Согласно статье А.Н.Баркова о религиозно-философских аспектах романа “Мастер и Маргарита”, прототип Воланда – это В.И.Ульянов-Ленин, ибо в образе Воланда переплетается сатанинское с божественным (7, с. 73). В книге же Александра Эткинда “Толкование путешествий” Воланд – это американский посол в СССР Уильям С.Буллит и одновременно Владимир Маяковский, на собрании сочинений которого стояла анаграмма “WM”.
Английский булгаковед Дерек Дж.Ханнс, оценивая роль Иешуа в романе “Мастер и Маргарита”, утверждает, что номера четырех библейских глав романа (гл. 2, 16, 25, 26) означают буквы еврейского алфавита, которые составляют выражение: “Смотрите, этот человек любит Яхве” (7, с. 96).
Автор нью-йоркского “Нового журнала” Мария Шнеерсон в статье “Лучший слой в нашей стране. Заметки о Булгакове” (16) напоминает, что в своем письме Правительству СССР от 28 марта 1930 г. Михаил Булгаков указал, что в пьесах “Дни Турбиных” и “Бег”, а также в романе “Белая гвардия” он упорно изображает русскую интеллигенцию как “лучший слой в нашей стране”. Булгаков также указал в этом письме, что изображение интеллигентско-дворянской семьи, волею непреложной исторической судьбы брошенной в годы гражданской войны в лагерь Белой гвардии, осуществляется им в традициях “Войны и мира”, что такое изображение вполне естественно для писателя, кровно связанного с интеллигенцией.
Мария Шнеерсон показывает, что тема эта определяет пафос основных произведений писателя. Уже в “Записках юного врача” (1927) возникает образ России – темной, нищей страны и образ одинокого интеллигента-подвижника, призванного нести людям свет (16, с. 275). Метафоры мрака и света пронизывают все повествование рассказов.
Параллельно с “Записками юного врача” Булгаков пишет цикл рассказов о гражданской войне, в которых “интеллигент, поставленный в экстремальные условия, не изменяет идеалам добра” (16, с. 276). В рассказах “Необыкновенные приключения доктора”, “В ночь на 3-е число”, “Красная корона” и др. Булгаков утверждает. что интеллигент полностью ответственен за то, что происходит в стране. В рассказе “Я убил” показано, что интеллигент способен совершать решительные поступки: доктор Яшвин убивает петлюровца-истязателя.
В “Белой гвардии” Булгаков выступает не только как адвокат интеллигенции, но и как прокурор. Псевдоинтеллигенты типа Шполянского, Тальберга и Лисовича сыграли, по мнению писателя, “роковую роль в истории российской смуты” (16, с. 277). Роль народа в этом романе также неоднозначна, с одной стороны людские массы сравниваются с “Черным морем”, с “черной рекой”, а с другой стороны, Булгаков отражает на страницах “Белой гвардии” извечные чувства справедливости и доброты народа. Так, убитый на первой мировой войне вахмистр Жилин предстает во сне Алексея Турбина как “светозарный рыцарь” (16, с. 279).
В повести-антиутопии “Роковые яйца” (1924) возникает тема интеллигенции и народа. Мария Шнеерсон считает, что Булгакову была известна антиутопия Е.Замятина “Мы”, опубликованная за границей также в 1924 г., хотя она и не приводит никаких доказательств такого предположения. Она только замечает, что в обеих антиутопиях “материальное процветание страны сочетается с деспотизмом” (16, с. 279). Что касается Булгакова, то Мария Шнеерсон склонна полагать, что в процветающей Москве (имеется в виду НЭП) писателю видится та же “тьма египетская”, что и в российской глуши, где за несколько лет до этого оказался его герой “Записок юного врача”.
В “Собачьем сердце” (1925), как и в “Роковых яйцах”, в центре повествования находится гениальный ученый. Профессор Преображенский, подобно профессору Персикову, ненавидит бескультурье, невежество, “тьму египетскую” во всех их проявлениях. Будучи истинным интеллигентом, Преображенский уважает и ценит людей труда. Однако толпа, по Булгакову, – тупая и страшная сила, а человек толпы Шариков предстает как носитель самых отвратительных ее пороков.
“Шариковы” появляются и в ряде булгаковских фельетонов. и в очерках о Москве двадцатых годов. Основной характеристикой “Шариковых” является ненависть к интеллигенции. “Шариковы” немыслимы в человеческом обществе – к такому выводу приходит писатель.
После того, как в 1929 г. произведения Булгакова перестали печатать и ставить на сцене, “тема интеллигенции в его творчестве предстала в новом ракурсе”, пишет Мария Шнеерсон (16, с. 283). Теперь интеллигенции противопоставляется деспотическая власть, причем как в ретроспективном, так и в футурологическом планах (пьеса и роман о Мольере, пьеса о Пушкине, фантастическая драма “Адам и Ева”).
Будучи истинным гуманистом, Булгаков в пьесе “Адам и Ева” (1931) вступает в конфликт с военной доктриной советского государства. Пьеса “Блаженство” (1934), по мнению Марии Шнеерсон, составляет вместе с пьесой “Адам и Ева” некую дилогию, ибо в ней изображается идеальное общество будущего, причем общество коммунистическое, возникшее якобы через несколько веков после победы над капитализмом. Однако и это общество XXIII в. – тоталитарное, ибо хотя герои переносятся в 2222 г., конфликт интеллигента с государством продолжается и там. Словом, конфликт интеллектуальной элиты с властью, согласно Булгакову, неразрешим.
Начиная с “Записок на манжетах”, показывает далее Мария Шнеерсон, сквозной темой в творчестве Булгакова становится проблема отношения писателя и власти. С “Записок на манжетах” и рассказа “Богема” (1925) начинается противопоставление не поступившихся писательской честью художников и приспособленцев, продающих свое перо. Незавершенное мемуарное повествование “Тайному другу” (1929) и пьеса-памфлет “Багровый остров” (1927) посвящены именно этой теме. Но с особой силой она звучит в “Записках покойника” (“Театральный роман”) и в “Мастере и Маргарите”. Протагонисты этих произведений – Максудов и Мастер – прежде всего романтические герои, ибо теориям “социального заказа”, разговорам об утилитарной функции искусства и его классовой сущности Булгаков (в противовес Маяковскому) противопоставляет свое романтическое понимание художественного творчества, заключает Мария Шнеерсон (16, с. 293).
Во франкфуртском журнале “Грани” в статье московского литературоведа Рашита Янгирова идет речь об оценке творчества М.А.Булгакова “глазами первой русской эмиграции” (17). Последующие волны эмиграции дали немало глубоких исследований творчества писателя, но тема судьбы прижизненных зарубежных публикаций произведений Булгакова изучена недостаточно. Р.Янгиров восполняет этот пробел. Цензурный вакуум, с конца 20-х гг. “полностью накрывший литературную работу Булгакова в СССР и не пропускавший никаких откликов на нее извне, чрезвычайно тяготил его, заставлял искать выход в завесе заговора молчания” (17, с. 79-80). Об этом свидетельствуют письма М.А.Булгакова к брату Николаю, жившему в Париже и ставшему добровольным литературным агентом старшего брата. Впрочем, материалы относительно того, признала ли Булгакова “своим” русская эмиграция, не столь очевидны и однозначны, как это может показаться на первый взгляд.
Как писал историк русской зарубежной литературы И.Тхоржевский, “образовалась своя партийная белая библиотека – у эмигрантов; и такая же, красная, библиотека – в Советской России” (цит. по: 17, с. 82). Позиция Булгакова-художника, сознательно вставшего “между двумя флагами”, вызывала столкновение непримиримых позиций. “Определяющим для эмиграции было то обстоятельство, что писатель физически находился во враждебном лагере, а его стремление встать “поверх барьеров” многим казалось совершенно неприемлемым” (17, с. 82).
И тем не менее, по итогам одного из опросов, проведенного в 1929 г. среди посетителей тургеневской библиотеки в Париже, М.А.Булгаков попал в число двадцати семи самых читаемых писателей вслед за Пушкиным, Толстым, Чеховым и Буниным (17, с. 83). Зарубежный русский читатель узнал и оценил Булгакова прежде всего как автора сатирической прозы. Еженедельники и газеты в Париже, Берлине и Риге печатали “Похождения Чичикова” (1922), “Роковые яйца”, “Дьяволиаду” (1924) и пр.
Рижский критик Петр Пильский назвал повесть “Роковые яйца” превосходным сочинением. Его поддержал в парижской газете “Иллюстрированная Россия” Георгий Адамович. Столь же высоко была оценена зарубежными русскими изданиями и повесть “Дьяволиада”. О травле и репрессиях против Булгакова эмиграция своевременно узнавала из газет.
Павел Милюков в своей академической работе по истории русской культуры оценил роман “Белая гвардия” как одно из вершинных достижений русской литературы 20-х гг. ХХ века. Когда публикация булгаковского романа на родине была прервана, “Белая гвардия” была напечатана в Риге и в Париже. Литературный обозреватель Лев Максим в газете “Сегодня” от 3 октября 1927 г., напоминает Р.Янгиров, безоговорочно зачислил булгаковский роман в ряд литературной классики, назвав Булгакова талантливым русским писателем (17, с. 89). В Париже тираж романа “Белая гвардия”, выпущенного издательством “Конкорд”, разошелся в считанные дни. Законодатели литературной моды русского зарубежья Г.Адамович и В.Ходасевич откликнулись на “Белую гвардию” весьма благожелательно. Единственным негативным отзывом на роман была статья Александра Яблоновского, который назвал Булгакова “человеком подсоветским, живущим в рабстве”, и обвинил его в том, что писатель не заметил русскую элиту, бежавшую от большевиков, а приклеил на всех беглецов ярлык “сволочь” (цит. по: 17. с. 92-93).
Политическая тенденциозность А.Яблоновского получила отповедь у других рецензентов булгаковского романа. Так, 3 октября 1927 г. Михаил Осоргин написал пространную рецензию на “Белую гвардию” в газете “Последние новости”, признав Булгакова крупным явлением в литературе 20-х гг. (17. с. 97). Юлий Айхенвальд в свойственной ему импрессионистической манере писал о романе “Белая гвардия”: “...легка его постройка, и как прихотливо ни разбросаны его части, прерываясь одна другой, все-таки они собираются сами собою во внутреннее целое” (цит. по: 17, с. 98). Однако Ю.Айхенвальду довелось прочесть только первую часть “Белой гвардии”. Когда в апреле 1929 г. вышел второй том романа с финалом, заново написанным Булгаковым для парижского издания, Ю.И.Айхенвальда уже не было в живых. Он скончался 17 декабря 1928 г. в Берлине (Ю.И.Айхенвальд погиб в результате несчастного случая, попав под трамвай).