Во «второй жизни» Робинзона, которая начиналась с остановкой клепсидры, Сперанца из управляемой территории превращалась в живое существо, которое он обследовал. Ощущение другого острова всё больше утверждалось в нём самом.
Пятница, появившийся на острове, воспринимал остановку клепсидры, как отмену установленного Робинзоном порядка и возможность заниматься, чем ему захочется.
Взрыв пещеры уничтожил «цивилизацию» на острове, в том числе клепсидру и мачту-календарь. С тех пор Робинзон никогда не ощущал потребности вести счёт времени.
Робинзон считал, что самое большее изменение в его жизни – «это ход времени, его скорость и даже направление». [26; 242] Раньше время для Робинзона проходило быстро и плодотворно – чем плодотворнее, тем быстрее, – оставляя «позади себя нагромождение памятников и отходов, именуемое историей». [26; 242] Сейчас же время было трудно отличить от мгновения и поэтому оно не отличалось от неподвижности.
«Мне чудится, будто я живу в одном единственном, вечно повторяющемся дне. Время застыло в тот момент, когда клепсидра разлетелась на куски. И с тех пор мы – Пятница и я – поселились в вечности». [26; 243] Поселились на том, другом острове и живут в «мгновении невинности».
Капитан пришедшей к острову шхуны сообщил Робинзону дату. Двадцать восемь лет два месяца девятнадцать дней – срок этот показался Робинзону фантастическим. Но он чувствовал себя сейчас, в свои пятьдесят лет моложе, чем тогда, когда взошёл на борт «Виргинии» в двадцать два года. «Его молодость вдохновлялась божеством, Солнцам. В сиянии Бога-Солнца Сперанца жила и полнилась вечным сегодняшним днём, не зная ни прошлого, ни будущего. И он страшился покидать этот нескончаемо длящийся миг, променяв его на тлённый, переходящий мир, мир праха и руин!» [26; 271]
Поняв, что остался на острове один, Робинзон решает, что «обрести состояние благодати» ему поможет Смерть – форма вечности, единственно возможная для него. Но, увидев юнгу с «Белой птицы» Робинзон понимает, что появление этого «золотого младенца» - возврат ключей от Солнечного города, как и предсказывал Питер ван Дейсел.
Есть люди, для которых время подобно воде; в зависимости от темперамента и личных обстоятельств они представляют его себе в виде бурного потока, все разрушающего на своем пути, или ласкового ручейка, стремительного и прохладного. Это они изобрели клепсидру - водяные часы, похожие на капельницу; в каком-то смысле каждый из них - камень, который точит вода; поэтому живут они долго, а стареют незаметно, но необратимо.
Есть те, для кого время подобно земле: оно кажется им одновременно текучим и неизменным. Им принадлежит честь изобретения песочных часов; на их совести тысячи поэтических опытов, авторы которых пытаются сравнить ход времени с неслышным уху шелестом песчаных дюн. Среди них много таких, кто в юности выглядит старше своих лет, а в старости - моложе; часто они умирают с выражением наивного удивления на лице, поскольку им с детства казалось, будто в последний момент песочные часы можно будет перевернуть. Есть и такие, для кого время - огонь, беспощадная стихия, которая сжигает все живое, чтобы прокормить себя. Никто из них не станет утруждать себя изобретением часов, зато именно среди них вербуются мистики, алхимики, чародеи и прочие охотники за бессмертием. Поскольку время для таких людей - убийца, чей танец завораживает, а прикосновение - отрезвляет, продолжительность жизни каждого из них зависит от его воинственности и сопротивляемости.
И, наконец, для многих время сродни воздуху: абстрактная, невидимая стихия. Лишенные воображения относятся к нему снисходительно; тем же, кто отягощен избытком воображения, время внушает ужас. Первые изобрели механические, а затем и электронные часы; им кажется, что обладание часами, принцип работы которых почти столь же абстрактен, как сам ход времени, позволяет взять время в плен и распоряжаться им по своему усмотрению. Вторые же с ужасом понимают, что прибор, измеряющий время, делает своего обладателя его рабом. Им же принадлежит утверждение, будто лишь тот, кому удается отождествить время с какой-то иной, незнакомой человеку, стихией, имеет шанс получить вольную. [33; 1]
3.СТРУКУРА РОМАНА М. ТУРНЬЕ<<ПЯТНИЦА, ИЛИ ТИХООКЕАНСКИЙ ЛИМБ>>
Роман Мишеля Турнье «Пятница, или Тихоокеанский лимб» был написан в 1967 году. Автор говорил: «Я люблю обращаться к историям, которые всем хорошо известны. Но в этом заключается своего рода игра, которая состоит в том, чтобы, с одной стороны, сохранить букву этой истории, не переворачивая ничего с ног на голову, но, с другой стороны, рассказать нечто совсем другое. В определённом смысле это труднее, чем писать, не заботясь о том, что уже было написано до тебя». [30;168]
«В «Пятнице» два мифа, два сюжета первый миф об одиночестве, ведь Робинзон в течении двадцати лет живёт один. Этот сюжет очень актуален, особенно в наши дни когда мы сделались очень богаты, но очень одиноки. Раньше мы были бедны, но не были одиноки. Состоятельный человек едет в своём автомобиле; он отличен от других людей. А бедный человек садится в автобус, где уже едет множество таких же, как он, Робинзон – это миф о нашем времени.
Второй миф – это появление Пятницы. Пятница – дикарь, человек из Третьего мира. Между англичанином Робинзоном и дикарём Пятницей, дикарём в кавычках завязываются определённые отношения. И это тоже очень современный сюжет, потому что отношения между Третьим миром и Европой, между Третьим миром и США, между севером и югом сегодня первостепенно важны. Сюжеты, которые я выбираю, всегда очень простые и ясные, но в то же время за ними скрываются идеи совсем не простые и значительные.» [25; 1]
Роман относится к постмодернистской литературе.При всём огромном массиве теоретических разработок и научных подходов к феномену постмодернистской литературы, он до сих пор во многом остаётся неопределённым для современного литературоведения. Атрибуты и критерии, по которым текст зачисляется в разряд постмодернизма, как правило, или работают частично, или не работают вообще.
Выдвигавшеся в качестве базовых постмодернистских характеристик фрагментарность повествования, эклектика, радикальная плюральность, интеллектуальность, тотальная ирония, техника намёка, мегалитературность, двойное кодирование, коллажность, цитатное мышление, даже будучи в единую методологическую систему, не в состоянии охватить и описать ряд постмодернистских текстов, ускользающих из-под этих характеристик, не в полной мере или вообще не отвечая их требованиям.
Наиболее приемлем и научен парадигмальный подход, точнее других отражающий реальное положение вещей. При таком подходе под постмодерном понимается историческая эпоха второй половины XX века, а постмодернизм рассматривается как художественное направление, адекватно отображающее мироотношения этой эпохи. Эпистемологическая неуверенность, кризис авторитетов, принцип нониерархии, корректирующая ирония – «мироотношенческие» ориентиры эпохи постмодерна, дающие исследователям право говорить о ней как об эпохе, с самобытным лицом и характером, отличающим её от предыдущих эпох.
Поэтому идентифицировать текст на принадлежность к постмодернистской парадигме следует исходя из того, отвечает ли он сюжетно системе идей постмодернистского мироотношения. Именно такое (воспользуемся дефиницией Ильи Ильина) «специфическое видение мира как хаоса, лишённого причинно-следственных связей и ценностных ориентиров, «мира децентрированного, представляющего сознанию лишь в виде иерархически неупорядоченных фрагментов», получило определение «постмодернистской чувствительности» как ключевого понятия постмодернизма.[32;1]
Текст обладает незамкнутой структурой – открыт в бесконечность означающего, характеризуется множественностью и многолинейностью трактовок. Текст принципиально вторичен – он создан из множества цитат, отсылок, реминисценций, которые, проходя сквозь текст, создают настоящую стереофонию, многоголосицу. Текст динамичен благодаря постоянному диалогу с читателем и непрерывному процессу порождению смыслов, число которых не ограничено. Текст не имеет автора в традиционном смысле - вся полнота над текстом оказывается в руках читателя, роль которого активизируется. Текст становится объектом не потребления, а наслаждения; игровое начало выходит на первый план, в игру вовлекается читатель. Язык постмодернистского текста «сдвоен» с языком науки, философии массовой культуры.
Каковы же картина мира, тип героя и главная тема постмодернистского текста? Как любое эпохальное художественное явление, постмодернизм – тематически, и сюжетно – довольно широк и разнообразен, поэтому любая абсолютизация и категоричность неприемлемы и речь может идти о тенденции - о характерных, но не абсолютных для литературного постмодернизма типе героя, картине мира и об универсальной теме постмодернистских текстов.
Постмодернистский герой – это человек, попавший под пресс каких-то непонятных для него тайных сил. Силы эти могут носить как локальный – «здесь и сейчас» - характер, так и глобальный метаисторический, преследовать как конкретно данного героя, так и всё человечество в целом, быть персонифицированным для персонажа вполне определённого противника или оставаться абстрактной мистической угрозой для его жизни. Главное, что герой на протяжении сюжета остаётся в полнейшем неведении о причинах и целях преследующих его враждебных сил. А сам себя всё отчётливее ощущает беспомощной пешкой в разыгрываемой кем-то – демиургом, сверхличностью, автором данной книги или книги как таковой, безликой историей – игре, смысл и правила которой ему абсолютно неизвестны, более того, которые он не способен постичь и осмыслить.