– Неужто тебе не надоело стоять посреди этого заброшенного поля?
И услышал в ответ:
– Пугать ворон – радость такая большая и глубокая, что мне это никогда не надоест.
– Верные слова! – согласился я, немного поразмыслив. – Мне и самому эта радость знакома.
– Только тому она знакома, кто набит соломой, – промолвило пугало.
Я ушел тогда, не зная, что и думать – польстить мне оно хотело или унизить?
Минул год, пугало за это время сделалось философом.
И когда я вновь проходил мимо него, я увидел, как две вороны вьют гнездо у него под шляпой.
Раз мимо котов, собравшихся вместе, шел один мудрый пес.
Подойдя к ним ближе и заметив, что они чем-то заняты и не обращают на него ровно никакого внимания, он остановился.
Тут, из самой их середины, выступил большой важный кот, обвел всех взглядом и возгласил:
– Молитесь, братья! И когда, отринув все сомнения, вы станете возносить молитвы одну за другой – истинно говорю вам, мыши дождем посыплются на вас!
Заслышав такие речи, пес рассмеялся про себя и пошел прочь, бормоча:
– До чего же слепы и бестолковы эти коты! Ведь сказано в Писании, и я, как и мои предки, доподлинно знаю, что в награду за молитвы, благочестие и веру с неба сыплются дождем вовсе не мыши, а кости!
Жил некогда на свете человек, у которого было несметное число штопальных игл. Однажды к нему пришла мать Иисуса и попросила:
– Друг, сын у меня собрался в храм, но у него прохудилась одежда, и мне нужно ее починить. Не дашь ли ты мне иглу?
Тот отказал ей, зато прочел наставление о Даянии и Приятии, густо пересыпанное учеными словами, дабы она передала его своему сыну, прежде чем он отправится в храм.
В глухой полночный час я слышал сквозь сон, как семь моих ликов собрались вместе и шепотом вели меж собой такой разговор:
Первый лик: Вот здесь, в этом безумце, я прожил все эти годы и единственным моим занятием было – днем растравлять его боль, а по ночам бередить его тоску. Я не хочу больше мириться со своей участью и восстаю.
Второй лик: Мой брат, ты несравненно удачливей меня, ибо мне выпал жребий быть веселым ликом этого безумца. Я смеюсь его смехом, пою его счастливые часы, и мои трижды окрыленные ноги вихрем пляски возносят его самые светлые мысли. Нет, это я восстану против своего постылого существования.
Третий лик: Что же тогда сказать мне, одержимому любовью лику, пылающему факелу неистовой страсти и безудержных желаний? Это я, томимый любовью лик, восстану против безумца.
Четвертый лик: Я – самый жалкий из вас, ибо мне выпало на долю лишь смертельное отвращение и гнусная ненависть. Нет, это я, подобный буре лик, рожденный в черных пещерах Ада, откажусь служить безумцу.
Пятый лик: Нет, не ты, а я, мыслящий, причудливый лик, лик голода и жажды, обреченный скитаться, не зная ни минуты покоя, в поисках всего непознанного и еще не сущего, это я восстану.
Шестой лик: Я, лик-труженик, жалкий поденщик, терпеливыми руками и тоскующими глазами леплю образы из дней и сообщаю новые, вечные формы бесформенным частицам – это я, один-единственный, восстану против неугомонного безумца.
Седьмой лик: Удивительно, что все вы восстаете против этого человека, ведь каждый из вас должен избыть уготованную ему судьбу. О, я почел бы за благо уподобиться любому из вас, чтобы только иметь свой жребий! Но я – лишенный всего праздный лик, что пребывает в немом пустынном нигде и никогда, в то время как вы воссоздаете жизнь. Теперь посудите сами, мои соседи, кто из нас должен восстать, вы или я?
Так молвил седьмой лик, и шесть других поглядели на него с сочувствием, но не обмолвились ни единым словом, и в сгустившейся полночной мгле один за другим погрузились в сон, охваченные каким-то незнакомым счастливым смирением.
Только седьмой лик, не сомкнув глаз, продолжал пристально вглядываться в ничто, стоящее за всякой вещью.
Однажды ночью в разгар пиршества во дворец явился некий человек и простерся перед правителем. Все пирующие воззрились на него и увидели, что нет у него одного глаза, а из зияющей глазницы сочится кровь.
– Какая беда приключилась с тобой? – спросил правитель.
– О мой государь, – ответствовал пришелец, – промышляю я воровским ремеслом. Ночь сегодня выдалась безлунная, и надумал я ограбить лавку менялы. Влез внутрь через окно, да нелегкая угораздила меня попасть в ткальню, наскочил я впотьмах на ткацкий стан и проколол себе глаз. Так что уж, мой повелитель, прошу судить ткача по справедливости.
Послали за ткачом, и, когда тот явился, велено было выколоть ему глаз.
– О мой государь, – взмолился ткач, – твой суд справедлив. Я заслужил такую участь. Да вот беда: чтобы видеть обе кромки тканины, нужны мне оба глаза. Есть у меня сосед, сапожник, вот он-то в своем ремесле как раз может обойтись и одним глазом.
Тогда правитель велел привести сапожника. И тот явился. И вырвали сапожнику глаз. Так восторжествовала справедливость.
На восходе солнца глянул лис на свою тень и сказал:
– Будет у меня сегодня на завтрак верблюд! И все утро он рыскал в поисках верблюда. А когда в полдень вновь взглянул на свою тень, то промолвил:
– Обойдусь и мышью.
Во время оно правил далеким городом Вирани[16] могущественный и мудрый царь. Могущество его повергало в страх и трепет, а мудрость внушала любовь.
В самом центре Вирани стоял колодец с прохладной прозрачной водою. Все обитатели города и даже сам царь и придворные вельможи пили из него воду, ибо другого колодца не было.
Однажды ночью, когда все уже спали, в город явилась ведьма и влила семь капель лютого зелья в колодец и промолвила:
– Пусть отныне всякий испивший этой водицы лишится рассудка!
Утром все горожане, кроме царя и его главного советника, напились той воды, и безумие завладело их рассудком – сбылась ведьмина ворожба. Весь день в переулках и на рыночных площадях люди только и делали, что шептали друг другу на ухо:
– Царь обезумел... Наш царь и его советник повредились в уме... Виданное ли дело, чтоб нами правил обезумевший царь! Долой его с трона!
В тот вечер царь велел наполнить золотой кубок водою из колодца. И когда ему принесли кубок, он отпил большой глоток и дал испить той воды своему советнику.
И буйное веселье охватило далекий город Вирани, ибо к царю и его советнику вернулся разум.
Минувшей ночью я открыл новое наслаждение и только задумал изведать его, как в тот же миг к моему дому ринулись ангел и дьявол. Они столкнулись в дверях и схватились друг с другом из-за но-возданного наслаждения. Один кричал: «Это порок!» «Нет, это добродетель!» – кричал другой.
Когда я жил в сердцевине граната, как-то раз услышал, как одно зерно сказало:
– Придет время, я стану деревом, и ветер будет петь в моих ветвях, солнце – плясать на моих листьях, и я буду могучим и прекрасным во всякую пору года.
– Когда я был таким же зеленым юнцом, я придерживался тех же взглядов, – промолвило другое зерно, – и только теперь, наученный все взвешивать и соизмерять, я до конца понимаю, как обманывался в своих надеждах!
– А по-моему, так в нас нет ничего, что сулило бы столь прекрасную будущность, – проронило третье зерно.
– Когда бы не мысль о прекрасной будущности, какой бы смешной и жалкой была наша жизнь! – возразило ему четвертое.
– Что проку толковать о том, чем мы станем, коли мы даже не знаем, что мы такое есть, – заметило пятое.
– Чем бы мы ни были, тем же и останемся, – сказало в ответ на это шестое.
А седьмое воскликнуло:
– Мне так ясно видится все, что нас ожидает, да только слов подобрать не могу!
Тут вступило в разговор восьмое зерно, за ним девятое, десятое и несметное множество других, а потом все заговорили наперебой, и в такой разноголосице я уже решительно ничего не мог понять.
В тот же день я переселился в сердцевину айвы, где зерен не так много и они молчаливы.
В саду моего отца стоят две клетки. В одной из них – лев, которого рабы по велению отца изловили среди руин Ниневии[17], а в другой – разучившийся петь воробей.
И каждый день на заре воробей приветствует льва:
– Доброе утро, собрат по неволе!
Три муравья повстречались на носу крепко спавшего на солнце человека. Каждый учтиво приветствовал другого, как того требовал обычай его племени, после чего завязалась беседа.
– Сколько живу на свете, а такого скудоземья не видывал, – промолвил первый муравей. – День-деньской ищешь хоть какого-нибудь зернышка, и все впустую!
– Что правда, то правда, – согласился с ним второй. – Я тоже все эти пригорки да низины исходил из конца в конец, но так ничего и не сыскал. Сдается мне, это и есть та самая, как ее зовут у нас в народе, рыхлая зыбучая земля, где ничего не растет.
Тут третий муравей поднял голову и проговорил:
– Братья, мы стоим сейчас на носу Верховного Муравья, всемогущего и беспредельного Муравья; тело его столь велико, что нам не объять его взглядом, тень так огромна, что нам вовек всю ее не пройти, а голос столь громок, что слух наш не в силах его вынести; и Он вездесущ!