харди - как систему утверждений, конструирующих объект.[16] Проблема дискурса, его легитимации, имеет и политическое измерение – ведь тот, кто господствует над языком, получает в свои руки и власть над обществом, право контролировать и сортировать тех, кто не наделен подобной властью.
В нашем случае исключение или интеграция будут следствием определенных знаний, распространяемых через тексты, разговоры людей между собой. Интересны те действия, которые приводят, в конечном счете, к изменению дискурса. Когда происходят такие изменения, новые или неожиданные действия подвергаются приписыванию значений, действующих в дискурсе. Любопытно и обратное: как постепенное распространение определенного типа дискурса может трансформировать существующие социальные практики.
Из множества существующих подходов мы предпочли критический дискурс-анализ Нормана Фэркло[17], поскольку именно он акцентирован на исследовании изменений и не только придает большое значение активной роли дискурса в социальном конструировании мира, но и учитывает, что сам дискурс является продуктом иных недискурсивных практик.
Известно, что содержание и значимость тех или иных фактов в значительной степени зависит от того, в рамках какой дискурсивной системы они рассматриваются. Каждый тип дискурса основан на специфической иерархической системе суждений, которая наполнена определенным семантическим содержанием.[18] Политический (властный) дискурс строится как диалогическое противопоставление «своей» (правильной) и «чужой» (ошибочной) точек зрения, причем в условиях тоталитарного государства любое высказывание дискурса власти наделяется статусом абсолютной истинности, а инакомыслие трактуется как ошибочное мнение или сознательная ложь. Однако, политический дискурс неоднороден, в нем можно выделить несколько устойчивых типов, которые, если следовать тезаурусу Н. Фэркло, в совокупности составляют порядок дискурса. Эти типы могут меняться во времени, но некоторые из них могут оказаться достаточно стабильными.
При анализе мы отметили, что в каждом из дискурсов дети-сироты являются действующим лицом, представляющим собирательный тип (образ) с определенными характеристиками. Этот тип получает определенное наименование, выраженное семантически в текстах, что очень важно, поскольку процедура называния составляет основу любого высказывания.
Формируются разные представления о том, что это за образ и какими поведенческими характеристиками он обладает и, соответственно, разные его наименования. Этот образ по разному представляет нам сущность проблемы сиротства и предлагает разные меры по ее разрешению. Каждый тип дискурса по-своему определяет те действия, которые следует предпринимать в решении проблемы сиротства. И эти действия могут способствовать интеграции детей-сирот в общество, или, напротив, приводить к социальному исключению.
Анализ современного политического дискурса осуществлялся по публикациям в СМИ материалов представителей властных структур различного уровня. Для проведения анализа нами были использованы интервью и статьи сотрудников городских, областных, федеральных органов исполнительной и законодательной власти (в том числе руководителей отделов социальной защиты населения), депутатов, представителей правоохранительных органов, опубликованные за период с 2002 г. по 2005 г. в Российской газете[19] и прозвучавшие в еженедельной передаче «Народ и власть» (радиокомпания «Маяк») (всего 44 документа).
Для того чтобы можно было проводить анализ документов, мы их систематизировали и хранили в базе данных. Каждый документ в базе данных кодировался в соответствии с несколькими категориями: порядковый номер документа в таблице; источник информации; название статьи (радиопередачи); дата публикации (эфира); категории, определяющие образ ребенка-сироты (детей-сирот); категории, определяющие поведенческие характеристики ребенка-сироты (детей-сирот); предлагаемые автором способы решения проблемы сиротства; тип дискурса.
Современный политический дискурс оказался достаточно разнородным. Мы выделили в нем три основных типа: дискурс социальной опасности, социального самооправдания, и зарождающийся дискурс социального партнерства.
Типы современного политического дискурса о сиротстве.
Дискурс социальной опасности (исключение и отчуждение): «источник будущих сидельцев»
Этот далеко не новый, но достаточно часто встречающийся тип дискурса наиболее характерен для представителей силовых структур (хотя и не только для них). Образ ребенка-сироты в данном типе дискурса парадоксально не отличим от образа его сверстника 1920-х годов[20].
Дети-сироты, представляющие угрозу обществу (и в частности, общественному порядку) предстают перед нами в определении депутатов Мосгордумы как «бродяжки», «беспризорники», «малолетние попрошайки», «воришки».[21] А заместитель Генерального прокурора России называет их «армия безнадзорных детей», «уличные оборванцы», «беспризорная вольница», «подвальные бродяжки», «миллионная армия маленьких изгоев», «стая несовершеннолетних преступников», «бесприютная малолетняя часть общества».[22]
Чиновник уверен, что «миллионная армия маленьких изгоев уже сегодня представляет большую опасность для общества», ведь они «впитывают идеологию социального дна, где жестокость, насилие и протестное поведение становятся стилем жизни», и напоследок резюмирует: «Вот он - источник будущих сидельцев».[23] И снова власть рисует нам знакомый образ беспризорных: они, конечно же «не местные», «не наши». Они «бомжуют», «приехали в Москву из других городов» и у них «нет документов». Портрет «представителей андеркласса» дополняется тем, что они «нигде не учатся, не умеют писать и читать». Они «могут получить базовые знания в приютах», но «особо к этому не стремятся».[24] Однако, несмотря на неграмотность, они «участвуют во взрослых преступлениях: сутенерстве, притоносодержательстве, мошеннических действиях с валютой и ценными бумагами».[25]
Воспринимая детей-сирот как опасность и угрозу общественному устройству, чиновники рассуждают о возможных последствиях реализации этой угрозы: «Трудно и боязно даже представить, что будет еще через десять лет, когда вся эта стая несовершеннолетних преступников вырастет, окрепнет и осознает себя реальной физической силой. Кому в наследство мы готовимся передать страну?».[26]