Различные похищения одежды с тела человека – также распространенный способ наказания в “Мастере и Маргарите”. “Одежда, так же, как и документ, привязывает москвичей к их эпохе и является удостоверением личности: лишение одежды лишает москвичей их социального статуса”, замечает Б.Брикер (2, с. 12). Мотив похищения одежды как способ наказания приобретает особое значение в романе благодаря свойству одежды принимать черты или образ человека. Сюжетная трансформация – оживление одежды – это распространенный мотив фантастической литературы и фольклора. У Булгакова оживление костюма является видом вселения беса в человека.
Пропажа вещей, как способ наказания, напоминает исчезновение, пропажу человека. Булгаков ставит их в один ряд в таком примере, – пишет Б.Брикер: “Выяснилось, что похищено не только второе, но и первый, т.е. сам бородач”. Речь идет, как помнят читатели романа “Мастер и Маргарита”, о бородаче, который на берегу реки украл одежду Ивана Бездомного.
Мотив исчезновения вещи и казнь через отсечение головы обладают также в романе синонимическими признаками. Б.Брикер считает, что сцена наказания Варенухи, с которого слетела кепка и бесследно исчезла в отверстии сиденья, “включает в себя как мизансценическое подобие декапитации Бенгальского, так и момент бесследного исчезновения головы Берлиоза, только роль головы в этом случае играет головной убор” (2, с. 15).
Б.Брикер приходит к выводу, что все три категории – квартира, документы, одежда – могут выступать в сюжете наказания как подмена человека. Лишение квартиры равнозначно переводу человека в другое измерение, а лишение удостоверения личности означает исчезновение самой личности.
В романе “Мастер и Маргарита”, по мысли Б.Брикера, форма наказаний, которым Воланд подвергает других персонажей, уже намечается стилистическими возможностями, содержащимися в языке, оживлением подходящего рода языковых фигур. Фантастический процесс превращения языкового оборота Воландом и другими чертями в сюжет наказания Б.Брикер называет “кровавыми каламбурами”. “Кровавые каламбуры – это сюжетные схемы наказаний в романе, и в них отражен главный композиционный принцип романа – соединение в сюжете различных временных и пространственных уровней” (2, с. 18). Так, когда Прохор Петрович в сердцах вскричал: “Вывести его вон, черти б меня взяли”, Коровьев исполняет этот возглас буквально: “Черти чтоб тебя взяли? А что же, это можно”.
Эпизод наказания Степы Лиходеева также построен по принципу “кровавого каламбура”. Азаззело говорит: “Разрешите, мессир, его выкинуть ко всем чертям из Москвы”. В контексте времени 30-х годов ХХ в. эта фраза синонимична выражению “отправить в удаленные места” (2, с. 20). “Кровавым каламбуром” Б.Брикер считает и эпизод с “оторванием” головы у конферансье в театре Варьете.
Схема этого “кровавого каламбура” возвращает нас к архетипической древней казни – “к отрублению” голов в сказках. В тексте романа “Мастер и Маргарита” пророчество Воланда Берлиозу (“Вам отрежут голову”) организует вокруг себя “сюжетное поле, в которое попадают мифы о казни, нашедшие отражение в многоплановом сюжете романа” (2, с. 26). “Кровавые каламбуры” включаются в общую для всего романа тему смерти и бессмертия и являются важным аргументом в споре между Воландом и московскими писателями о том, кто может управлять смертью, жизнью и временем. Б.Брикер приходит к выводу, что “самая главная функция Воланда в романе – показать, кто управляет словом, и тем самым заставить слово, которое древнее государственного устройства и политического управления, повиноваться, т.е. реализоваться в действие” (2, с. 29-30).
Вячеслав Вс. Иванов в статье “Черт у Набокова и Булгакова” (10), опубликованной в одиннадцатой книжке журнала “Звезда” за 1996 г., которая была полностью посвящена творчеству В.В.Набокова, напоминает читателям тот эпизод из романа Булгакова “Мастер и Маргарита”, в котором Воланд демонстрирует свою нечистую силу, предрекая гибель председателя Массолита Берлиоза под колесами трамвая. Аналогичный эпизод за несколько лет до того, как Булгаков задумал свой роман, появился в рассказе Владимира Набокова “Сказка” (11), подписанном псевдонимом В.Сирин. Герой рассказа Эрвин встречает в кафе пожилую даму. которая говорит ему. что ее зовут госпожа Отт и что она – черт. Госпожа Отт демонстрирует Эрвину свое могущество, повелевая идущему мимо трамваю наскочить на господина в черепаховых очках, переходящего улицу. Предсказание сбывается, и черт в обличье госпожи Отт объясняет: “Я сказала: наскочить, могла сказать: раздавить” (11, с. 217). Второй вариант, набоковским чертом только намеченный, в повествовании Булгакова осуществлен, приходит к выводу Вяч.Вс.Иванов.
Автор статьи “Черт у Набокова и Булгакова” считает. что случайность совпадений этих двух историй кажется исключенной. Одинакова ситуация встречи героев с чертом, одинаков способ, которым черт проявляет свое могущество. Совпадает и роль трамвая. Существуют две возможности знакомства М.А.Булгакова с рассказом В.В. Набокова “Сказка”. Впервые рассказ был напечатан в берлинской эмигрантской газете “Руль” 27 и 29 июня 1926 г. В то время, пишет Вяч.Вс.Иванов, Булгаков много общался с эмигрантами – “сменовеховцами”, вернувшимися, как и его вторая жена Л.Е.Белозерская-Булгакова, из Парижа или из Берлина в Советскую Россию. “Не исключено. что номера “Руля” с набоковским рассказом через одного из знакомых могли попасть к Булгакову” (10, с. 147).
Вторая возможность относится к 1930 г., когда сборник рассказов и стихов Сирина-Набокова “Возвращение Чорба” мог быть прислан Булгакову его братом, который на гонорар за роман “Белая гвардия”, изданный за границей, покупал и пересылал Булгакову новые русские эмигрантские книги.
Характер фабулы рассказа В.Набокова “Сказка” и всего повествования – игровой, полусерьезный. Последняя встреча героя с чертом в виде госпожи Отт происходит “на улице Гофмана”. И это название, и само заглавие рассказа “Сказка”, считает Вяч.Вс.Иванов, указывают “на родословную, ведущую к немецким романтикам” (10, с. 147).
Творчество Э.Т.А.Гофмана сыграло важную роль в подготовке того литературного движения. в котором участвовал М.А.Булгаков вместе с “Серапионовыми братьями” и А.П.Платоновым и которое можно назвать термином “фантастический реализм”, пишет Вяч.Вс.Иванов. “И в генеалогическом древе этого дивного порождения отечественной словесности видное место будет отведено Гофману. А на той ветке, которая от автора “Элексира сатаны” протянется к создателю “Мастера и Маргариты”, между ними мы должны поместить Набокова” (10, с. 148)[65].
Хотя дьявола можно считать архетипической идеей, продолжает Вяч.Вс.Иванов, которая всплывает со дна подсознания писателя, чаще всего ему помогает “всплыть” прочитанное этим писателем сочинение другого автора. И если мы знаем, как в литературе был распространен образ черта, то вправе ли мы “каждое отдельное явление черта в литературе выводить из непосредственно ему предшествовавших”, спрашивает Вяч.Вс.Иванов и отвечает, что теория вероятности склоняет нас к признанию заимствования булгаковского сюжета с трамваем на Патриарших прудах в Москве из “Сказки” Набокова. Однако, “если уж живописать нечистую силу, то, наверное, лучше в духе Набокова, показывая ее забавы, но не упиваясь и не восторгаясь ими” (10, с. 149). Хотелось бы надеяться, что, прощаясь с ХХ-м веком, мы расстанемся навсегда с этими персонажами и их возможными жизненными прототипами, заключает Вяч.Вс.Иванов.
О творчестве А.Платонова и М.Булгакова в соотнесении с социально-политическими процессами России 20-30-х годов ХХ века. когда писатели, преодолевая утопические иллюзии, становились в оппозицию тоталитарной общественной системе, идет речь в книге О.Н.Николенко “От утопии к антиутопии” (12). Авторы русских утопий, считает О.Н.Николенко, как и их предшественники В.Одоевский, Г.Данилевский, Н.Чернышевский и др., “устанавливают прямую зависимость между перспективами развития общества и состоянием личности”(12, с. 180.). Утопиями автор книги также считает повесть В.Я.Брюсова “Республика Южного Креста” и роман А.Богданова “Красная звезда”. Что касается антиутопии, то к таковой О.Н.Николенко однозначно относит роман Е.Замятина “Мы”. А.Платонов же и М.Булгаков, считает О.Н.Николенко, только шли от утопии к антиутопии.
В главе “Настоящее и будущее в антиутопиях М.Булгакова” О.Н.Николенко называет писателя явлением чрезвычайным в мировой литературе, явлением пророческим, поскольку Булгаков сумел предсказать развитие общества на много лет вперед. Однако произведения Булгакова с момента их опубликования “всегда представляли некую загадку, тайну, вокруг которой велись и ведутся бесконечные споры” (12, с. 109). Множество книг посвящены самому загадочному произведению писателя роману “Мастер и Маргарита”, пишет О.Н.Николенко и называет в этой связи книги Б.Соколова (1991), А.Вулиса (1991), И.Галинской (1986), Л.Яновской (1992) и др.
Творчество М.Булгакова все же далее рассматривается О.Н.Николенко сквозь призму жанра антиутопии, который “предполагает столкновение идеала с антиидеалом, с жестокой действительностью” (12, с. 110). Впервые признаки антиутопии появляются в ранней булгаковской повести “Дьяволиада” (1924), основной темой которой, как в любой антиутопии, становится конфликт личности и государства.
В повести “Роковые яйца” (1924) развивается тема рока, предчувствие апокалипсиса, считает О.Н.Николенко. Действие в ней перенесено в недалекое будущее, в 1928 год, “что усиливает прогнозирующий характер повести” (12, с. 120). В композиции повести “Роковые яйца” О.Н.Николенко выделяет предчувствие катастрофы, катастрофу и ее последствия, причем главным виновником катастрофы является тоталитарное государство. Хотя повесть “Роковые яйца” обычно соотносят с романом Г.Уэллса “Пища богов” (1904), ибо и у английского писателя последствия научного открытия выходят из-под контроля ученых и приобретают непредсказуемый характер, но О.Н.Николенко полагает, что “Роковые яйца” ближе к жанру антиутопии, чем к жанру научной фантастики.