Старовойтенко Е. Б. Современная психология : формы интеллектуальной жизни издательство «Академический проект» Москва 2001 (стр. 60 из 101)

5) выбор того варианта решения, который оценивается субъектом как наилучший; формулировка предположения о связи найденного общего хода мышления с его конечным результатом, то есть, выдвижение гипотезы;

6) планирование проверки гипотезы с включением в намечаемый план: последовательных интеллектуальных шагов, в том числе переносов способов решений с аналогичных проблем на данную; промежуточных мыслительных продуктов; техник, методов и средств мышления; изменений интеллектуальных состояний субъекта, в частности, повышения активности рефлексии или стимулирование интуитивного поиска;

7) процесс мысленного решения проблемы, включающий либо пошаговое подтверждение гипотезы, либо обнаружение ее ошибочности и подстановку новой, либо творческое улучшение гипотезы; непрерывное прогнозирование как установление соответствия сделанных и текущих мыслительных ходов ожидаемым результатам; возвраты к ранним фазам решения, использование подсказок, отказы от запланированных мыслительных действий в пользу других, затребованных изменившейся динамикой проблемного процесса;

8) решение проблемы, извлечение неизвестного, достижение основного интеллектуального результата; формулировка или ответа на исходный вопрос, или идеи о сделанном открытии, или синтетического суждения о снятом противоречии; возникновение субъективных эффектов понятности, творческого озарения, просветленности;

9) интеллектуальная оценка субъектом найденного решения: степени его соответствия исходным стремлениям, ожиданиям, цели и гипотезе; его качественного уровня в сравнении с прежними индивидуальными результатами в той же проблемной области; его влияния на знание субъекта о своих мыслительных способностях и возможностях, то есть на я – концепцию; его места и статуса в системе аналогичных мыслительных достижений, принадлежащих другим мыслителям.

Выделенные этапы мыслительной деятельности, соотносясь с целостным жизненным процессом субъекта, не могут выпасть из контекста сознательного и бессознательного течения жизни, ее мотивационной динамики, непрерывного контура переживаний и смены субъективных установок. Этот «контекст» нельзя определять лишь в качестве «фона» или «условия» мышления. Он объединяет порождающие, регулирующие и направляющие тенденции мыслительного процесса.

Установки мышления или готовность субъекта мыслить, реализуя те или иные интеллектуальные ценности, ориентируясь на те или иные аспекты интеллектуальной деятельности, например, процессуальные или продуктивные, осуществляя взаимодействие с внешними или внутренними объектами и т.д., детерминируют мыслительный цикл, начиная с самых ранних его этапов. «Актуализация установки» может рассматриваться как исходный внутренний момент мыслительной деятельности, предшествующий даже моменту мотивированного поиска проблемы. Установки, как это видно из приведенного определения, могут быть объединены в различные классификации, первая из которых строится по основанию «ценность».

Акмеологические ценности, реализуемые посредством мышления и воссоздаваемые только внутри мыслительной деятельности, устойчиво связывают, во-первых, зрелые интеллектуальные качества субъекта (способности обучаться, понимать, познавать, рефлексировать, творить, способность к юмору и т. д. ), во-вторых, развитые функциональные ориентировки мышления, в-третьих, оценочные состояния личности при смене успехов и неуспехов мыслительной активности, причем удовлетворенность и удовольствие должны преобладать. Разнообразные ценности формируют единый «ценностный гештальт» личности, настраивающий ее на мышление, экзистенциально отмеченное субъективным смыслом. В конкретном ситуативном фрагменте мыслительной деятельности одна из ценностей приобретает, как правило, особую требовательную силу, становясь доминирующей актуальной установкой. Частота событий такого доминирования характеризует установку как относящуюся к ведущим личностным тенденциям мыслителя.

К числу зрелых ценностных установок мышления относится установка на понимание. Она ориентирует субъекта на непрерывное интеллектуальное обучение, освоение готового концептуального знания, на воспроизводство культурных традиций мыслительной деятельности и сложившейся системы лучшего многовекового умственного опыта социума. Активность конкретного мыслителя состоит в возможно более полном «вычерпывании» развившихся независимо от него нормативных значений научных, философских и т. д. понятий и в овладении приемами реконструкции и пользования этими понятиями. «Понять» - значит попасть в традициональный слой духовной культуры. Установка делает субъекта открытым и восприимчивым к чужим содержательным идеям со всем их наполнением авторскими стремлениями, чувствами и смыслами, а также к повторению приемов и техник познания, предлагаемых другими. Ценностный характер установки проявляется в любви, уважении, восхищении умственными достижениями мыслителей прошлого и настоящего, в усилиях принадлежать к «понимающим» и «посвященным» в среде творцов и новаторов ради расширенной передачи и «социализации» их открытий. Субъект, следующий этой установке как основной, встает на путь вечного ученичества и наследования, на котором оживляет, хранит интеллектуальный обычай и порядок.

Проблемы мыслительной деятельности, определяемые установкой на понимание, связаны в основном с переносом готовых знаний или познавательных методов в новые условия, отличающиеся когнитивной неопределенностью или заключающие в себе ошибку, заблуждение, для преодоления которых есть нормативные концептуальные средства.

Установка на интерпретацию входит в рассматриваемую классификацию как более индивидуализированная и креативная. Ее характеристики хорошо представлены в когнитивной теории Дж. Келле. (131; 143 )

Субъект, направляемый данной установкой, выступает «исследователем», «ученым», и прежде всего тогда, когда речь идет об осмыслении текущей жизни, ее участников, событий, предметной обстановки. Нормативные знания и общегодные техники мышления становятся для него инструментами личного интеллектуального отношения к проблемным жизненным фактам. Взаимодействие с миром в субъективном проживании требует не только понимания, но и непрерывных объяснений, руководящих действиями. С этой целью создаются конструкты, представляющие собой сплавы некоторой идеи о конкретном факте, способа построения этой идеи, личностного оценочного отношения к факту и интенции к определенному поведению в связи с этим фактом. По типологии Келле, к наиболее распространенным конструктам принадлежат:

- предопределяющие (Если это ложь, то это ложь и ничего больше.);

- констеллятивные ( Если это ложь, тогда это нечестно, наказуемо, явный признак морального разложения и т. д.. );

- пропозициональные (Можно предположить, что это, помимо всего прочего, ложь.).

«Предопределяющие» конструкты, нацеленные на исключение альтернатив, воспроизводящие известные концептуальные клише, не требуют дальнейшего осмысления факта и задают жесткое одномерное поведение, преодолевающее когнитивную неопределенность. «Констеллятивные» конструкты, предполагающие выбор одного из нескольких возможных объяснений и дающие уточняющие и прогностические характеристики факта, допускают осторожное, апробирующее поведение, открытое для проверки и исправления ошибок. «Пропозициональные» или гипотетические конструкты ориентируют на будущее тщательное изучение факта с удержанием в основной интерпретации нескольких альтернативных объяснений; поведение намечается с учетом возможности пересмотра факта и является многомерным и гибким по составу исполнительных действий. Очевидно, что к собственно исследовательским и креативным относятся только два последние конструкта, хотя их перечень можно продолжить. Например, включить в него моделирующие конструкты (Если предположение о лжи подтвердится, то отталкиваясь от нее, можно найти истину.). На их основе определяются программы проверки гипотезы и создания новой реальности.

Иногда за счет удачной интерпретации факт может приобрести статус «критического случая» как возможного предмета теоретического осмысления. В частности, это происходит с некоторыми интерпретациями, сделанными при психологическом консультировании.

Проблемы, к которым обращается субъект данной установки, требуют преодоления индивидуального незнания о чем либо при использовании коллективного и личного когнитивного опыта, а также самостоятельности индуктивного пути решения и практических разрешающих действий. Если понимающая установка смещает внимание и позитивные переживания субъекта на промежуточные процессы правильного применения объективно известного, то интерпретирующая установка особенно действенна на конечных этапах производства субъективного интеллектуального продукта с его более или менее высоким уровнем сложности и оригинальности.

Установка на коммуникацию детерминирует не столько выбор субъектом проблем того или иного типа, сколько способы организации и самоорганизации мыслительной деятельности на ее последующих этапах. Доминирование данной установки указывает на высокую субъективную ценность «социального мышления», отлаживающего сложные, в том числе и сами интеллектуальные, совместные действия людей. Она предполагает появление в динамике мыслительной деятельности специфических акцентов:

- на диалогичность мышления, то есть прямой или косвенный обмен идеями с референтными мыслителями;

- на взаимопонимание с со-мыслителями по поводу содержания, процесса и средств мышления;

- на идентификацию в совместной мыслительной деятельности с теми партнерами, которые своими качествами и достижениями указывают субъекту желательную перспективу интеллектуального роста;

- на оценку социальной значимости информационных данных, используемых в процессе мышления;

- на управление коммуникацией партнеров при решении мыслительных проблем;

- на корректное и плодотворное участие в интеллектуальных спорах, дискуссиях, коллективных обсуждениях проблем, «мозговых штурмах», коллективном творчестве, обеспечивающих успех индивидуальной и групповой мыслительной деятельности;

- на поиск согласия, на примирение, договоренность, кооперацию и сотрудничество в конфликтах мыслительной деятельности;

- на позитивную оценку другими результатов мышления самого субъекта;

- на активную передачу, трансляцию своих идей как способ авторского интеллектуального влияния.

Внешне -социальная ориентировка мышления, когда мы следуем установке на коммуникацию, в зрелом мыслительном процессе должна уравновешиваться внутренней ориентировкой на сам этот процесс, сопутствующие ему психические состояния и наши качества как мыслителей. То есть, необходима рефлексивная установка мышления. Она не только избирательно влияет на проблемные предпочтения субъекта, направляя его, к примеру, на задачи самопознания и саморазвития в мыслительной деятельности, но и на тщательный подбор концептуальных я-техник, способствующих продуктивной мысли, какого бы предмета и какой бы проблемы она ни касалась. То есть, мышление одновременно приобретает два равно активных вектора, направленных: на основной предмет и собственные свойства.

Рефлексивная установка удерживает, возобновляет и продлевает мою мысль о собственной мысли, мысль по особому завораживающую и увлекающую, проживаемую, по выражению Ивана Бунина, «как самое неотразимое доказательство моей причастности чему -то такому, что во сто крат больше меня».Активность рефлексии в различные моменты конкретной мыслительной деятельности может колебаться от «нулевого уровня», находясь на котором субъект поглощен мышлением, развертывающимся спонтанно, без перерывов на я- фиксации, до уровня ясного самоотчета в операциях, продуктах, инструментах мышления и до полного трансцендирующего сосредоточения на Я-детерминации мыслительной активности.

Производными рефлексивной установки в мышлении являются:

- мысль о том, что мыслю о предмете ( мысль о состоянии мышления);

- мысль о том, что именно мыслю о предмете (мысль о содержании мышления);

- мысль о том, как мыслю о предмете (мысль о способе мышления);

- мысль о том, что я мыслю о предмете ( мысль о себе – мыслящем);

- мысль о том, что мысль – моя (мысль о принадлежности мышления);

- мысль о том, как влияю на свое мышление (мысль о своих качествах как субъекта мышления);

- мысль о предмете мышления как обладающем моей субъективностью ( мысль о своем вкладе в познание предмета).

Видно, что в приведенном континууме рефлексивных «алгоритмов» мышления, каждый из последующих предполагает действие предыдущих, то есть, к примеру, последний «алгоритм» самоузнавания в предмете мысли должен в одном акте синтетической рефлексии снять многие эффекты рефлексивных действий по отношению к частным особенностям мыслительной деятельности. Отсюда понятие «порядков рефлексии», которые возрастают по мере движения от фиксации факта «мыслю» до раскрытия в предмете мышления своего следа как создателя, автора, творца.

Наибольшую активность установка приобретает внутри я – направленной мыслительной деятельности, позволяющей логически определить отношение субъекта к самому себе. Такая рационализация самоотношения выражается в особых продуктах мышления: личных жизненных целях, задачах, планах, стратегиях, автобиографических концепциях, я-концепции, концепции жизненного пути и т. д.

Творческая установка мышления, называемая еще продуктивной или креативной, состоит в высокой субъективной ценности преобразующих реалистичных идей. В ряду других установок она имеет особое значение, так как во-первых, через «произведения» мыслительной деятельности определяет интеллектуальный рост многих современных культур, прежде всего в информационном, научном и технологическом отношениях, и, во-вторых, через свою успешную реализацию закрепляется в личности как глубинный самозапускающийся процесс воспроизводства интенсивных состояний поиска и создания нового, посредством которого данная личность может раскрыть себя и утвердить «сильным субъектом» культуры. Действие творческой установки в динамике и эффектах продуктивного мышления уже было показано при рассмотрении гештальт-теории Макса Вертгеймера. Основываясь на исследовании Г. С. Батищева, дополним изложенную модель выводами, следующими из анализа рубинштейновских идей о креативности. ( 12 )

1.Креативная установка мыслителя может иметь несколько форм и действует либо как личная восприимчивость к открытиям, новациям и нововведениям, принадлежащим другим, либо как тенденция к укоренению «чужих» новых идей в системе традиционного знания, либо как направленность на самостоятельное генерирование нового. Последняя форма является собственно творческой.

2.Руководствуясь креативной установкой, мыслитель предпочитает проблемы, связанные с преодолением заблуждений, заполнением общезначимых пустот в знании, с качественным улучшением готовых концептуальных структур, обнаружением неразрешенных противоречий, уловлением скрытых от других будущих акцентов в знании и построением принципиально новых концептуальных структур.

3 Творческая установка проявляет себя во внешней и внутренней продуктивности. Первая составляет индивидуальный вклад в «произведенческое бытие» интеллектуалов, растворяясь в нем или выделяясь в качестве исключительного. Вторая состоит в «строительстве» самого мыслителя, развивая его интеллектуальную одаренность и личностные черты, поддерживающие становление творческого таланта. Мыслительные достижения и устойчивые отношения к ним субъекта входят в структуру его личности, в его историю, в число главных «направляющих» его жизненного пути.

4. Подчеркивание роли креативной установки в мышлении означает иной подход к исследованию мышления, чем его изучение в качестве реактивного процесса, отвечающего на типичные когнитивно неопределенные внешние ситуации, или в качестве активности, самопроизвольно возникающей в динамике естественного влечения к интеллектуальному структурированию мира. Креативность означает сосредоточение субъекта на самом мышлении с тем, чтобы во взаимодействии с проблемной ситуацией извлечь как можно больше возможностей для обновления операционального, инструментального, результативного, регулятивного состава мыслительной деятельности и, как следствие, приобрести свойства, придающие субъекту уникальность в среде мыслителей.

5. Креативная установка реализуется одновременно в первичном или авторском мыслительном творчестве, а также во вторичном творчестве или со-творчестве с другими. Последняя характеристика креативности указывает на диалогичность процесса рождения идей, на то, что длительная жизнь авторской идеи обусловлена принятием ее в пространство чужих идей, на то, что любая творческая идея так напитана желаниями и страстями автора, что неизменно притягивает, заражает и вдохновляет умы многих других.

6. Творческая установка «работает» не только на оригинальность и общезначимость мыслительного продукта субъекта. Далеко не вся сила продуцирования и творческого замысла выражает себя в конечном овеществленном результате поиска. Не меньшую ценность имеют также новизна в способах, техниках и средствах производящего процесса, оттенки проживания субъектом состояния мыслительного творчества, конструктивные изменения в самом мыслителе как «продуценте», новые позитивные моменты в самоотношении мыслителя и в отношении к нему других как пользователей его интеллектуальным продуктом..

7. Установка на творчество выражается в некотором противостоянии эпистемологическим традициям и устоявшимся моделям интерпретации эмпирических данных, разрывает привычную интеллектуальную коммуникацию и особенно сильно влечет субъекта к рефлексивному проторению пути для бессознательных генерирующих процессов мышления. В известной степени данная установка конфликтует, а иногда и агрессивно исключает активность других установок мыслительной деятельности. Вместе с тем, как реально действующая, она обладает и лучшими отличительными чертами понимающего, интерпретирующего и социально- ориентированного мышления.

8. В креативной установке заключена трудно объяснимая энергия для реализации мышления по следующим «законам»: интуитивного оживления в каждом отдельном мыслительном акте всего хорошо структурированного понятийного опыта субъекта и появления любой идеи как оптимальной для решения проблемы концентрации этого опыта; такой скорости протекания мыслительных операций, при которой в единицу времени генерируется на порядки больше концептуальных вариантов, чем в режимах других установок; порождения идей, максимально «пригнанных» к условиям проблемной ситуации; удержания целостной концепции всех промежуточных результатов поиска в сочетании с прогностическим моделированием поискового будущего; интеллектуальной «сензитивности» по отношению к ошибкам и конфликтам в мыслительной деятельности; властного требования к субъекту быть одним из лучших в области своего поиска; самовыражения не только в строго логической, но и в символических, метафорических, изысканно простых формах, говорящих о содействии творчеству бессознательного; воспроизводства неповторимых душевных состояний подъема, удовлетворенности собой, причастности к большим феноменам жизни.

Акценты на удовольствие от мыслительной деятельности и на ее внесознательные аспекты особенно заметны в действии еще одной установки мышления - установки на остроумие, краткая характеристика которой может быть эксплицирована из содержания превосходной работы З. Фрейда «Остроумие и его отношение к бессознательному». ( 135)

Данная установка своим действием захватывает несознаваемые и ненаблюдаемые моменты мышления. В то время как сознательное мышление развертывается в виде организованного, направляемого целью, поэтапно регулируемого и результативного процесса, в его подтексте могут оформиться компенсирующие тенденции, отвечающие бессознательным сопротивлению и самозащите субъекта от правильности, объективности, обязательности и многих других атрибутов рациональной мысли. К примеру, требует компенсации неверие субъекта в принцип искания истины, или его неудовлетворенность уровнем общепринятого нормативного знания и критический настрой по отношению к нему, или тревога по поводу возможной критики или самокритики собственного мышления, или непризнанность другими его блестящего ума, или ограничения в свободе интеллектуального творчества, или внутреннее торможение «асоциальных» идей, или сдерживание удовольствия от своей мыслительной деятельности, или скрытая потребность в интеллектуальном доминировании, не удовлетворенная прямым путем. Остроумие – прекрасный способ отвода энергии этих интенций субъекта к регрессу, нарушениям рационального мышления в новую область индивидуального творчества, рассчитанного на понимание и доброжелательное принятие другими людьми. При этом, высокий ценностный вес остроумие приобретает тогда, когда вполне естественные для него «обнажающие», «агрессивные», «циничные», «скептические», «иронические» и «демонстративные» тенденции отступают перед тенденцией к проявлению субъектом своей способности виртуозно извлекать смешной, по-новому конструктивный смысл из интеллектуальных клише и стереотипов, относящихся к общезначимым явлениям и персоналиям. В этом случае субъект может пережить свободное и разделенное с другими удовольствие от своего интеллектуального успеха.

Тенденции остроумия вмешиваются в процессы вполне серьезной разработки интеллектуальных проблем и «инсайтно» выражают себя в забавном, комическом решении как своего рода логическом отклонении, «сдвиге». Кажется, что в сознательной жизни появляется какое-то другое, объективно не затребованное мышление, не доступное оценке и критике, которые имеют место в обычной интеллектуальной деятельности. Пробелы, противоречия, неясные места, пропуски в мыслительных репрезентациях каких – либо объектов и ситуаций преодолеваются за счет концептуальных операций, поверхностно очень похожих на фантазирование: преувеличения, преуменьшения, подчеркивания противоположного, синтеза-сгущения, символического «склеивания» несовместимого, отдаленного сравнения, изоляции «кричащих» признаков, выпячивания несущественного и т. д. Продуцируются бессмыслицы, нелепицы, логические ошибки, тонко направляющие мысль адресата на переосмысление устоявшихся конструктов и концепций методом исправления комических искажений.

Иногда действие установки ограничивается просто шутливой формулировкой проблемы, состоящей в намеке на что-то обычно умалчиваемое, в недомолвке или двусмысленности. Причем намек должен быть броским, а пробел в мысли – легко заполняемым. Чаще же всего установка реализуется посредством завершенного процесса мышления, в котором постепенно рождается неординарная, часто на грани допустимого, мысль. Любая острота имеет персональное авторство, является по-настоящему уместным и своевременным событием только в единственной жизненной ситуации.

Далее выделим некоторые частные установки, помогающие действию общих «ценностных» тенденций и ориентирующие мыслителя на тот или иной конкретный этап мыслительной деятельности – установки деятельности. К ним относятся:

проблемная установка, активизирующая мышление в основном на этапе постановки проблемы;

установка на поисковый процесс как главную составляющую мыслительной деятельности;

установка на мыслительный результат, в том числе творческий;

установка на текстовую презентацию способов и результатов мыслительной деятельности;

установки на «технологическую», программную, предметную и социально – практическую презентацию концептуальных результатов мыслительной деятельности;

установка на самооценку достижений и развитие я- концепции мыслителя.

И, наконец, классификация установок мышления по признаку «объектной» и «субъектной» направленности сознательной мысли, предложенная К. Г. Юнгом. ( 157 )

Экстравертная установка мышления предполагает использование индивидом концептуальных данных, основанных на извне приходящих фактах и идеях. Объективные данности – не только источники такого мышления, но и его цели, ориентиры, результаты. Легче всего подобная установка реализуется в рамках общепринятых идей и устоявшихся логических систем. Однако, следуя ей, мыслитель выходит в богатейшую область эмпирических фактов, конкретизирующих отвлеченные идеи или придающие им новые жизненные смыслы. Если установка отличается не только сухим интеллектуализмом, но достаточно гибка и поддержана интуицией и чувством, ее субъект может быть новатором или реформатором. Классическими примерами обладателей экстравертной установки мышления являются бизнесмен, политик, изобретатель.

Интровертная установка направляет мысль на данности, относящиеся в основном к самому субъекту. Такой мысли безусловно доступны и внешние объекты, но в их существенной детерминации субъективной позицией личности. Главным предметом мышления выступает внутренний опыт субъекта. Реальность принимается им в качестве подтверждающих данных для развития субъективной идеи, и иногда последняя кажется тем более убедительной, чем меньше подкреплена объективностью. В случае, если субъективная направленность интеллекта хорошо сбалансирована его конструктивными отношениями с объектом, мыслитель может раскрыть те глубокие связи в фактической реальности, которые недоступны субъектам экстравертной установки. Многим знаменитым философам, ученым, деятелям искусства присуща доминирующая интровертная установка мышления.

Установки мышления, выступающие здесь как «модусы» выражения целостной личности в отношении к конкретной ситуации мыслительной деятельности, имеют не только собственно когнитивный, содержательный, но и побудительный аспект, определяя тем самым, кроме диапазона интеллектуальных действий мыслителя, их предметов и продуктов, те или иные мотивы производства мысли.

Мотивация мыслительной деятельности может быть представлена моделью, объединяющей разновидности мотивов, выявленных в многочисленных психологических исследованиях (О. К. Тихомиров, В. К. Вилюнас, Б.И. Додонов и др.).Так, выделяются мотивы, прямо относящиеся к основным ценностям познания и, кроме того, к проблемно-тематическим, процессуальным и результативным составляющим зрелого мышления. Они образуют внутреннюю или «имманентную» мотивация мыслительной деятельности. К числу ее конкретных составляющих следует отнести:

- мотив познания или умножения и развития личного знания о мире.;

- мотив развития умения мыслить, овладения новыми способами добывания знания;

- мотив продуктивного завершения мыслительной деятельности;

- мотив проблемного отношения к устоявшемуся знанию;

- мотив творческого осуществления процесса мышления и его окончания в авторском результате;

- мотив вовлечения способов и эффектов мышления в решение практических задач, включая интерпретацию жизненных фактов, предметные и информационные преобразования, коммуникацию;

- мотив реализации и развития личностью своих интеллектуальных способностей;

- мотив самопознания в процессе и на заключительных этапах интеллектуальной деятельности;

- мотив удовольствия от успешного течения и завершения мыслительной деятельности, от интуитивных решений, состояний творческого подъема, догадок и озарений, оригинальных идей и т. д.;

- мотив личного приобщения к интеллектуальным областям культуры и всеобщему процессу наследования и углубления знания.

Внутренняя мотивация мышления, выражая устойчивые потребности мыслителя в системе «мышление - мысль – личность – я – культура», должна обусловливать исключительное сосредоточение, погружение, сращение субъекта с сознательной мыслительной деятельностью. Однако, учитывая разнообразные и обширные жизненные влияния на интеллектуальную активность индивида, в указанную систему следует добавить и другие элементы, например, «другая деятельность», «другие мыслители», «достижения», «вознаграждения», «санкции», «психические компенсации» и «бессознательное». Мотивы, актуализирующие потребности, связанные с этими моментами жизни, рассматриваются как внешние, представляющие «неимманентную» мотивацию мышления. В эту группу мотивов можно включить:

- мотив эффективного интеллектуального обеспечения различных форм индивидуальной деятельности: учебной, игровой, профессиональной, социальной, рефлексивной и т. д.;

- мотив идентичности интеллектуалам, преуспевшим в силу своей эрудиции, компетентности, творчества;

- мотив интеллектуального доминирования в референтном сообществе;

- мотив повышения интеллектуального уровня общения с другими;

- мотив передачи освоенных идей и способов мышления другим;

- мотив социальной поддержки интеллектуальных успехов посредством широкого признания, наград, карьерного продвижения, повышения зарплаты, статуса знаменитости и т. д.;

- мотив избежания санкций со стороны окружения за уклонение или нерезультативное исполнение мыслительной деятельности;

- мотив умножения личных достижений за счет эффективности в интеллектуальной сфере как одной из многих сфер жизненного успеха;

- мотив саморазвития в мыслительной деятельности для завоевания высокого статуса интеллектуала;

- мотив развития я – концепции на основе общего усовершенствования в мыслительной деятельности;

- мотив разрядки психического напряжения, вызванного несознаваемыми конфликтами интеллектуального отношения к жизни;

- мотив трансцендирования или достижения посредством мышления особых состояний сознания, открывающих высшие духовные сущности.

Для мотивационного обеспечения мыслительной деятельности характерны несколько основных закономерностей Во-первых, мотивация обладает тройственным функциональным влиянием на мышление: интенциональным – в качестве стремления к проблемному объекту; регулятивным – в качестве «агента» содержательных и процессуальных изменений в ходе мыслительной деятельности; энергетическим – как силовой фактор мыслительной деятельности, отвечающий за ее активность, интенсивность.

Во-вторых, мотивационная детерминация мышления имеет, как правило, форму полимотивирования, объединяя различные внутренние и внешние мотивы. Продуктивная развертка мыслительной активности требует, однако, существенного доминирования одного или нескольких близких внутренних мотивов. Доминирующий мотив в динамике деятельности может изменяться в зависимости от ценностно-смысловых переакцентировок субъекта, смещающих основное стремление с целевого объекта мышления на способы мыслительных действий, или промежуточные результаты поискового процесса, или я- мыслящее, или на интеллектуальную коммуникацию, или на последствия интеллектуального успеха и т. д. В деятельности с идеальной динамикой основной мотив сохраняет свое ведущее влияние вплоть до угасания в адекватном финале мышления.

Третье, общая многокомпонентная мотивационная тенденция мыслительной деятельности предполагает смену и взаимодействие сознательных и бессознательных, а также конструктивных и деструктивных мотивов. Последнее качество внутренние и внешние мотивы приобретают только в соотношении с другими составляющими мыслительной динамики: целями, способами, средствами, операциями, побочными продуктами, оценками и самооценками эффективности, конечными результатами. К примеру, внешний мотив умножения личных жизненных достижений, сильно доминируя в мыслительной деятельности, может сделать субъекта слепым по отношению к очевидным сбоям и ошибкам в ходе мышления и, оказавшись в конфликте с конечным интеллектуальным поражением, вызвать у субъекта страх новых попыток интеллектуальных поисков и завоеваний.

Четвертое. Неизбежные конфликты или «диссонансы» в мыслительной деятельности могут ослаблять и погашать конструктивную мотивационную доминанту. Это возможно, когда, например, сопутствующая мотиву цель оказывается нереализуемой, или процесс мышления плохо доступен сознательной организации, или отсутствует информация об успешности – неуспешности процесса, или велики внешние препятствия и давления на субъекта, или субъекту открываются собственные возможности решать более сложные интеллектуальные проблемы. Однако другие формы диссонансов, напротив, способствуют всплеску мотивационной активности, когда, к примеру, для решения сложной проблемы субъект находит более эффективные, чем планировалось, методы и средства, или в ходе деятельности неожиданно появляются результаты, сокращающие путь к конечному результату, или в динамике мышления появляются условия, позволяющие полно осуществить не только действующие, но и новые мотивы, подкрепляющие мотивационную доминанту.

То, как мотивы направляют мыслительную деятельность и как зависят от нее, существенно сказывается на характеристиках эмоционального контура мышления. Эмоциональные явления, иначе «переживания», выступают оценкой и отношением мотивированного субъекта к возможностям и реальности успешного - неуспешного исполнения и окончания мыслительной деятельности. Удовольствие – неудовольствие, удовлетворенность - неудовлетворенность, радость – огорчение, восторг – удрученность, увлечение – разочарование, энтузиазм – апатия, любопытство – недоверие к новизне, уверенность – сомнение, азарт – опасение, удивление – равнодушие, переживание новизны – скуки, увлеченность – безучастность и т. д. ситуационно и амбивалентно отмечают для субъекта смены циклов, противоречия, основные события его мыслительного процесса, а также изменения его состояний и качеств как мыслителя. Текучие и вариативные переживания, регулярно появляющиеся в динамике мышления, могут выражать устойчивый аффективный подтекст интеллектуальной деятельности, например, познавательные чувства и страсти, интенсивное проживание которых иногда становится для субъекта основной потребностью при производстве мысли. Утонченной аффективностью в первую очередь отличаются творческие процессы и созданные на их основе тексты философов, поэтов, писателей, знаменитых публицистов, религиозных мыслителей.

«Бесстрастного познания не могло быть и никогда не было у настоящих философов. Оно могло быть только в лишенных творческого дара диссертациях. Менее всего бесстрастное познание было у Спинозы. Величайший из философов, Платон, был философом эротическим. Эротическое притяжение было у панлогиста Гегеля…., не говоря уже о таких философах, как Кьеркегор или Ницше. Философ есть влюбленный в мудрость.» ( 19, с 185 )

Познавательные, или интеллектуальные, чувства выступают в акмеологический период становления мышления не просто потребностями, но важнейшими ценностями личности, усиливающими активность ее мыслительных установок и, вместе с тем, субъективную зависимость от их непроизвольной спонтанной реализации. Процессы рефлексии и контроля мыслительной деятельности уравновешиваются самопереживаниями свободы, таинственности, индетерминированности и очарования мышления, словно сама мысль выбирает данную личность, чтобы проявить и выразить себя. Состояния высвобождения, полета и парения в мысли, так часто отмечаемые выдающимися мыслителями, указывают на присущие им зрелые чувства - ценности с их огромным психо – энергетическим потенциалом:

- любовь к истине, познанию, мышлению как творчеству;

- чувство проблемности мира;

- любовь к науке, разуму, логическому упорядочению мира;

- страсть к философствованию;

- чувство поискового азарта;

- чувство интеллектуальной уверенности;

- чувство хорошей формы, гармонии, совершенства мысли;

- чувство недостатка знания;.

- чувство драматизма поиска истины – «чувство царя Соломона»;

- чувство бесконечности познания;

- чувство обретенной мудрости;

- страсть к таинственному и его пониманию;

- любовь к состоянию «я мыслю»;

- чувство единства с другими мыслителями или «интеллектуального сродства»;

- страсть к самопознанию;

- чувство избытка своих интеллектуальных потенций и «драмы» их жизненных ограничений и т. д.

Принято считать, что определенные активные установки мышления с выделяющимися в их структуре сознательными, бессознательными, побудительными и эмоциональными составляющими, образуют в развертке конкретной мыслительной деятельности единую личностную детерминирующую тенденцию. В слиянии с процессуально – продуктивными условиями мышления, она выступает обобщенным ситуационным эффектом организующей работы интеллекта и других личностных инстанций субъекта. В свою очередь, в динамике мышления некоторые операции – продукты - установки – мотивы – переживания, показавшие свое постоянство в различных ситуациях, формируют новые качества личности мыслителя. При внимании к этим закономерностям, анализ зрелой мыслительной деятельности субъекта должен перейти от «динамической» к «качественной» парадигме.

Качества субъекта мышления.

Качества мыслителя или особенности «личности мыслящей» определяются в психологии с различных точек зрения. Во-первых, как индивидуальные характеристики мышления, касающиеся его операциональных., содержательных и результативных аспектов; во – вторых, как общие факторы интеллекта ( интеллектуальной одаренности) или интеллектуальные способности, в-третьих, как личностные типы мыслителей.

Примером первого подхода ( С. Л. Рубинштейн, В. Д. Шадриков, В. Н. Дружинин, А. В. Либин, Л. М. Веккер и др.) можно считать выделение параметров дифференциально - психологической оценки субъекта мышления. К ним относятся:

- быстрота мыслительных действий;

- интуитивность- дискурсивность мыслительных операций;

- гибкость мышления в отношении к изменению его условий;

- генерализация эффективных способов мышления на разнообразные жизненные ситуации;

- концентрация всех мыслительных умений и ресурсов в отношении к одной проблемной ситуации;

- продуктивность (объем и качество результатов) мышления;

- доминанты операционального состава мышления (анализ, обобщение, синтез и др.);

- конструктивность мышления или его развивающие влияния на жизнь;

- вес творческих компонентов в мышлении;

- оригинальность генерируемых идей;

- чувствительность к необычному, проблемному, к неопределенности и противоречиям;

- склонность мыслить в модусе «вероятного», «гипотетически допустимого»;

- богатство личной концептуальной системы;

- соотношение общих способов организации структуры концептов у данного субъекта (линейно- ассоциативного, иерархического, дуального и т. д.);

- эффективность и специфика рефлексии и я- регуляции мышления;

- соотношение визуальности и отвлеченности в мышлении;

- «вертикальность» мышления или развитие концептов по принципу увеличения порядков обобщения;

- «горизонтальность» («латеральность») мышления как его развитие по принципу проблемной разработки концептов на одном из уровней обобщения;

- практичность мышления или направленность на создание моделей практических действий;

- осмысление фактов одновременно в параметрах актуального (как это есть), прошлого (почему это имеет место) и будущего (какие ожидаются последствия);

- и т. д.

Второй подход, детально проанализированный М. А. Холодной (141), заключается в построении структурных моделей интеллекта, позволяющих исследовать и диагностировать различные уровни общей интеллектуальной одаренности личности. Сошлемся на ее данные.

Модель Дж. Рензулли включает три фактора: IQ (интегральный тестовый показатель интеллекта) выше среднего уровня; креативность (гибкость, оригинальность мышления, открытость ко всему новому, готовность к интеллектуальному риску); высокая мотивационная включенность в проблемную интеллектуальную деятельность (интерес, энтузиазм, настойчивость, терпение, выносливость при решении мыслительных задач).

Модель Р. Стернберга названная «пентагональной», состоит из пяти факторов интеллектуальной одаренности как обязательных критериев оценки ее развития: 1) интеллектуальное превосходство субъекта перед другими при выполнении тестовых задач; 2) редкость, «эксклюзивность» интеллектуальных достижений субъекта в деятельности, нетипичной для других; 3) интеллектуальная продуктивность как реальная успешность в определенной предметной области; 4) демонстративность, то есть повторяемость интеллектуальных достижений; 5) ценность интеллектуальных результатов субъекта в конкретном социо – культурном контексте. Данная модель отличается достаточным универсализмом, так как применима к исследованию интеллектуальных способностей в любой сфере человеческой деятельности, включая профессиональную, социальную, сферу художественного и духовного творчества.

Модель М. А. Холодной включает четыре типа интеллектуальных способностей: 1) конвергентные способности, позволяющие субъекту сконцентрировать свои интеллектуальные ресурсы на нахождении единственно правильного в данной ситуации решения проблемы или задачи; 2) креативность как способность быстрого и беглого порождения разнообразных оригинальных идей в нерегламентированных условиях деятельности и в различных контекстах: от научного до метафорического; 3) обучаемость или способность к быстрому освоению новых знаний и интеллектуальных умений в процессе обучения и продуктивному их применению; 4) познавательные стили (когнитивные, интеллектуальные, эпистемологические) как способность субъекта индивидуальным образом проявлять, объективировать достоинства своего интеллекта.

При определении «индивидуальных особенностей мышления» и «факторов интеллекта» допускается избирательная активность тех или иных отдельных устойчивых психических образований, свойств и тенденций субъекта мышления. Понятие же «типа мыслителя» подчеркивает реальное участие целостного субъекта в любом акте мыслительной деятельности или, иначе, выражение любых мыслительных возможностей через посредство единого качественного ядра его личности. Типы мыслителей обычно соотносятся с наиболее существенными детерминантами или общими способами и эффектами мышления, и чем больше их охватывается в процессе типологической идентификации индивида, тем полнее может быть его интегральная характеристика как личности мыслящей.

Отмеченные детерминанты, способы, эффекты мышления выступают или могут выступать основаниями типизации мыслителей. Перечисляемые ниже типологии частью определены известными типологическими построениями (В. Джемса, К. Г. Юнга, С. Л. Рубинштейна, Б. М. Кедрова, и др.), частью являются гипотетическими и нуждающимися в дополнительных обоснованиях, частью обобщают опыт устойчивых жизненных наблюдений и самонаблюдений субъектов мышления.

1.Основание: избираемые и предпочитаемые объекты мышления.

Типы личностей:

- ориентированная на объекты предметного мира ( другое);

- ориентированная на социальные объекты ( других);

- ориентированная на внутренние объекты, в том числе на «я».

Данная типология аналогична упомянутому юнгианскому различению экстраверта – мыслителя и интроверта – мыслителя, а также практикующемуся у философов выделению в своей среде объективистов – экзистенциалистов – феноменологов.

2.Основание: доминирующие содержания, процессы, способы мышления.

Типы личностей:

а) - оперирующая образными концептами;

- мыслящая абстрактными концептами;

- мыслящая символическими концептами;

б) - мыслящая аналитически;

- упорядочивающая и классифицирующая;

- систематизирующая, синтезирующая;

в) - мыслящая дедуктивным способом;

- мыслящая индуктивным способом;

- мыслящая дедуктивно – индуктивным способом;

г) - мыслящая дискурсивным путем;

- мыслящая интуитивным путем;

- трансцендирующая в мышлении.

3. Основание: уровень наследования знания в образовательном процессе.

Типы личностей:

- малообразованная, равнодушная к познанию;

- фрагментарно образованная, пассивная в познании;

- расширяющая и систематизирующая знания;

- фундаментально и всесторонне образованная.

4. Основание: преобладающие источники добывания и углубления знания.

Типы личностей:

- философствующая;

- изучающая науки;

- понимающая художественные тексты;

- работающая с оперативной информацией.

5. Основание: доминирующие продукты мышления, главные сферы интеллектуальных успехов.

Типы личностей:

- мыслитель повседневной жизни;

- ученый, теоретик;

- методолог;

- создатель технологий, информационных моделей;

- автор литературных текстов;

- философ, пророк.

6. Основание: интеллектуальное влияние на духовно – практическую жизнь.

Типы личностей:

идеалист – романтик – реалист – прагматик – практик.

7. Основание: уровень интеллектуального творчества.

Типы личностей:

- умело использующая коллективный опыт мышления;

- соотносящая готовое знание с собственным опытом понимания и проживания;

- генерирующая объективно ценное авторское знание.

8. Основание: высокие достижения в узкой предметной области мышления или крупной сфере интеллектуального творчества, или осмыслении обыденной жизни.

Типы личностей:

компетентная - интеллектуально выдающаяся – мудрая.

9. Основание: интеллектуальный потенциал и неординарность личности.

Типы личностей:

- интеллектуально способная;

- интеллектуально одаренная;

- талантливый мыслитель;

- гениальный мыслитель.

9. Основание: связь результатов мышления и мыслетворчества со временем.

Типы личностей:

- «археолог» по стилю мышления;

- своевременный мыслитель;

- мыслитель, опережающий время.

Многомерная, или континуальная, типологическая идентификация может быть предпринята в отношении любого зрелого субъекта мышления, независимо от того, является ли он адресатом психологической помощи, или обследуемым с точки зрения его интеллектуальных возможностей и роста, или участником процедуры выдвижения на роль «интеллектуального центра» в профессиональной структуре. Она также является хорошим методом при изучении выдающихся мыслителей прошлого на основе анализа их биографических и автобиографических данных, а также методом самоисследования мыслителя. Характерным случаем его применения является опыт самопознания Н. Бердяева ( 17 ), который сделал типологическое обобщение ряда блестящих особенностей своего мышления, выступающих у него как я-качества:

- Важные мысли приходят ко мне как блеск молнии, как луч внутреннего света.

- Мысль так быстра, что едва успеваю записывать. Подъем так силен, что кружится голова. Не исправляю…Не обдумываю…

- Моя мысль афористична и парадоксальна.

- Главный источник этой мысли – не книги, а жизнь, опыт жизни.

- Самые ничтожные явления жизни вызывают во мне прозрения универсального характера.

- Меня неудержимо тянуло к творчеству, я чувствовал потребность писать, отпечатлевать свою мысль в мире.

- Когда я писал книги, я никогда не читал книги на ту же тему.

- Я пишу потому, что мне повелевает мой внутренний голос.

- У меня нет рефлектирования над своим творчеством.

- В мысли, в лекциях, докладах я медитирую.

- Я мысленно беру внутрь себя весь мир, всю человеческую культуру.

- Меня мало интересовал продукт моего творчества, мне дорог пережитой творческий подъем.

- Для меня не было ничего более чуждого, чем идея космической гармонии.

- Я сознавал себя человеком, не достойным собственного мышления.

- Я – философ, теоретик, идеалист, моралист.

- Я - романтик, реалист, мистик.

- Я – мыслитель интуитивно – синтетического типа.

- Я – мыслитель западного типа.

- Я – несвоевременный мыслитель.

Типологическая идентификация и самоидентификация мыслителя, синтезируя дифференциальные и факторные характеристики его интеллекта, во многом должна касаться разнообразия, богатства знакового, прежде всего речевого. способа производства и выражения мысли. Отметим кстати, что в приведенных самоопределениях Бердяева, а также во многих других фрагментах его интеллектуальной автобиографии есть явные указания на особенности вербального оформления идей: спонтанность создания текстов лекций и докладов, «естественная» гармония рождающихся текстов авторских книг, афористичность и парадоксальность высказываний, доминирование среди интеллектуальных продуктов философских текстов, экзистенциальный и романтический стиль философского письма и т. д. Однако, распространенные научно-психологические подходы к мышлению редко специально ориентированы на исследование высказываний, дискурса, текстов мыслителя, исключая, пожалуй, изучение рефлексивных моментов мыслительной деятельности. «Речевая тема» либо приобретает самостоятельное феноменологическое значение, либо выносится в сферу психологии общения, или психологии творчества, или психологической герменевтики. При этом онтологически очевидно, что с чем бы ни было связано речевое событие, в динамике жизни зрелой личности оно является фактом состоявшейся сознательной мысли и внутреннего изменения значений концептуальной модели мира. Обоснованием речевого способа интеллектуальной жизни, а также активности речевого следа во многих других сферах индивидуального бытия, можно продолжить и рассмотрение темы мышления, и наше изложение в целом.

7. РЕЧЕВОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ЖИЗНИ

7.1. Психологическая сущность речи.

Будем говорить о речи и языке, придавая им тот же смысл, который неповторимо выразил в свое время М. Хайдеггер:

«Язык – то исходное измерение, внутри которого человеческое существо вообще впервые только и оказывается в состоянии отозваться на бытие и его зов и через эту отзывчивость принадлежать бытию Эта исходная отзывчивость, в истинном смысле достигнутая, есть мысль.» ( 140, с. 254)

Связи «Бытия – Языка – индивидуальной жизни – речевой практики – мысли – мыслимых моментов проживания» являются важнейшими для гуманитарного моделирования психологической теории речи Покажем это при обосновании специфики речи и ее функциональных свойств.

В структуре индивидуальности речь имеет двойственное значение. С одной стороны, она достаточно легко доступна для наблюдении, самонаблюдении, рефлексии и чаще привлекает внимание исследователей не сама-в-себе, а как способ объективации и «индикатор» различных психических процессов. По отношению к ней распространены понятия «речевое поведение», «речевые действия», «речевая деятельность», «речевое выражение», указывающие на эксплицитный характер речи по сравнению с глубинными ментальными явлениями. Ее современные исследования необходимо выходят в сферы жизненной прагматики, ориентируясь на задачи улучшения способов речевого кодирования информации, стилевого совершенствования текстов различных жанров, достижения идеального соответствия словесной формы нарождающимся идеям и интеллектуальным техникам, а также на диагностическую и психотерапевтическую расшифровку речевых символов бессознательного. С другой стороны, речь по давней традиции определяется в качестве непостижимого внутреннего дара, таинственной способности, первичного средоточия творческих душевных сил, источника завораживающих влияний. И это не позволяет психологу отнестись к ней просто как к внешнему средству культурной организации психической жизни человека.

Сведению и примирению «прагматического» и «метафизического» взглядов на сущность речи может служить прием различения и восстановления жизненного единства речи и языка. Одинаково креативным представляется как подчеркивание их изначально разных сущности и субъектной принадлежности, так и их отождествление в связи с возможностью воплощения зрелой индивидуальной речью полноты языка и принципиальной осуществимостью языка посредством речи Указанный прием реализуется при гибком синтетическом использовании знаний о речи и языке, рассеянных по различным сферам знания, включая философию, филологию, лингвистику, нейрофизиологию, психиатрию и др

Психологическое изучение речи-как-жизни глубже всего согласуется с идеями онтологии, феноменологии, структурной и экзистенциальной философии, философии языка и философии постмодерна. В числе их знаменитых создателей - Аристотель, В. Гумбольдт, М. Хайдеггер, Ж-П Сартр, Ф де Соссюр, Э. Кассирер, П. Рикер, А. Виттенштейн, Р. Барт, Ю. Кристева, Ж. Лакан, М. Фуко, Ж. Деррида, Ж-Ф Лиотар, М. Мамардашвили. В отечественной психологии и филологии к этой общей области философии жизни и языка особенно близки концепции речи А. А. Потебни, М. М. Бахтина, Л. С. Выготского, А. Р. Лурии, Д. А. Леонтьева.

Какие же различительные акценты делаются исследователями в определениях «языка» и «речи», какие психологические характеристики описывают особенности речи и что позволяет не разделять речевую и языковую активность индивида?

Язык. При раскрытии его сущности прежде всего указывается на его принадлежность к мировым универсалиям: язык – это мир. В соединении с другой универсалией – мышлением – он образует один из самых совершенных способов понимания и отношения людей к миру: язык является мировоззрением. Для него характерна определенная социально – культурная отнесенность: через язык конкретная общность приходит к самовыражению. Способность социума иметь «язык» и потенциал его языкового самовыражения закреплены в коллективном бессознательном в форме «архетипа языка» или «архетипа слова»: язык имманентен культуре. Социальность языка делает его существование относительно независимым от речевой активности отдельного индивида: язык дан индивиду общностью. Определение языка как знаковой системы или словесного кода, то есть как оболочки некоторого содержания, преобладает над его содержательным раскрытием: язык - артикулированное оглашение мысли

(Хайдеггер). .Владение языком означает скорее «говорение», а не «высказывание», свидетельствует об относительной взаимной автономии языка и опыта личного проживания индивидов: «я» индивида молчит в языке. Он прежде всего участвует во внешних взаимодействиях людей, является их совместной деятельностью и в качестве своих агентов имеет «говорящих» и «слушающих»: внешняя сторона языка доминирует над внутренней. Языковое бытие людей воссоздается совокупной речью индивидуальностей, участвующих в языковом процессе как актуальные, потенциальные и ушедшие создатели устных и письменных текстов: язык осуществляется речью и текстом. В языковой форме находят выражение, способ организации как сознательные, так и бессознательные реальности человеческого бытия, включая интуиции будущего: по знаменитой формуле Лакана, не только сознание, но и бессознательное структурировано как язык.

Речь. В большинстве определений она выступает феноменом индивидуальной жизни, а ее основным субъектом является конкретный человек: через речь индивид приходит к самовыражению. Способность к речи изначально представлена в виде бессознательной готовности индивида воспользоваться средствами языка, реализовав возможности своего тела: речь как потенциальная связь с языком имманентна индивиду. Поэтапно овладевая речью во всех ее жизненных функциях, мы осуществляемся в мире языка и в мире в целом: в речи совершается «путь к языку». Речь существует не только как акт о-значения, или «сигнификации» чего-либо, но и как последовательность жизненных событий, в которых словом выражаются и в слове совершаются мысль – представление – переживание – побуждение – интенция к действию. То, что в мышлении и проживании бессознательно и симультанно, речь превращает в длящееся, сукцессивное, формируя, таким образом, осознанное психологическое время личности: речь – это «текст жизни» индивида, ее хронология и топология. Для речевого события значимы и внутренний, и внешний планы. В нем имплицитное психическое содержание должно объективироваться в оптимальной для данной ситуации вербальной форме, которая в этом процессе становится содержательной и либо прямо указывает на свой внутренний план, либо умело намекает на него: по афористичному замечанию Мамардашвили, в речи происходит выворачивание внутреннего и овнутрение внешнего. Содержание речи, или ее значения и смыслы, психологически преобладают над ее формой: слово используется индивидом, чтобы речевым путем изъявить свое знание и субъективное отношение к означаемому предмету и собственной связи с ним. Сущность речевого события – это «высказывание», позволяющее сохранять главным, хотя и далеко не всегда явным, героем жизненного текста «я» индивида или его неосознанную «самость»: речевое событие пробуждает в индивиде авторское начало. Чтобы речевое событие состоялось, субъекту необходимо прямое или косвенное присутствие других, достигнутая внутренняя идентичность с другими и возможность рефлексивно отнестись к себе как обладающему психологическим сродством с другими: речь диалогична в смысле удержания ее субъектом другого-перед-собой. В речевых отношениях с другими или «дискурсе» субъект исполняет специфические речевые роли, выступая высказывающимся, слушающим, молчащим, умалчивающим, не--слышащим, ускользающим в не-сказанность: речь многообразно проявляет и скрывает себя среди говорящих с субъектом, говорящих друг с другом в присутствии субъекта и когда субъект говорит с собой. В полноценном речевом событии сменяют друг друга активные процессы слушания, понимания, принятия – непринятия сказанного другими, генерирования модели ответного высказывания, собственно высказывания, частичного умолчания, речевого влияния, контекстного понимания своего высказывания и реакции на него собеседников: речь как деятельность непрерывна и вездесуща в общении и самоопределении индивида.

Намеченные отличительные характеристики речи указывают на то, что сама ее исходная индивидуальность выявляется и подчеркивается многосторонним единством с языком. Действительно, индивидуальные принадлежность и специфичность речи возможны только в социально – культурной среде языка, потенцирующей речевые события. Импульсы коллективного бессознательного выносятся в неповторимую речевую жизнь индивида путем языка. Осознанная в содержательном плане речевая активность имеет своей «тенью» неосознаваемые структуры языка. Определенные содержания личного бессознательного, получая языковое о-значение, пополняют и обогащают значения и смыслы сознательной речи. Язык, превращенный в речь, определяет исключительно важное для индивида субъективное проникновение во всеобщее поле сознания и мысли, из которого он, продуктивно сознающий и мыслящий возвращается к себе и своей жизни. Мировоззрение общности, воплощенное в языке, оживляясь в речевом процессе, становится личным,

я-опосредованным видением мира, которое М. Мамардашвили, подчеркивая общественную зависимость индивида, назвал «областью сращений человека с отношением к самому себе.» ( 93, с. 47). Обращение к языку как непревзойденному по возможностям инструменту моделирования реальности позволяет субъекту, создавая тексты, сделать авторские вклады в ментальный мир, в мир языка, в мир продуктов человеческого творчества.

Общегуманитарные определения речи требуют упоминания о структуре речи в ее развивающемся и зрелом состояниях. .Можно основываться на понимании речевой структуры в качестве индивидуальной кодовой системы, организующей опыт познания и проживания, состоящей из различных по величине единиц психолингвистического кодирования. Структурное укрупнение единиц обусловливается онтогенетическим развитием речи (от отдельных слов в раннем детстве к продуцированию сложных текстов в пубертатный период и далее), а также закономерностями генерирования речевых продуктов в фазе вербального акме индивида, когда в отдельном создаваемом тексте незаместимы каждое слово и каждая фраза, а за любым из этих элементов прочитывается контекст всех его ставших значений и смыслов, своеобразно влившихся в новое целое текста.

К психологическим единицам речи принято относить слово – фразу – высказывание – текст. В текущем жизненном процессе они возникают в виде речевых событий, инициируются субъектом как речевые акты. Если соотнести их с интеллектуальными содержаниями речи, слово заключает понятие, фраза – завершенную мысль, высказывание – концептуальный итог последовательных личных размышлений, текст – систему таких итогов, а сама речь представляет собой необъятный контекст, заключающий совокупность реальных, потенциальных и не осуществленных текстовых репрезентаций миропонимания индивида. Намечается структурная иерархия, в которой от нижних уровней (слова, фразы) к вершине (контекст)) сокращается число образующих элементов. Если речь субъекта специально исследуется внутри процесса речевого обмена, можно говорить о структуре и структурных единицах дискурса.

Зрелая речевая структура обладает рядом функциональных свойств, сквозных для всех ее уровней. Поэтому, например, «слово» развивается как

такая структурная единица, при анализе которой обнаруживаются свойства речи в целом.

7.2. Функциональные свойства слова.

Под функциональными свойствами будем понимать потенции слова, ориентированные на реализацию следующих жизненных возможностей и задач:

- обеспечение интеллектуальной деятельности на нейрофизиологическом уровне;

- установление дистантной связи субъекта с объектом,

- замещение образных моделей объекта,

- субъективное слияние с объектом, о-владение субъекта объектом,

- опосредование познания и субъективного осмысления объекта,

- символизация как выражение иррационального подхода к объекту,

- выражение оценочных переживаний по поводу объекта,

- коммуникация по поводу объекта,

- оформление концептуальных моделей изменения объекта,

- кодирование рефлексивных действий и я-концепции субъекта,

- репрезентация неосознаваемых психических содержаний,

- обозначение «пустот» в концептуальной модели объекта, вызванных субъективным незнанием или нежеланием «знать» что-либо о нем.,

- структурирование сознательных актов,

- запуск произвольных действий субъекта.

Упоминающиеся во многих фундаментальных исследованиях речи, эти объективные жизненные запросы к индивидуальному слову находятся с его свойствами в двойственном отношении: детерминируют их и являются результатами их развития в самодвижении общей речевой активности. По мере своего овладения жизнью, слово приобретает свойства быть «паттерном нейронных связей», «перцептивным сигналом и действием», «знаком», «именем», «носителем значения и смысла», «символом», «средством выражения переживаний», «способом общения», «средством авторского самовыражения». Имея в виду данные свойства, философы говорят о многих «сущностях» слова, например, указующей, означающей, именующей, смыслообразующей, символической и т. д.

Рассмотрим некоторые из перечисленных свойств, начав с того из них, которое связывает речевую деятельность с морфологией и функционированием высшей нервной системы, прежде всего, ее центральных отделов.

Слово – паттерн нейронной активности в условиях межполушарного единства и асимметрии.

Воспользуемся аналитической моделью, намеченной А. Р. Лурией в работе «Язык и сознание», где обобщены результаты изучения больных с локальными поражениями мозга. С физиологической точки зрения слово представляет собой сложное речедвижение, артикулированно-звуковое произнесение, эффект функциональной интеграции акустической, зрительной, кинестетической, осязательной и т. д. систем в составе речевого анализатора. Периферическую часть анализатора составляют орган слуха, орган речевого движения (полость рта – губы –губная преграда – язык – гортань), орган зрения, рука и соответствующие системы проводящих путей. Главную часть анализатора образуют корковые области нервной регуляции речевой активности, совместно задействованные в любом словесном акте.

1.Височные отделы левого полушария ( зона нейронной ткани, описанная Вернике) обеспечивают выделение из речевого потока отдельных звуковых признаков, то есть являются мозговыми структурами фонематического слуха. Особо тесно они связаны с кинестетическими и кинетическими зонами коры. Поражение центрального органа фонематического слуха влечет за собой нечеткость различения звуков речи и смешению близких фонем.

2. Постцентральные зоны левого полушария, входящие в корковые отделы двигательного анализатора, регулируют процессы артикуляции, ответственные за правильное произнесение и восприятие фонем. Поражение этих отделов приводит к афферентной моторной афазии.

3. Нижнетеменные и теменно – затылочные отделы коры левого полушария обеспечивает понимание сложных логико – грамматических конструкций, превращение сукцессивно поступающей информации в симультанные логические схемы. Результатами поражения этих зон бывает сужение значения слов и нарушение их чувственно – зрительной основы.

4. Передние отделы коры левого полушария головного мозга, в частности их премоторные зоны, отвечают за плавность и непрерывность операций письма и устной развернутой речи, за правильно грамматически организованные высказывания с употреблением номинативных (существительные) и предикативных (глаголы) элементов. При поражении данных зон речь становится обрывистой, из нее выпадают слова с предикативной функцией.

5. Лобные или префронтальные отделы коры создают возможность для интеллектуального моделирования сложных произвольных действий и перевода словесных программ поведения в двигательную активность. Поражение указанных отделов нарушает общую динамику произвольной деятельности и регулирующий, волевой план речи; целенаправленная деятельность заменяется подражательными или персевераторными движениями. Выпадает способность подчинять собственные движения речевым инструкциям и самоинструкциям. ( 90 )

В реальном полиориентированном вербальном процессе различные речевые зоны коры становятся избирательно активны, взаимодействуют и порождают подвижные паттерны нейронной активности или «нервные модели» слов, словесных связей, форм и действий. В репродуктивной и продуктивной речевой деятельности паттерны непрерывно меняют контуры и составляют своего рода «мозаики» или речевую игру на уровне мозга. (108 )

Выделенные положения отражают распространенные представления о доминировании левого полушария в осуществлении речи. Но такая функциональная асимметрия не исключает существенного участия субдоминантного правого полушария в производстве, понимании и оперировании речевыми единицами. Проблема межполушарного взаимодействия, не только касающаяся вербальных процессов, но и возвращающая нас к образной и мыслительной активности в их мозговой детерминации, фундаментально исследована В. В. Ивановым в работе «Нечет и чет. Асимметрия мозга и динамика знаковых систем.».

Основываясь на обширных данных, полученных с помощью методов стимуляции мозга, изучения психики больных шизофренией, экспериментов на «расщепленном мозге» и т. д., он предложил глобальную концепцию «ответственности» левого и правого полушария за различные речевые функции в системе общей психической активности. Остановимся на ее ключевых моментах. ( 60 )

Деятельность субдоминантного полушария ориентирована на формирование и первичную организацию «бессловесной» информации о предметах – референтах. Поток восприятия посредством пространственных операций дифференцируется на целостные симметричные образы, которые, сохраняясь, связываются в целостную «картину мира», где ведущую роль играют зрительные представления. В первую очередь схватывается одновременность событий и их протекание в реальном времени. Специфическими для правого полушария являются бессознательные ассоциативные связи предметных впечатлений, изоляция частей из диффузного предметного целого и «магическое» возведение части в статус целого, образование содержания понятий – синкретов и понятий – комплексов ( Л. С. Выготский); феномены соединения невозможного в образы–бриколажи (К. Леви–Строс), оформление чувственной семантики конкретных предметов. Оно обладает большими генеративными возможностями в плане разрастания предметных содержаний за счет процессов воображения, фантазии, продуктивных сновидений и творческой интуиции.

Речевые функции данного полушария в основном отвечают его бессознательной синтетической образной ориентации. Его деятельность контролирует нерасчлененные и непроизвольные операции речи и письма; обеспечивает понимание и воспроизведение целостных слов и словосочетаний, произнесение простых слитых высказываний и речевых клише, не требующих осознанного логического и грамматического конструирования. При его участии воссоздаются элементы инфантильной речи, обозначающей архаические мыслеформы и онтогенетически ранние понятия, актуализируются и свободно трансформируются амбивалентные речевые символы бессознательного, образуются метафоры, и из архетипического опыта всплывают нарративные (интерпретирующие, истолковывающие) стили мифа, сказки, сказания. Правополушарная активность, кроме того, существенно влияет на многозначность словоупотребления, изощренную синонимию, разнообразие взаимоперетекающих смысловых и оценочных нюансов при словесном обозначении предмета - референта, изобразительные приемы поэтической речи и музыкальность ее звучания.

Доминантное полушарие, находясь в координационных и интеграционных отношениях с субдоминантным, использует его возможности для генерирования сложных интеллектуальных действий, продуктов и знаковых средств. В то же время, правое полушарие придает интеллектуальным формам образность, живость, конкретность, поддерживающие их предметность и реальную адресацию. Специфическими функциями левого полушария выступают реализация логических действий и производство абстрактных мыслительных структур на основе осознанного анализа и категориального обобщения образных содержаний предметов, их признаков, особенностей активности. Отношения элементов в данных структурах устанавливаются различными способами, включая построение иерархии, дуальную организацию, определение паритетного взаимодействия, открытие относительной автономии элементов, нахождение их причинно – следственных связей, создание многоэлементных континуумов и т. д. Отличительной чертой этого полушария является перенос акцента на операции различения «частей» и формирования из них внутренне дифференцированного «целого». При левополушарном управлении строятся сложные последовательности жизненных фактов, в том числе, «биографическое время» индивида, оформляются «акциональные цепи» рече – мыслительной деятельности, сменяют друг друга акты осознания текущих, прошедших и ожидаемых событий. Сознание относит различные жизненные моменты к «я» как психическому целому человека и выделяет в нем разные аспекты, порождая идеи, подобные фрейдовской дефиниции уровней «эго» или, например, идее Достоевского о множественности форм собственного «я», способных воплотиться в суверенных, конфликтующих и притягивающихся друг к другу личностях братьев Карамазовых.

Речевые процессы, связанные с деятельностью доминантного полушария, состоят в номинации образных и понятийных содержаний предметов - референтов; употреблении и понимании абстрактных терминов; в разложении целостных единиц речи на отдельные фрагменты, например, слов на фонемы; структурировании крупных речевых последовательностей, в частности, сколь угодно длинных высказываний из фраз или текстов из высказываний; осознанном оперировании конструкциями устной речи и письма. Глобальными речевыми эффектами левополушарной активности являются: развитие общего грамматического порядка речи в относительной автономии от ее логически – смыслового строя, единое абстрактно – семантическое моделирование реальности; образование стилевых схем речи, лежащих в основе речевых жанров; репрезентация логических операций в адекватных вербальных действиях, способствующая осмысленности произносимого и его понятности для окружающих. В целом, благодаря доминантному полушарию, комплементарности субдоминантного и межполушарному взаимодействию, слово может полноценно и согласованно решить задачи сигнификации, означения, смыслообразования и выражения.

Слово – знак.

Переходя от морфо – физиологических коррелятов речевых проявлений к собственно психологическим характеристикам слова, отметим, что оно обладает перцептивно - образной формой, выступает психическим гештальтом, связывающим слуховые, кинестетические, визуальные и т. д. впечатления от говорения, слушания, чтения, письма. Как самостоятельное восприятие или представление, оно уже в раннем культуро- и онтогенезе может участвовать в субъективном пространственно – временном взаимодействии элементов любой жизненной ситуации И в этом же качестве оно может быть изолировано из ситуации в роли «приметы», «намека», «указателя», «сигнала» и, наконец, «знака» наступления смежных событий и появления сопутствующих элементов ситуации. Здесь он является частью того синкретического целого, на состав которого указывает, он такой же «предмет», «вещь», как все остальное в этом целом. Например, клич в архаичном ритуале охоты. В такой же роли, впрочем, могут выступать аффекты, ощущения, жесты, действия, изображения, эмблемы. Внутриситуативное назначение ранних слов может не осознаваться субъектом, то есть, по выражению М. Фуко, используются «неизвестные» знаки. За ними не усматривается скрытых содержаний, не хранится никаких тайн, то есть, они являются «немыми». Но при этом, произносимые слова позволяют субъекту непроизвольно противопоставить себя ситуации, «магически» вызвать ее необходимые предметные составляющие или представления о них. Слова первых лет жизни ребенка призваны создавать одни и те же ситуации исполнения его желаний, и из них не должен выпасть ни один из слившихся со словом элемент.

В дальнейшем, по мере жизненного и культурного развития субъекта речи, слово становится подлинным знаком, то есть имеющим такое означаемое, которое отделено от него как «другое», может быть замещено словом без утраты своего основного содержания и входит этим содержанием в структуру словесного знака в виде «значения». В формулировках М. Фуко, слово – знак репрезентирует, представляет предмет, но это представление само представлено в нем. В отяжелевшем за счет значения речевом знаке имеет место удвоенная репрезентация: в словесном образе заключен содержательный «образ» объекта. (139 )

В значении постепенно структурируются все более отвлеченные межпредметные связи обозначаемого предмета, уводящие от его единичности, становящиеся концептуальным или «идеальным» представлением о предмете. Слово – знак является аналогом отвлеченных идей о предмете и позволяет оперировать предметом в идеальном плане

Превращение слова в собственно знак, как в общекультурном, так и в индивидуальном процессе, имеет ряд существенных условий и последствий. Модель языка в теории позднего структурализма (К. Леви -Строс, Ж Лакан, Ж. Деррида, Р. Барт, М. Фуко) интерпретирует их таким образом.

1.Слово как знак конституируется процессом познания и прежде всего, мыслительной деятельностью. В актах познания устанавливаются надситуативные отношения между индивидом и предметом, между словом и предметом, между индивидом и словом. Предмет дается познающему сначала как обобщенный предметный образ, а затем объемный, содержательный концепт, нуждающийся в экономных замещении и репрезентации, адекватных его отвлеченной сущности. В качестве этого заместителя используется акустически - зрительно - графический образ слова, с помощью которого индивид более эффективно, чем, например, посредством рисунка, картины, карты, схемы, может осознанно закодировать и передать свою мысль. Между словом и предметом устанавливается интеллектуальное отношение, переносящее предметное содержание внутрь словесного знака За оболочкой слова совершается колоссальная работа по умножению и структурированию его концептуального значения. Будучи отделенным от означаемого, знак одновременно внедрен в него, придавая предмету свойство «быть означенным». Мысль во взаимообращении означающего и означаемого приобретает двойную отнесенность: к предмету и слову. Целостность вербально – мыслительного процесса поддерживается субъектом познания, который рефлексивно отсылает мысль о предмете к слову и из слова извлекает мысль. Слово – знак в системе рациональных жизненных связей индивида приобретает статус самостоятельного объекта познания.

2. Слова – знаки универсальны, пригодны для любого индивидуального выражения основных операциональных и продуктивных структур мышления. Они обеспечивают социально – культурную преемственность в объективном, достоверном, истинном решении ряда коренных проблем жизни. Так, в мышлении современного человека словесный знак определяет многоплановую категориальную принадлежность предмета, его многоуровневое тождество предмета с другими предметами («бабочка» – «земное», «материальное», «живое», «животное», «насекомое» и т. д) Слово как бы притягивает все новые и новые признаки предметов родственных категорий и тем самым расширяет и интегрирует мир cogito субъекта. Одновременно, и это главное, словесный знак репрезентирует одну из множества предметных категорий («цветок», «часы», «человек» и т. д. ) и служит установлению бесчисленных различий между нею и другими категориями. То есть, благодаря слову, жизнь длится как непрерывный аналитический процесс. Вместе с тем, слово, поддерживая, не нарушая органичных европейскому мышлению оппозиционных разделений типа свет – тьма, материя – дух, мужское – женское, сознательное – бессознательное, коллективное – индивидуальное и т. д. преодолевает сосредоточение мысли на одной из оппозиций как первичной, основополагающей, подавляющей другую, утверждая равноправное существование и ценность каждой из них. Таким образом, в индивидуальном воспроизводстве рациональной жизни слово отождествляет, интегрирует, разделяет, ценностно уравнивает означаемые объекты.

3. Мышление, структурирующее означаемое и устанавливающее его связи со знаком, придает данной связи прозрачность, однозначность. Все, что в предмете немыслимо, не осознано, слово-знак исключает из своего содержания. Язык классической рациональности как самый типичный знаковый код придерживается только границ мышления и в движении своих значений развертывается в виде дискурсии, оперирующей терминами, нормативными категориями и понятиями, употребляемыми по общему соглашению. В дискурсии господствуют чистая мысль и чистый язык, то есть язык представляет мысль так, как мысль представляет себя сама. Слово-знак не нуждается в комментарии, толковании, прозрении, то есть герменевтических усилиях, и рассматривается по критериям истинности, точности, общезначимости представленной в нем мысли. Означающее и означаемое взаимно предопределены и создают пространство дискурсии, где все субъекты лингвистически подобны друг другу и могут согласно помыслить о предметах – референтах. Речь в форме концептуально отточенной, грамматически безупречной связи словесных знаков осваивается индивидом преимущественно в академическом обучении и при овладении интеллектуальными профессиями, где естественны и необходимы сциентистские, технократические, информационно – рационалистические установки.

4. Но и в тех областях знания, где господствует договоренность о строгом словоупотреблении, индивид находит свободу означения. Слова – знаки пропускают в свои содержания элементы далеких значений или сами удаляются от изначальных значений под влиянием переосмысления. Они могут плавать между смежными значениями, отмечая актуально привилегированные. Слова меняют форму произнесения и написания и в этом обновлении что-то приобретают или теряют в содержании.

Оказываясь знаком концептуальной парадигмы, слово вдруг становится всепроникающим и всеобъемлющим, привлекая к себе огромные массивы означаемых. Или, разоблачая себя как знак, слово обращается в символ, находя и причудливо определяя иррациональные свойства чуждых референтов ( «бабочка» притязает на означение души – девушки – крупной снежинки – летящего листа – цветка – ночной страсти – скоротечности жизни и т. д.) Или, связываясь со «знаковой фигурой» культуры, социума, времени, слово начинает занимать исключительное место в массовой и индивидуальной дискурсии, становясь в ней основным инструментом либо нового упорядочения, либо новой стихийной игры значений. Например, имена «Билл Гейтс» и «Джордж Сорос» повсеместно употребляются как центрирующие множество идей о культурном единении и исключительных индивидуальных достижениях. Или, прямо расставаясь со своими прежними значениями, слова становятся знаками иносказаний, выражая обратные содержания. Слово «гениальный», обесцененное льстивыми сцеплениями с посредственными референтами, все чаще приобретает ироническое, то есть оппозиционное значение. Во всех перечисленных случаях слово расстается с ролью «прозрачного знака для идеальной мысли» и напоминает о своих других, константных в жизни культуры и личности функциональных свойствах

Слово – имя.

В этой своей роли слово конституируется вместе с развитием в качестве знака, дополняя и компенсируя интеллектуализацию речи. Если знак призван удерживать безличные нормативные обобщенные характеристики предмета, то имя должно подчеркнуть индивидуальность единичных референтов. В культуро – и онтогенезе слово – имя обособляет познаваемые единичные предметы, активно утверждает их собственное бытие и указывает вместе с тем на их высокую личную значимость для субъекта. Будь-то ребенок, по-своему именующий любимую игрушку, или целый народ, присваивающий Имена своим кумирам, слово позволяет им оставаться в границах воспринимаемой и субъективно проживаемой реальности.

Основные положения о слове – имени содержатся в экзистенциальной, феноменологической и психоаналитической концепциях языка (М. Хайдеггер, Ж-П Сартр, А. Камю, А. Виттенштейн, Ж. Лакан, Э Кассирер, П. Рикер, М. Мамардашвили и др.) Кратко передадим их суть..

- Имя не стремится придерживаться только категориальных определений предмета и его чистого значения. Оно, индивидуализируя значение, возвращает предмету неповторимую специфику, которая может быть дана аффективно и перцептивно или в воображении и фантазии. Образно – эмоциональное содержание придает имени характер «образного слова». В своей зрелой форме имена живут в риторическом, поэтическом, мифологическом и эпическом пространствах языка.

- Имя, появляясь в связи с исключительным вниманием субъекта к какому – то предмету, может генерализоваться на предметы, субъективно напоминающие исходный. Причем, именование существенно отличается от о-значения тем, что схватывает не категориальное, общепонятное, осознанное сходство, а «сродство», связанное с ситуативными, мимолетными ассоциативными впечатлениями и переживаниями, глубинными смутными интуициями, бессознательными побуждениями индивида. Поименовать, значит превратить абстрактно существующее-для-всех в существующее-для-себя и, создав свой словесный мир, посвятить в его тайную эстетику других.

– С именованием связан феномен личного внутреннего присвоения предмета. Последний феноменологически наделяется качествами «быть моим», «быть частью моей жизни, «быть частью меня самого», «быть частью моей души», а следовательно, и свойством быть «зависимым от моего произвола». В этом акте сращивания с предметом мы откликаемся на проснувшийся в нас бессознательный древний призыв одушевлять предметный мир, вбирать в себя силы, свойственные внешним объектам, отождествлять себя со значимым объектом и одновременно придавать ему собственные черты, быть уверенным в своей таинственной связи с ним. К именованию проложен путь от стихийного анимизма, тотемизма, фетишизма и магии. Имя и возвышает, и подчиняет объект субъекту. Если объект – другой человек, это ставит его в двойственную позицию по отношению к именующему: превосходства и присвоенности..

- Поименованный предмет имеет властную притягательность, влияние на субъекта, и, ощущая это. субъект или «вживается» в него, или оживляет его, или сообщает ему особенные жизненные силы, или приписывает сверхъестественные возможности. Трудно найти лучшее подтверждение этой власти, чем воспоминание К. Юнга об одном из впечатлений детства.

«У стены был склон, на нем, выступая из земли, стоял камень – МОЙ КАМЕНЬ ( выделено авт.) Часто, сидя на камне, я погружался в странную метафизическую игру; выглядело это так: «Я сижу на этом камне, я на нем, а он подо мною». Камень также мог сказать «я» и думать: «Я лежу здесь, на этом склоне, а он сидит на мне.». Дальше возникал вопрос: «Кто я? Тот ли, кто сидит на камне, или я – камень, на котором он сидит?» Ответа я не знал и всякий раз, поднимаясь, чувствовал, что не знаю толком, кто же я теперь. Эта моя неопределенность сопровождалась ощущением странной и чарующей темноты, возникающей в сознании. Я не сомневался в том, что этот камень был тайным образом связан со мной. Я мог часами сидеть на нем, завороженный его загадкой.» ( 152, с. 36)

- Слова становятся именами, когда мы опосредуем и завершаем ими внутренние процессы поиска объектов собственных сильных влечений, стремлений, желаний Имя оценивает и предопределяет отношения к объекту с точки зрения его соответствия доминирующим побуждениям субъекта. Иногда, родившись в динамике желания и прикрепившись к нему, имя переносит внимание субъекта с объекта на объект, фиксируя в них качества, не замечаемые другими людьми; в этом смысле слово освещает скрытое, затененное во множестве объектов, утверждая их новые авторские «категории». Так, увлекающаяся женщина выделяет среди людей класс «моих мужчин». Имена как отметки фигур желаний, прозвучавшие в присутствии других, могут стать для них приглашением разделить стремления именующего и принять влияния именуемых.

- Имя как репрезентация объекта желания имеет непосредственное отношение к тому, что феноменологи называют «симулякрой». М. Мамардашвили, интерпретируя жизнесостояния прустовских героев, рассматривает ее как целостное и устойчивое аффективно – образное впечатление, которое, вследствие своей предельной субъективности и фантастичности, отделяется от объекта и, закрепившись в магическом для личности имени, предпосылается любому восприятию данного объекта. Она существует виртуально, до каждой новой встречи со сверхценным объектом, а при его появлении в луче взгляда и сознания субъекта тут же оказывается в потоке активности, идущей от субъекта к объекту. Симулякра – это и имя, и образ, и желание, и чувство, наложенные на человека или вещь в акте непосредственного проживания. ( 93, с. 369)

– Имя может приобрести такую самостоятельность, что нивелирует значимость объекта, с которым было первоначально слито. Оно само становится «вещью» или «существом», которым субъект оперирует, рассчитывая непосредственно, будто речь идет о предметном взаимодействии, изменить что – либо в реальности: создать, исцелить, уничтожить и т. д. С этой воображаемой бытийной автономией слов - имен связаны древние ритуалы заклинаний и заговоров. Один из них потрясающе описан Иваном Буниным.

«Барышню била лихорадка, она готова была покатиться в судорогах на пол, когда, сидя в сумерках в спальне, ожидала появления на пороге Клима…И вот он проходил мимо нее, развязывая на ходу платочек с какими-то колдовскими косточками. Затем из спальни раздавался в гробовой тишине его громкий, необычный голос:

- Встань, раба божия!

Затем на доску, положенную на пол, ставили барышню с выкатившимися от ужаса глазами и похолодевшую, как покойник…И вдруг он начинал странным, отдаленным каким – то голосом:

- Взыдет Филат… Окна откроет… Двери раскроет… Кликнет и скажет: тоска! тоска!

- Тоска, тоска! – восклицал он с внезапной силой и грозной властью. – Ты иди тоска во темные леса, - там твои мяста! На море, на окияне, - бормотал он зловещей скороговоркой, - на море, на окияне, на острове Буяне лежит сучнища, на ей серая рунища…

И все чувствовали, что нет более ужасных слов, чем эти, сразу переносящие душу куда – то на край дикого, сказочного, первобытно – грубого мира. И нельзя было не верить в силу их, как не мог не верить в нее и сам Клим, делавший порою прямо чудеса над одержимыми недугом.» ( 24, с. 254)

- Имя, покидающее свой конкретный референт, но при этом не обращающееся в подобие вещи, может эволюционировать в символ. Так происходит, когда оно начинает влиять на многих людей и использоваться многими для определения своего оценочного отношения к аналогам поименованного.. В этом процессе имя как бы возвращает себе статус «знака» и свойства распространенности, общепринятости. Например, какое-то литературное именование приобретает такую силу внушения, что притягивается ко всем предметам, имеющим ассоциативное или иррациональное сходство с исходным референтом. И вновь заимствуя из вариаций Мамардашвили на прустовские темы, возьмем его упоминание имени «бал черепов». Оно дается Марселем торжественному собранию его постаревших знакомых – парижских аристократов, приобщенность к кругу которых долгие годы была его вожделенной целью, а в зрелые годы – предметом самоиронии. Имя здесь указывает на возраст собравшихся, их принадлежность к старинным фамилиям, их утраченные в современном мире клановые позиции, их роль хранителей древнейших, почти уже потусторонних традиций, их мистическую связь с миром тьмы, где душами владеют не прикрытые земным обычаем страсти к богатству, лжи, власти. Это имя легко переносится в план кодовой характеристики реальных ревностных хранителей устаревших взглядов, или могущественных раньше лиц, отстраненных от дел, но не оставляющих свои амбиции, или бывших властьпредержащих, избалованных вседозволенностью, одним словом, всех, кто, вопреки времени, хочет всегда править свое торжество в эпицентре жизни.

- Когда индивид именует, он поднимает на уровень сознания смутно ощущаемые интимные содержания бессознательного слоя психики, которые он хочет прояснить для себя. Здесь именование выполняет когнитивную функцию, тем более, что значительный массив этих содержаний относится к коллективному бессознательному, и, следовательно, его раскрытие и словесная зашифровка имеют широкую социально-культурную значимость Особенно хорошо это видно в именовании архетипов у К. Г. Юнга. Имена Анимы, Анимуса, Персоны, Тени, Самости, Мудреца, Трикстера, утрачивая авторскую принадлежность, давно живут автономной жизнью «понятий» в сферах философии, науки, искусства.

– Найденное творцом или мастером имя стремится вернуться к своему реальному предмету, предопределив в качестве носителя «деятельной энергии» его бытие, детерминировав изменения и преобразования. В имени может быть даже заключен проект будущего существования референта. Активная сущность имени отмечена Хайдеггером поэтической строкой из Гельдерлина: «Не быть вещам, где слова нет». Как к верхнему пределу своих достижений и духовных влияний, к именованию стремится профессиональный оратор, поэт, проповедник и пророк. Сам «феномен именования» становится деятельным именем в предположении философов – постмодернистов о том, что язык в 21 веке станет главной ценностной доминантой многих культур.

Слово – символ.

Символическое назначение слова по многим характеристикам близко именующему, но существенно отличается от нее тем, что приобретается словом в пространстве интеллектуального поиска, когда нужно, например, или уклониться от прямой концептуализации предмета, либо указать на существование немыслимого или неосмысленного содержания предмета, либо интегрировать в одном понятии большой объем концептуальных содержаний, либо за поверхностной идеей подразумевать другую, глубинную, иногда парадоксально соотносящуюся с первой. В последнем случае вербальный символический процесс неявно подчеркивает равноценность и взаимную обратимость логических противоположностей. Действует принцип децентрации, обоснованный Ю. Кристевой и Ж. Деррида в отношении литературных текстов.

Любое слово является условным «символом» в смысле обозначения звуком, речедвижением чего – то другого. Однако, речевая символизация в более глубоком определении означает опосредование словом процесса замещения одного психического содержания другим: мыслью - мысль, обобщенным образом - мысль, обобщенным образом - интуитивное прозрение или переживание. Словесное замещение мыслью мысли происходит, например, в творческом метафорическом процессе. Другим примером рождения символа является называние образа, подставляемого на место идей о многих референтах, объединенных чертами, собранными в образе. Вспомним любимые в символологии «сапфир», «дерево», «огонь», «воду» и т. д. Феноменом символизации выступает также объединяющее обозначение множества явлений, скорее не осознаваемых, а интуитивно улавливаемых и переживаемых. Таким путем, к примеру, появились подхваченные обществом новые слова «беспредел», «новый русский» и множество других народных ярлыков, навешенных на всеобщие неразрешимые проблемы нынешней жизни или странные качества известных людей. Однако, подобным же способом были созданы и другие символы, названные Андреем Белым «аристократическими» – символы великой литературы: Эдип, Гамлет, Фауст, Великий Инквизитор.

Коллективные словесные символы в общей системе речевой символики дополняются личными символами. Динамика их порождения хорошо показана Э. Фроммом в работе «Забытый язык» на примере перевода образов сновидений в осознанное словесное обобщение. (137) Так, приснившаяся нам окраина города, пустынный, незнакомый, убогий городской пейзаж могут быть внутренне связаны с чувствами одиночества, потерянности, страха, испытываемыми нами в последнее время. Образ сна отныне будет символизировать для нас эти переживания. Одновременно он может сгуститься в слове «окраина», которое в свою очередь становится для нас символом личной заброшенности, маргинальности и начинает активно входить в содержание наших высказываний.

Речевой символизм, хотя и является частью познавательного процесса, все же существенно противостоит его отвлеченности, логической упорядоченности, осознанности и рациональности. Это происходит, благодаря тесной связи слова – символа с продуктивным представлением, воображением, фантазией. Так же, как Возрождение, Классицизм и Серебряный век, нынешняя культурная эпоха увлечена образом. Р. Барт заключает, что современный текст отличается тотальным вторжением образа, вытесняющего традиционную абстрактность понятий. Оно выражается в «неотделимости конкретного примера от иллюстрируемой мысли», то есть в слиянии словесных образов и стоящих за ними идей, что и составляет суть символизма. ( 11, с. 348)

Философско – психологические обоснования речевого символизма ( 11; 15; 89; 94; 124; 158; 159 ) указывают на следующие отличительные особенности слов – символов: они связаны с познанием – творчеством – переживанием; обладают свойством соотносить и объединять между собой не только элементы сознания, но и элементы «бессловесного», «бессмысленного» мира, каким является Бессознательное; символ уводит субъекта от конкретных референтов в ментальный мир с его образно – понятийными трансформациями; образное содержание, чаще всего присутствующее в речевом символе, служит средством для перехода к основному, концептуальному, значению; слово – символ имеет внутреннее напряжение, связанное с загадочностью, проблемностью символизируемого, с отсутствием прозрачности соотношения символа и основного значения, с тем, что символически репрезентируется что-то неизвестное в референте; напряжение символического слова возникает и под влиянием переживаний субъекта, который выражает в нем не только знание и незнание о предмете, но и внутренне пристрастное отношение ко всему, что связано с этим предметом. Кроме того, слова – символы способны к спонтанному взаимопорождению, появляясь и ассоциируясь в продуктивном процессе, подобном цепной реакции Освещая в этом процессе основные значения, символы устанавливают между ними необычные отношения, осознание и обоснование которых может стать для субъекта задачей интеллектуального творчества. Так, в философии Ф Ницше огромной энергией символического и рационального генерирования обладает слово «сверхчеловек», у В. Соловьева - «богочеловечество». Наконец, слова – символы, рождаясь и соединяясь в сфере философского и поэтического творчества, а также в области самопознания, могут образовывать личные символические миры, по которым особенно легко распознаются талант и гений.

Хорошо исследованной формой образования символов является создание метафоры. На ее примере можно сделать дальнейшие уточнения, касающиеся вербально -символического процесса. Но сначала напомним великолепные образцы метафорического продуцирования, которые определили собой речевой стиль важнейшего периода теологического и философского познания. Речь идет о схоластических словопрениях средневековья. В. Рабинович, иллюстрируя мысль о средневековой метафоре как загадочном уподоблении вещей и эвристическом поиске «избирательного сродства» явлений, приводит такой фрагмент диалога Ученика и Учителя.

1. Ученик: Что такое буква?

Учитель: Страж истории.

2. Ученик: Что такое слово?

Учитель: Изменник души.

3. Ученик: Кто рождает слово?

Учитель: Язык.

4. Ученик: Что такое язык?

Учитель: Бич воздуха.

5. Ученик: Что такое человек?

Учитель: Раб смерти, жаждущий путник, гость в своем доме.

6. Ученик: На что похож человек?

Учитель: На плод.

7. Ученик: Как помещен человек?

Учитель. Как лампада на ветру. ( 109, с. 154)

Метафорическая деятельность включает в себя и операции логического порядка, и операции, характерные для воображения и образной символизации. Причем в качестве интеллектуальной и дискурсивной, эта деятельность с внешне – операциональной стороны стремится прежде всего придерживаться логики. Но особенность метафоры в том, что внутренне она вскрывает такие соединения вещей, которые кажутся парадоксальными и слишком далекими в обычном категориальном пространстве. Действительно, почему соединяются «язык» и «бич» или «человек» и «лампада»? Такие соединения, говорит М. Мамардашвили, «поднимаются сознанием из глубин нашей душевной жизни, из области, где все первозданно просто, непрерывно, одновременно и все связано со всем.» ( 93, с. 378))

При помощи метафоры мы охватываем сознательные и бессознательные слои нашего ментального поля и мыслью достигаем его самых удаленных и разделенных друг с другом участков. В метафоре есть и креативное начало, так как с ее помощью мы проясняем ранее скрытое, есть и определенная аномалия, так как для прояснения мы пользуемся приемами архаичного мышления. Последнее переживается субъектом в форме чувств интеллектуального риска, интеллектуального вызова, когнитивного диссонанса.

«Метафора – результат когнитивного процесса, который сополагает два или более референта, обычно не связываемых, что ведет к семантической концептуальной аномалии, симптомом которой является эмоциональное напряжение.» ( 124, с. 363)

Структура метафоры, как правило, имеет два необходимых элемента: главный и вспомогательный. В первом есть ключевое слово, относящееся к основному референту, во втором – слово, указывающее на референт, с которым сопоставляется основной. В метафоре «а она-то все идет, словно лодочка плывет» основным референтом является «она» или «девушка», а сопоставляемым референтом выступает «лодочка». Главный элемент здесь – идея «она идет», вспомогательный – идея «лодочка плывет». Структура метафоры в целом выражает необычное отождествление основного референта с другим (девушка – лодочка), так что этот другой становится атрибутом или символом и именем первого. Автором любой метафоры символически подчеркивается значимость основного референта, как это обычно бывает в поэзии, риторике или интимном общении: «пьянея звуком голоса» (я – Опьяненный тобой); «странной близостью закованный» ( я – Сцепленный с тобой).

Авторское присутствие вообще очень сильно в метафоре. Кроме выраженных личных знания и оценки ведущего референта, акцентируется интеллектуальная самостоятельность автора, независимо от того, отдельный ли это человек, или субъект коллективного познания и творчества. В подтексте метафоры проступает: «Я так вижу…Я так представляю…Я так понимаю…»

Метафорический процесс развивает и уточняет значение основного референта. К числу развивающих операций прежде всего относят сравнение, нахождение сходства, уподобление. В высказывании «буря ревет» буря сравнивается с чудовищем, издающим мощный рев, и отождествляется с ним по этому признаку; ее значение вбирает данный признак как существенный. Кроме того, выделяются операции гиперболизации, выпячивания каких-то свойств основного референта, которые специально не акцентируются в его логическом значении. В метафоре «не мужчина – орел» это значение обогащается свойствами успешности – дальновидности - высоких достижений. Однако, та же метафора может не утверждать, а отрицать названные свойства референта, и делать это также преувеличенно. В этом случае она употребляется иронически или насмешливо, отнимая у основного референта всякую общность с «орлом». Иногда операция отрицания прямо заключена в структуре метафоры: «я человек, а не тварь дрожащая». За выраженным отрицанием совершается еще одна важнейшая интеллектуальная операция – выделение противоположности: орел – не орел, человек – тварь дрожащая. Некоторые метафоры парадоксально сводят противоположности, указывая на таинственную двойственность основного референта: «живой труп», «дневные звезды», «искренняя ложь».

Операции, порождающие интеллектуально и эстетически ценные метафоры, стремятся к расширению в составе творческого процесса, образуя продуктивную «символическую прогрессию». А. Белый (15 ) упоминает в этой связи выражение «белорогий месяц», впитавшее множество последовательных сравнений и метафорических трансформаций. Их развитие, лежащее в глубине многих мифологических и поэтических произведений, можно представить следующим образом: месяц - белый рог - небесный бык – Зевс – луноликая Европа – молодая Луна – месяц – новая Европа. В подобных континуумах проявляется действенность и генерирующая мощь метафор, характерные для большинства слов – символов. А сам приведенный континуум можно завершить словами «словесная игра», под которой русский символизм, а ныне современные философские теории языка, подразумевают важнейшее условие будущих обновлений европейской культуры.

«Игра словами - признак молодости: из–под пыли обломков разваливающейся культуры мы призываем и заклинаем звуками слов».

(15, с. 142)

Слово – носитель значения и смысла

Данное функциональное свойство слова прежде всего зависит от развития его внутреннего содержания, оформляющегося в качестве понятия. (.Л. С. Выготский, А. Р. Лурия, А.А. Леонтьев и др.) В роли «значения» понятие выступает сложной категориальной структурой основного референта, связывающей такие его «определители», как предметы, предметные свойства, состояния, действия, предметные ситуации и события, а также инвариантные отношения между ними. Понятие – мысль, обозначенное словом, становится «концептом», доступным для общего понимания, интеллектуального обмена, совместной разработки многими людьми. Как отмечалось, в зрелом понятийном значении концентрируются координационные и субординационные отношения между многими словесно структурированными предметными категориями. То есть, у слова – носителя значения существует массивный нормативный речевой контекст. В тонком интеллектуальном высказывании для искушенного слушателя этот контекст сполна изливается в употребленном субъектом слове.

Активное дискурсивное использование концептов может постепенно уводить говорящего от индивидуальности единичных референтов, и потому речь начинает терять опору в реальных вещах, феноменах, событиях. В этом состоит извечная опасность для «интеллектуальной речи». Даже работа с чистыми значениями требует удержания в их структуре индивидуальных референтов с их репрезентативными признаками и в этом смысле всегда должна быть «феноменологической». Ценность значения легче обнаруживается в его соотношении не с метафизической истиной, а с закономерными проявлениями действительной жизни, в динамике которой слово направляет ее познание и самопознание. Проблема адресованности конкретным референтам – это не только проблема иллюстрации или наглядного примера в абстрактном мышлении, но и проблема жизненности, зкзистенциальности и человеческой доверительности слова и речи.

Единое значение слова структурировано из содержательных элементов разных типов. Одни из них являются специфическими признаками единичных представителей референта, другие определяют принадлежность референта к частным и общим категориям объектов, третьи отсылают референт к предельно общим категориям, охватываемым теоретическими науками и философией, четвертые свидетельствуют о причастности референта к мифу и остаются за пределами рационального мышления. За словом, таким образом, кроется потенциальная неисчерпаемая дискурсия, многомерное теоретизирование, конкретизация и символизация. Выражение «цветущее дерево» для кого -то на одном полюсе понимания несет значение «той яблони за окном», а на другом – значение «вечного возобновления вечной жизни».

В разных языках в понятии определенного объекта могут быть особо выделены те или иные аспекты. Поэтому в системах различных языковых культур тождественные слова могут значить относительно разное. Значение организовано из многих элементов, но некоторые из них могут быть настолько акцентированы в речи субъектов, что, наконец, отщепляются от первичного значения и начинают развиваться в виде новых значений слова. Или основное значение слова переносится в содержание многих других референтов, так, что эти референты могут приобрести вербальную идентичность с исходным референтом, и само слово начинает символически объединять понятия самых различных объектов. Или из значения определенного слова выделяется какой-то существенный элемент, и это слово становится его исключительным заместителем, притягиваясь к референтам, тоже имеющим в своем содержании указанный элемент; в исходное слово проникают новые, иногда очень отдаленные значения. Или значение какого – то слова начинает прогрессировать, разрастаться, требуя трансформаций его носителя. Появляются производные от начального слова, которые привносят в него новые самостоятельные значения, интегрирующиеся на новом уровне.

Перечисленные феномены определяется как полисемия, или многозначность, слова. Появление многозначности, а также другие события, связанные со становлением содержания слов, относятся к динамике значений. Проанализируем некоторые ее проявления и закономерности.

1.Сначала вернемся к отмеченным феноменам многозначности. Избирательное обозначение тех или иных особенностей референта словами – аналогами разных языков отмечен П. Флоренским на примере «истины» (129). Русское слово «истина» означает «подлинно существующее» - «живущее» - «пребывающее» - «абсолютно реальное» - «подлинное» - «прочное» - «справедливое». Совсем иная сторона референта подчеркнута древнегреческим. Здесь «истинное», значит «не упущенное памятью» - «незабвенное» – «заключенное в Сознании» – «превозмогающее время»» – «вечно стоящее». Латинский открывает еще одну сторону значения рассматриваемого слова. Под «истиной» подразумевается «обоснованное» - «защищенное» – «табуированное» – «заклятое» – «требующее веры» - «страшащее» – «вызывающее смирение» - «правота» – «право». Семитское значение «истины» определяет ее существование как «слова Божьего» - «надежного слова» - «верного обещания» – «искреннего суждения».

Примером многозначности, порожденной отщеплением и автономизацией частей исходного значения, является развитие концепта «я». Х. Ортега-и-Гассет отметил, что в раннем культурогенезе «я» могло прежде всего значить «мое тело» – «моя плоть»– «мое сердце» – «мое». Позднее в философско–психологических толкованиях «я» становится «творящим мир в воображении и фантазии» (Гете), «тем, что мы представляем о себе» (Шопенгауэр), «высшим законодателем природы» (Кант), «всем-в-мире» (Фихте), «центром сознания» (Фрейд). (124)

Феномен переноса значения в понятийные содержания других референтов и вливания последних в исходное слово хорошо иллюстрируется концептом «кровь». Кроме прямого значения «жидкой среды организма, необходимой для жизненного процесса», он имеет множество привнесенных значений: «близкое родство», «братство», «наследование могущества, силы, титула», «признак избранности», «неприкосновенность», «невинность», «война», «гибель» и т. д.

Случаем распространения части значения на другие референты и объединения их общим словом– носителем является развитие содержаний слова «ключ». Оно обозначает, во-первых, то, что открывает вход, дверь. Во-вторых, то, что бьет струей из – под земли, отворяя ее. Третье, то, что является решением какой – то проблемы, раскрывая что – то неизвестное. Во всех этих значениях присутствует важнейший элемент исходного значения «ключа»: способность делать явным нечто потаенное.

Наконец, разрастание значений хорошо иллюстрируется следующими словесными метаморфозами: верх – вершина – верхний – верховой – верховный; крыша – покрытие – кров – кровля – укрытие. (108 )

2. Кроме умножения различных относительно автономных содержаний слова, в позитивной динамике значения можно обнаружить и закономерности становления его основного внутреннего ядра или закономерности развития значения. К ним относятся углубление значения, увеличение его объема, улучшение структуры, упрочение связи с определенным словом, выделение иерархических уровней определяющих признаков, формирование признаков разных типов. Если исследовать последнюю закономерность, то в структуре развитого значения можно обнаружить и логические, и интуитивные, и ассоциативные элементы, которые активно взаимодействуют друг с другом. Иногда движение значения ориентировано на то, чтобы сохранить и укрепить элемент, доминирующий во взаимодействии. Например, в таинственных понятиях «Небесный Отец» и «Творение» таким элементом является интуитивный.

К развитию значений можно также отнести создание авторского варианта основного содержания слова. Не допуская искажения сути, вариант привносит в значение ценные оттенки и креативные уточнения. Эта закономерность характерна для научных понятий, получающих оригинальные трактовки в новых теориях талантливых ученых.

3. Прочность связи слов и значений, являющаяся критерием сформированности последних, субъективно переживается как понятность высказываний и текстов. В онтогенезе речи такая прочность достигается постепенно. Ранневозрастной разрыв между восприятием речевых знаков и пониманием значения отметил Ж-П Сартр, описывая свои первые встречи с книжным словом, вначале утаивающем от ребенка заключенную в нем мысль.

«Мать усадила меня перед собой на детский стульчик. Сама склонилась, опустила веки, задремала. И вдруг эта маска заговорила гипсовым голосом. Я растерялся: кто это говорит, о чем и кому? Моя мать отсутствовала: ни улыбки, ни понимающего взгляда, я перестал для нее существовать. Вдобавок я не узнавал ее речи. Откуда взялась в ней эта уверенность? И тут меня осенило: да ведь это говорит книга. Из нее выходили фразы, наводившие на меня страх; это были форменные сороконожки, они мельтешили слогами и буквами, растягивали дифтонги, звенели удвоенными согласными; напевные, звучные, прерываемые паузами и вздохами, полные незнакомых слов, они упивались сами собой и собственными извивами, нимало не заботясь обо мне; иногда они обрывались, прежде чем я успевал что-нибудь понять, иногда мне уже все было ясно, а они продолжали величаво струиться к своему концу, не жертвуя ради меня ни единой запятой.» ( 116, с. 200)

Это ускользание значений, естественное для детей, только устанавливающих для себя правила связной осмысленной речи, характерно и для взрослых. Но у них оно прежде всего определяет области незнания и пассивности мысли. Непонимание значений метит для субъекта проблемные регионы интеллектуального поиска, объективные нововведения в устоявшиеся схемы и содержания мышления, а также непрозрачность построения текста, передаваемого субъекту в дискурсе. Но иногда сложившаяся связь слов и значений направленно или спонтанно нарушается самим субъектом; очевидные вербальные содержания уходят на периферию сознания, чтобы освободить пространство для проникновения вовнутрь речи новых идей, мыслеобразов, символических образований. То есть возникает «вызванное непонимание». Такое событие в динамике значения может обусловить существенную перестройку индивидуальных концептуальных структур, улучшение либо смену когнитивного стиля и может также вести к аномальным изменениям в мышлении.

4. Иногда зрелые значения нуждаются в усилении или амплификации, чтобы означенный референт мог занять определенное место в системе значимых оценок и ценностей субъекта. К феноменам амплификации относится указанное удвоение значений в метафоре, употребление переносных значений, использование двусмысленностей, нанизывание дополнительных и нахождение исчерпывающих определений и т. д. Если в раскаянии человек признает дурными свои действия, он возможно скажет: «я низко пал». Перенос значения акцентирует здесь скрытую основную мысль о недостойности собственного поведения. Или в двусмысленном суждении мужчины «я не могу сказать, что не люблю свою жену» подчеркивают себя имплицитные значения: «она вызывает страх», «не могу быть откровенным о ней».(64). О способности увеличивать мощь значащего слова за счет исчерпывающих, исключительных определений говорит сартровское:: «я обогатил вселенную «трепещущей зеленью».

5.Внутренние метаморфозы значения слова, включая развитие, усиление, изменение, редукцию, расширение совершаются за счет его связей со значениями других слов внутри единой семантической структуры. Процессы взаимодействия, влияния, ассоциирования в данной структуре образуют подвижное «поле» различных значений, сбегающихся к исходному слову и активизирующихся при его произнесении или слышании в определенных ситуациях и контекстах. В семантическом поле образуются как сознаваемые связи значений, отвечающие за относительно инвариантное содержание слова, так и бессознательные связи, влияющие на не уловимую субъектом динамику основного значения. Критическим проявлением активности сознательной семантики слова выступает полное и точное раскрытие его содержания в дискурсивно построенном тексте, когда актуализируются и припоминаются все ведущие интеллектуальные соединения внутри «поля». Показательно в этом смысле ораторское искусство с его свободой в подборе прозрачных, уточняющих, хорошо согласующихся друг с другом слов - определителей референта.

Бессознательная динамика особенно ярко обнаруживается в творческих трансформациях значений и в их патологических сдвигах и нарушениях ( З. Фрейд, К. Г. Юнг, Ж. Лакан, Р. Лэнг ). Психологическими доказательствами существования бессознательного уровня семантических полей могут, к примеру, служить:

- самопроизвольное бессвязное всплывание слов в состояниях сниженной активности сознания: засыпания, дремы, пробуждении;

- ошибочные припоминания близких по значению слов: подмена нужных значений другими, в частности, при неясном понимании различий между спутанными референтами;

- сложности вспоминания забытых имен собственных, феноменологически представленные М. Прустом как «грандиозная игра памяти в прятки», как бессознательный переход от забвения к воскрешению, при котором имя не приближается к нам постепенно, а возникает вдруг, вопреки тем ложным именам, которые мерещились на пути к нему;

– затруднения в припоминании слов, вызванные присутствием в них запретных, нежелательных для личности значений;

- фантастическое вербальное поведение душевнобольных, когда психический недуг находит условный язык для манифестации невыразимых желаний, не обретенных сознанием значений;

- спонтанные словесные ассоциации во сне, трансформирующиеся в необычные образы сновидений;

- саморазвертывающаяся вербальная активность в ассоциативном эксперименте;

- трудно объяснимая генеративная мощь «поля», выражающаяся в изобильном «раблезианском» продуцировании слов и значений в связи с каким-то исходным словом и стоящим за ним референтом.

Последний феномен можно сравнить с огромной волной, выносящей из темных глубин на освещенное побережье бесчисленные экзотические порождения придонных вод. Семантика некоторых слов в знаменитом произведении Рабле поражает необъятным количеством элементов.

«И уж раз мы порешили обратиться за советом к столпам учености, то мне бы хотелось, чтобы главным советчиком нашим был бы не просто сумасброд, а СУМАСБРОД В ВЫСШЕЙ СТЕПЕНИ: фатальный, от природы, небесный, меркуриальный, лунатический, эксцентрический, эфирный, арктический, героический, гениальный, предопределенный, августейший, кесарский, императорский, королевский, монарший, патриарший, лояльный, знаменосный, принципиальный, благородный, избранный, триумфальный, дворцовый, образцовый, редкостный, обычный, привычный, домашний, придворный, популярный, знаменитый, фаворитный, грозный, самобытный, державный, специфический, метафизический, экстатический, кабаллистический, талмудический, сжатый, краткий, головной, мозговой, сердечный, кишечный, примерный, славный, забавный,, торжественный, чудодейственный, развлекающий, увеселяющий, аутентичный, ценный, драгоценный, фанатический, фантастический, панический, никогда не надоедающий. (Дано с сокр. –авт.)» ( 110, с. 392)

Слова-определители исходного значения вовлечены в продемонстрированный процесс раскрытия необычного референта по нескольким правилам семантического структурирования: гиперболизации, употребления противоположностей, избыточности использованных категорий, категориальной близости, случайных ассоциаций, созвучия, рифмы.. «Поле» насыщено такими многомерными определениями, которые обычно свойственны символической семантике с ее «бессвязной связью значений».

Глубинный семантический слой имеет отношение к развитию сознательного нормативного значения, к его обновлению, к появлению в нем элементов коллективного бессознательного, к деструкции и построению общепонятных содержаний слова. Здесь связи бессознательного и сознательного в формировании значении придерживаются прежде всего социальных и культурных координат. Но вместе с тем сознательная и бессознательная семантика слова наполнена содержательными влияниями, исходящими от субъекта, его «я», личного опыта, активно проживаемых жизненных событий и ситуаций. Здесь проблема «значения» слова переходит в проблему «смыслообразования».

6. Появление в значении слова смыслового плана выступает важнейшим моментом общей динамики значений. К формам смысловой трансформации значения относятся, в частности, переходы значения в смысл, частичное развитие содержания слова как смыслового, отдельные привнесения в значение элементов смысла и т. д.

Смыслообразование любой формы характеризуется несколькими основными психологическими признаками. Во-первых, в отличие от образования значения, оно в первую очередь зависит не от активности мысли, а от пролонгированного усилия индивида наполнить слово разнообразными эффектами проживания, включая интеллектуальные, эмоциональные, интуитивные и символические. В составе смысла они сохраняют свою свежесть и самобытность, так как не растворяются в строгом концепте. Во-вторых, смысл притягивается и наполняет скорее не слово – знак, а слово – имя, слово – символ, то есть те коды, которые открывают и ребенку, и взрослому доступ в сказочные, мифические, поэтические, художественно – литературные и интимно - фантазийные миры. Третье, смысл адресован индивидом не анонимной общности, как значение, а своему близкому окружению, кругу идентичности, самому себе. В-четвертых, смысл концентрирует для индивида не только нормативные знания о референте, но и его субъективные оценки данного референта, отношения к нему, переживания по его поводу, неповторимые впечатления о конкретных встречах с ним, эффекты глубинных влияний референта.. Пятое, смысловое окрашивание значения узнается в его изменениях под воздействием конкретной ситуации употребления слова – носителя, или в зависимости от контекста фразы, высказывания, текста, или в речи, стремящейся не обозначать, а именовать, или в исповедальном, доверительном слове, вовлекающем слушателя в личный мир говорящего, где концепты размываются утаенной критикой, разоблачениями, сомнениями, иронией, авторскими преобразованиями.

Трудно не поддаться очарованию смыслообразования в сравнении с фиксацией обязательных значений, когда оно возвышается до искусства. Как, например. тускнеют полнота и детальность научных или доступность житейских определений упоминавшегося «цветущего дерева», если оно о-смыслено большим мастером художественного текста.

«Насколько хватал глаз, ЯБЛОНИ, одетые с неслыханной роскошью, были все в цвету; ноги у них вязли в грязи, а сами они вырядились в бальные платья и не принимали никаких мер предосторожности, чтобы не запачкать изумительный, от века не виданный розовый шелк, сверкавший на солнце; морская даль служила яблоням как бы задним планом, точно на японских гравюрах…Можно было подумать, что вся эта живая красота искусственно создана каким-нибудь любителем экзотики и причудливого сочетания красок. Однако, она трогала до слез, потому что, каких бы эффектов утонченного искусства она ни достигала, чувствовалось, что эта красота естественна, что яблони стоят в чистом поле, точно крестьяне на одной из дорог Франции.» (116, с. 15)

Отвлекаясь от прелести развернутой в слове картины, подчеркнем, что данный отрывок как иллюстрация искусного переплетения смыслов показывает все основные закономерности индивидуальной трансформации содержаний текста. Семантика «цветущей яблони» объединяет отдаленные по значению слова: «роскошь», «ноги», «шелк», «бал», «японская гравюра», «экзотика», «слезы», «поле», «крестьяне», «Франция» и т. д., - указывающие на преобладание в ней образно – эстетических, фантазийных, субъективно - символических, эмоциональных и, в целом, глубоко личных связей, устанавливаемых между референтами. Коннотативные связи, то есть, порождаемые и актуализируемые единичным моментом проживания и переживания, доминируют над деннотативными, то есть обобщенно – концептуальными. Референты, вовлеченные в смыслообразование, имеют для автора такую ценность и такую притягательность, что слова, обозначающие их, действуют в тексте как имена, возвращающие читателю всю силу авторских впечатлений о виденном, воображаемом, поименованном. В эстетике смысла феномены жизни предстают более значимыми, чем скрытые абстрактные зависимости жизненных явлений; посредством смыслового поиска и выражения автор, как и любой высказывающийся, достигает большей интенсивности и глубины «вживания», погружения в собственное бытие. В опытах жизни-в-слове происходит «обретение собственного смысла», то есть, при полном понимании нормативного знания о референте, в его когнитивной структуре происходит выделение и соединение содержаний, показавших свою связь и единство только этому создателю текста. Путем смыслообразования автор реализует возможность отнестись к знанию, закрепленному в значении, и как бы высветить его заново, даже если для этого требуется установить «абсурдные» отношения «яблони» с «шелком» и «Францией».

По определению, смысл индивидуализирует, персонифицирует значение, и увлечение им нередко заставляет субъекта отклоняться от строгой логики построения концептов. Поэтому многие науки защищают свои системы от проникновения смыслов. Но при этом, онтологическое и психологическое единство смысла и значения, жизненная достоверность того, что извлечение смысла является способом вариативной интерпретации, толкования, я-освоения и развития значения, всегда будет учитываться и цениться, как в самой науке, прежде всего в ее философской, гуманитарной и психологической областях, так и в обширной сфере словотворчества.

В психологии и психолингвистике принято подчеркивать роль смыслообразования при создании, прочтении и слушании произведений художественной литературы, в сфере интимной жизни и в формировании самоотношения. Кроме того, активное производство смыслов можно обнаружить при анализе процессов порождения и понимания некоторых чисто интеллектуальных конструкций, а именно, проблемных идей, открытых для различных решений.

Отметим в этой связи феномен понимания абстрактных проблемных формулировок, где известные значения использованных слов выступают несоединимыми, противоречащими или даже исключающими друг друга, и надо узнать скрытый способ их взаимного проникновения и дополнения. Понимающие действия с несогласованными значениями становятся полноценными актами генерирования смысла, допускающими значительную индивидуальную свободу и самостоятельность субъекта при снятии неопределенности и напряжения формулировки. Это особенно хорошо видно при разрешении парадоксов или таких смыслообразующих идей, в которых заключены прямо противоположные значения. Понимание ускользающего конструктивного смысла парадокса состоит в творческом воссоединении противоположностей, когда за явным разрывом референтов, при условии актуализации тотального личного опыта размышлений и вчувствований, индивидом отыскивается их внутреннее соответствие; значения вбирают в себя друг друга, синтезируется новый смысл, который обогащает систему значений. Прекрасную возможность индивидуальной интерпретации и восстановления различных синтетических смыслов дают, к примеру, следующие высказывания: «Чтоб добрым быть, я должен быть жесток» ( В. Шекспир); «Красота – это вечность, длящаяся мгновение.» (А. Камю); «В настоящей трагедии гибнет не герой – гибнет хор.» ( И. Бродский); «Звук должен быть окутан тишиной.» (Г. Нейгауз); «Откуда я узнаю, что я думаю, пока я не услышу, что говорю?» (Г. Уоллес); «Чем больше читаешь, тем меньше подражаешь.» ( Ж. Ренар); «Я был самым богатым человеком в мире, пока меня не разорило богатство.» ( Б. Сандрар ).

Смысл служит не только гибкости интеллектуального развития личности, или художественному воплощению мыслеобразов, или умножению значений в когнитивной деятельности, но также и мысленному обоснованию субъектом своего многостороннего практического взаимодействия с жизненно значимыми объектами. Последнее придает смыслу прагматическое назначение, так как, входя в содержание целей, замыслов, планов и результатов, он детерминирует особенности индивидуального поведения. Смысловой контур жизненного отношения к чему – либо и действия в соответствии с этим отношением рефлексивно дается субъекту в виде самообращений: «Что это значит для меня?», «Что и как я поэтому должен делать?».

Прагматика индивидуального смысла, присущие ему практические установки, необходимо определяются культурно – историческим набором и главенством тех или иных ключевых содержаний и тем в значении соответствующего референта. Благодаря этому, даже самые выразительные мерцания смысла и вариативность действий в поведении отдельной личности по отношению к референту имеют культурные корни. Покажем это на примере богатой семантики концепта «путешествие», построенной А. Шопенгауэром в работе «Мир как воля и представление». Выделяя акценты в современном ему общем понимании того, что значит путешествовать, он создает просторное смысловое поле для обоснования «блага» и «зла» этого занятия. Обширные пределы поля и свобода мысли- переживания- оценки двигаться в его разных направлениях позволяют любому человеку отправиться в странствие или, напротив, воздержаться от него, основываясь на собственной системе смыслов.

Итак, благом путешествия являются: польза – обогащение впечатлениями - прибыльность – расширение дел - проявление способностей к чему угодно - укрепление здоровья – приятность – развлечение – преодоление тоски - достижение спокойствия души – подавление тщетных желаний – возбуждение любви к наукам – увеличение знания – расширение поля для опыта - возведение к общественным должностям – привлечение общественного доверия - придание авторитета – почет. Зло путешествия: составляют: большие расходы – разорительность – увеличение соблазнов – увеличение потребностей – возбуждение страстей – нарушение спокойствия души – возбуждение зависти – возбуждение ненависти – опасно – убыточно – гибельно. (147, с.184)

Индивидуальные смысловые расширения, уточнения или уклонения от значений, степень активности смыслообразования, сознательность и бессознательность процессов о-смысления имеют свои психологические индикаторы, то есть репрезентативные средства выражения. Среди уже упомянутых средств – речевые высказывания и тексты с высоким уровнем креативности, творчества, проблемности, эмоциональной насыщенности, личного авторского присутствия; жизненные действия, отличающиеся разнообразием ценностных детерминант, замыслов, сфер реализации и содержательных результатов; понимающая и интерпретационная деятельность субъекта, направленная на изменение известных значений. Кроме того, в континуум индикаторов активной смысловой динамики следует включить:

- жизненную частоту речевой реализации одних и тех же элементов значения, отмечающую их личное акцентирование;

- искажение значений в мысли и речи вследствие пристрастного отношения к референту, субъективного сращения с ним; эффекты странного понимания и толкования объекта ;

- экспрессивность высказываний и текстов, подчеркивающая аффективно -оценочный характер связи с референтом; интонационные усиления, ослабления, паузы и т. д.

- опускание значимых слов в речи, запинки, молчание, умолчание;

- субъективное выпадение сверхзначимых слов из речи собеседников; эффекты несознаваемой «глухоты», неслышания;

- оговорки, ослышки, описки, выражающие скрытые смысловые доминанты;

- прорывы в повседневную, нормативную, адаптированную к окружению речь необычных для субъекта слов и выражений; события неожиданной откровенности, речевой смелости, вызова, риска.

Наряду с рассмотренными особенностями смыслообразования, необходимо отметить еще одну его важнейшую черту. Оно, как правило, происходит в живом общении, нацеленном на коммуникацию, информационный обмен, совместную деятельность, взаимопонимание, духовные взаимовлияния, сопереживание. Свобода индивидуального обращения к смыслу затребована межличностными отношениями, возникающими по поводу познания, творчества, взаимных влечений, общих ценностей и общезначимого дела. Индивидуализация только усиливает тенденцию смысла быть вызванным, разделенным и принятым другими людьми. Данная черта, объединяющая смысл с множеством феноменов сознательной и бессознательной психической жизни, обозначается в современной психологии термином «диалогизм».

Упоминания о прагматической ориентации вербальных смыслов на регуляцию поведения и опосредование общения индивида позволяют вернуться к кодовой, выразительной и действенной природе речи, рассмотреть ее свойство быть речевой деятельностью. Данное свойство указывает на единство внутреннего и внешнего в речи, на то, что при развертывании в виде последовательности и динамической связи отдельных «словесных актов» она реально транслирует от человека к человеку дискурсивную мысль, отмеченную личными отношениями и оценками.. В статусе деятельности речь достигает согласования своих грамматических и семантических структур, превращающего ее в социально доступную, понятную и функциональную. Бессознательные аспекты значений и смыслов отступают в ней перед их сознательной организацией и структурным выражением. Наконец, речевая деятельность эксплицирует, превращает в сукцессивные те свернутые интеллектуально - оценочные процессы, которые сначала извлекают, а затем соотносят значения и смыслы употребляемых и воспринимаемых слов.

Указанное свойство, которое в старину называли «изречением мысли», требует обоснования на опыте анализа более сложной, чем слово, речевой единицы, демонстрирующей всевозможные переходы, зазоры и совпадения содержания и формы речи, – высказывания. Основываясь на концепциях М. Фуко, Ф. де Соссюра, А. Виттенштейна, Н. Хомского, Ж. Делеза, Ж. Лиотара, Л. С. Выготского, А. Р. Лурии, М. М. Бахтина и других философов и психолингвистов, наметим психологическую модель высказывания, а в заключение рассмотрим некоторые закономерности соединения высказываний в текст.

7.3 Высказывание.

Начнем с известного определения высказывания как реальной единицы речи, принадлежащего М. Бахтину.

«Речь может существовать в действительности только в форме конкретных высказываний отдельных говорящих людей, субъектов речи. Речь всегда отлита в форму высказывания, принадлежащего определенному речевому субъекту, и вне этой формы существовать не может. Как ни различны высказывания по своему объем, по своему содержанию, по своему композиционному построению, они обладают как единицы речи общими структурными особенностями, и, прежде всего, совершенно четкими границами.» ( 14, с. 263)

В структуре высказывания слово выражает и раскрывает свое значение через концептуальные связи с другими словами. Это главное, что определяет соотношение слова и высказывания. Кроме того, в высказывании оформляется индивидуальный смысл слов, и в зависимости от типов общих значений словесных элементов высказывания и активности их смысловых трансформаций, каждое слово контекстуально обнаруживает либо свое знаковое, либо именующее, либо символическое назначение. Само высказывание осуществляется при этом как событие преимущественно объективно – логического, субъективно – понимающего или интуитивного порядка.

Слово и высказывание соотносятся как часть и целое, причем целое, как в любой структуре, доминирует над своими элементами. Собственное значение и собственный смысл высказывания как нечто иное, новое в сравнении с содержаниями отдельных слов, ограничивает, расширяет, искажает или углубляет эти содержания. С точки зрения структурного подхода не кажется радикальным следующий тезис Л. Виттенштейна.

«Высказывание, обладающее сложностью, является комплексом, состоящим из слов. Обладают ли слова значением за пределами высказывания? Слова функционируют только внутри высказывания… За пределами высказывания они не имеют ни функции, ни значения.»

( 29, с. 274)

Указанное отношение устанавливается, если между словом и высказыванием есть опосредующее звено – мысль, рождающаяся в подвижном взаимодействии синтаксически «подогнанных» и согласованно «работающих» понятий. Мысль и растворяет в себе отдельные понятия-в-слове, и своим целостным влиянием задает основную или подчиненную роль различных понятийных составляющих. Слова – носители понятий, структурируя мысль и структурируясь в «высказанной мысли», также приобретают определенный гештальт-статус: положение главных и дополнительных членов предложения. Высказывания, таким образом, позволяют словам проявить свои значения, удержать и соотнести их в процессе мыслеобразования и показать свой вес и содержательность в синтаксически организованных фрагментах речевой дискурсии.

Высказывание – не просто выраженная идея или выстроенное предложение. В нем синтезируется интеллектуальное и грамматическое, нормативно – языковое и субъективно – речевое, культурное и личностное. С позиций феноменологии, аналитической философии и индивидуальной психологии, оно представляет собой самоценный момент разносторонней жизни конкретного человека, акт его продвижения в познании и самопознании, способ самовыражения и творчества, ситуативное средство его культурного самоопределения. Такой взгляд выделяет в общей теории высказывания те определения, которые характеризуют последнее как одно из конкретных «речевых измерений индивидуальной жизни»:

1. Высказывание, подобно слову, является моделью реальности, но оперирует не изолированными объектами, представляющими отдельные предметные. категории, а связями и соотношениями объектов, принадлежащих к различным категориям Высказываясь, мы мыслим о фактах, ситуациях, жизненных закономерностях, предметных изменениях, особенностях проживаемого, качествах значимых объектов – обо всем, что составляет сложную реальность индивидуального бытия, включая проявляемые в нем «общие законы» и «универсальные зависимости».Высказывание лишено безжизненности информационного сообщения, безличности общего предписания, жесткой объективности абстрактного положения, хотя и то, и другое, и третье могут состояться как высказывания.

2. Намечая свой основной объект, высказывание моделирует некоторое событие: или осуществляемые с объектом, или его собственные действия; его взаимодействие с другими объектами; проявление им определенных свойств; переход из одного состояния в другое и т. д. Моделируемое событие является предметом или референтом высказывания. Оно активно по отношению к своему референту, реализуется в форме речевой инициативы, готовой перейти в акты поведения и практического действия. Высказывание «ведет» происходящее, обладает властью над реальностью. Власть растет в зависимости от поступательной динамики его внутренней активности, предстающей при анализе в виде континуума следующих функциональных назначений высказывания (В.).

В. указывает на референт, выражает знание о нем.

В. выражает ожидание референта.

В. выражает гипотезу о возможности реализации референта.

В. выражает оценку референта.

В. формулирует предписание по отношению к референту.

В. реализует ценностное отношение к референту, то есть является

поступком.

В. несет сообщение о референте, его состоянии и действие.

В. определяет изменения референта.