Я любил его, как и другие из моего племени любили его, я видел в нем надежду на освобождение от чужеземного ярма. Но ведь он не сказал ни слова, даже пальцем не пошевелил, чтобы избавить нас от этого ярма. Когда же он отдал кесарю – кесарево[69], отчаяние охватило меня и все мои надежды умерли. И я сказал себе: «Тот, кто убил во мне надежду, должен быть сам убит, ибо мои мечты и упования – более ценны, чем жизнь любого человека».
Тут Иуда заскрежетал зубами и уронил голову на грудь. Потом вновь заговорил:
– Я предал его. Сегодня его распяли... И все равно, когда он умирал на кресте, то умирал, как царь. Он умирал в буре, как умирают избавители, как те исполины, которых не погребают. И до самой смерти он был добр и милосерд, сердце его было преисполнено жалости – даже ко мне, предавшему его.
– Иуда, ты сделал дурное дело, – сказал я.
– Но он умер, как царь, – повторял Иуда, – почему он не жил, как царь?
– Ты совершил тяжкое преступление, – сказал я. Он опустился на скамью и был нем, как камень. А я ходил из угла в угол и говорил:
– Ты совершил великий грех.
Иуда не произнес ни слова. Он хранил молчание, как земля.
Через некоторое время он встал и повернулся ко мне лицом. Мне показалось, что он стал выше ростом, и когда он заговорил, то голос его напомнил мне звук расколотого сосуда. Вот что он сказал:
– Не было греха в моем сердце. Этой самой ночью я отыщу его царство, предстану перед ним и буду молить о прощении. Он умер, как царь, я же умру, как преступник. Но знаю в душе, что он простит меня.
После этих слов он завернулся в свой мокрый плащ и сказал:
– Хорошо, что я пришел к тебе сегодня ночью, хотя и побеспокоил тебя. Простишь ли ты мне? Скажи своим сыновьям и сыновьям этих сыновей: «Иуда Искариот предал Иисуса Назарянина его врагам, потому что поверил, будто Иисус – враг своего народа».
Скажи также, что Иуда, в тот самый день, когда свершил свою страшную ошибку, последовал за царем к ступеням его трона, чтобы предать собственную душу его суду. Я скажу ему, что и моя кровь жаждала пролиться в землю, и тогда моя скованная немощью душа обретет свободу.
После этих слов он уперся лбом в стену и закричал:
– О Боже! Ты, чье грозное имя никто не произносит до тех пор, пока губ его не коснутся персты смерти, почему ты жжешь меня огнем, не дающим света? Зачем ты внушил галилеянину страсть к стране неведомой и отягчил меня желанием, которое не может отринуть ни дом, ни семейный очаг? И кто есть этот Иуда, чьи руки обагрены кровью?
Протяни же руку, чтобы сбросить его, – этот ветхий плащ и рваные доспехи! Помоги мне свершить это сегодняшней ночью! И позволь мне снова выйти за пределы этих стен.
Я устал от бескрылой свободы. Мне нужна тюрьма более просторная! Пусть мои слезы потоком вольются в горькие морские воды. Я отдамся тебе на милость, вместо того чтобы стучать в ворота собственного сердца!
Так говорил Иуда. Потом отворил дверь и выбежал вон, в бурную ночь.
Тремя днями позже я отправился в Иерусалим и услышал обо всем, что там случилось. Узнал я также, что Иуда разбился, бросившись с высокой скалы.
Я долго раздумывал в тот день, и я понял Иуду. Он завершил свою ничтожную жизнь, обволакивающую, подобно туману, эту страну, порабощенную римлянами, в то время как великий пророк поднимался к высотам.
Один стремился к царству, в котором он один был бы первым.
Другой – к царству, в котором все люди были бы первыми.
Из книги
Я встретил его на перекрестке дорог – человека, у которого только и было что плащ да посох в руке. Покров страдания лежал на его лице.
– Войди в мой дом, будь моим гостем! – предложил я ему, когда мы обменялись приветствиями.
И он вошел.
Жена и дети встретили нас на пороге, он улыбнулся им – и они обрадовались его приходу.
Потом все мы сели за стол, и было нам хорошо с этим человеком, потому что он был молчание и тайна.
После ужина мы собрались у очага, и я принялся расспрашивать его о странствованиях.
Он поведал нам много историй в тот вечер и на другой день, но то, что я решил записать здесь, – плод горечи его дней, хоть сам он и был добродушен и истории эти сотканы из придорожной пыли и терпения, не покидавшего его в пути.
А когда спустя три дня он расстался с нами, у нас не было ощущения, что гость ушел, скорее нам казалось, что он все еще в саду и вот-вот войдет.
Как-то раз Красота и Уродство встретились на морском берегу и решили искупаться в море.
Они сняли с себя одежды и поплыли по волнам. Немного погодя Уродство вышло на берег, облачилось в одежды Красоты и пошло своей дорогой.
Потом Красота вышла из воды, но не нашла своего облачения. Она устыдилась своей наготы, а посему надела одежды Уродства и тоже пошла своей дорогой.
С того самого дня мужчины и женщины по ошибке принимают одно за другое.
Впрочем, есть и такие, кто созерцал лик Красоты и узнает ее, в какие бы одеяния она ни обряжалась. Есть и такие, кто знает Уродство в лицо, и никакая одежда не скроет его от их глаз.
Однажды вечером на берегу Нила встретились гиена и крокодил. Они остановились и приветствовали друг друга.
– Как поживаете, сударь? – спросила гиена.
– Хуже некуда, – отвечал крокодил. – Порой от страданий и тоски у меня слезы неудержимо льются из глаз, и тогда все, вплоть до малейшей твари, твердят: «Это крокодиловы слезы!» Выразить не могу, как это ранит меня!
– Вы говорите о своей тоске и страданиях, – сказала гиена, – но хотя бы на минуту встаньте на мое место. Я любуюсь красотой мира и не могу налюбоваться его диковинными чудесами, я радостно, от чистого сердца смеюсь, как смеется полуденное солнце. И тогда обитатели джунглей говорят: «Слышите, как жутко хохочет гиена!»
Однажды на ярмарку пришла девушка-поселянка, красавица писаная, лилии и розы цвели на ее щеках. Волосы отливали лучами заката, а на губах играла улыбка утренней зари.
Не успела красивая незнакомка появиться, как парни тут же ее приметили и окружили. Кому-то захотелось потанцевать с нею, кому-то разрезать пирог в ее честь и угостить. Но каждый мечтал коснуться поцелуем ее щеки. В конце-то концов, ведь это же ярмарка!
Но девушка опешила и напугалась, поведение парней пришлось ей не по нраву. Она накинулась на них с упреками и даже кое-кому влепила пощечину, а после убежала.
Вечером, пустившись в обратный путь, она говорила себе:
– Какая мерзость! До чего грубы и невоспитанны эти парни! Прямо сил никаких нет!
Прошел год. Все это время прехорошенькая девушка только и думала, что о ярмарке да парнях. И вот она снова отправилась на ярмарку, лилии и розы цвели на ее щеках. Волосы ее отливали лучами заката, а на губах играла улыбка утренней зари.
Но теперь парни, едва завидев ее, отворачивались. Никто даже внимания на нее не обратил, и весь тот день она провела одна. Под вечер она отправилась домой и всю дорогу сокрушалась про себя:
– Какая мерзость! До чего грубы и невоспитанны эти парни! Прямо сил никаких нет!
В тот день в городе бушевала буря. Христианский епископ был один в соборной церкви, когда порог переступила некрещеная женщина и, подойдя к нему, спросила:
– Скажи, могу ли я, не христианка, надеяться на спасение души от адского огня?
Епископ бросил взгляд на женщину и ответил:
– Нет, спасение обретут лишь те, над кем совершено таинство святого крещения!
В ту самую минуту, как он говорил эти слова, послышались оглушительные громовые раскаты. Молния ударила в собор, и тотчас в нем занялся пожар.
Сбежавшимся горожанам удалось спасти ту женщину, но епископ стал жертвой всепожирающего огня.
Одна устрица сказала своей соседке:
– Знала бы ты, какая нестерпимая боль гложет меня. Чувствую, как во мне растет что-то тяжелое и круглое. Прямо не знаю, куда деваться!
– Хвала небесам и морю, я-то никакой боли не чувствую. Грех жаловаться – здоровье у меня отменное, – самодовольно и надменно проронила в ответ вторая устрица.
В это время мимо полз краб. Заслышав разговор двух устриц, он сказал той, которая ни на что не жаловалась:
– Так-то так, здоровье у тебя и впрямь отменное, но страдание, которое терпит твоя соседка, – жемчужина редкостной красоты.
Один человек сказал другому:
– Давным-давно, в час морского прилива, концом посоха я начертал на песке одну строку; до сих пор люди останавливаются прочесть ее и пекутся о том, чтобы она не исчезла.
– Я тоже написал строку на песке, – молвил другой, – но то была пора отлива, и потом ее смыли волны бескрайнего моря. Скажи-ка, а что ты написал?
И первый ответил:
– Моя надпись гласит: «Я есмь то, что я есмь». А ты что написал?
– А я – вот что, – сказал другой в ответ: – «Я – только капля этого безбрежного океана».
Три пса грелись на солнце и мирно беседовали между собой.