Зыбкое реформирование, сопровождаемое контрреформами, возможно, со временем и дало бы искомый результат — сближение двух частей одного народа, но прозападная элита бросилась в авантюры, против которых выступали лучшие государственные деятели России — Витте и Столыпин. Прозападные вожди как бы забыли трагическую особенность России, ее особый путь избавления от политического доминирования Запада. Раскачивание внушительного по виду российского корабля дало жестокие результаты в ходе войны 1904-1905 гг. с Японией Но это не отрезвило тех, кто не понимал смысла русской истории и того факта, что управлять в России, считая что она просто часть Запада, — это сидеть на вулкане.
Высший патриотизм сдерживал тысячелетнюю Россию, от правящих кабинетов до избы мужика, он и спасал ее многие столетия от капитуляции перед материалистическим и бездуховным Западом. Но горечь поражений, усталость обезлюдевшей деревни, смятение столкнувшихся с реальностью умов потрясли Россию и подточили ее цемент, глубокий национальный патриотизм. Старым дорогам не стало веры, и Россия пошла особенным путем.
До падения Севастополя в 1855 году русский патриот еще мог утешаться картинками 1812 года и лестной мировой политической картой. Поражение в Крымской войне принесло в Россию осознание того, что Россия, возможно, покидает главное русло мировой истории. Шанс органического «вхождения в Запад» возрос у России в 1861 году с освобождением крестьян и созданием основ гражданского общества. Последовавшее освобождение крепостных, реформы Александра II, строительство дорог и обращение к европейскому капиталу поставило вопрос об отношении России к Западу в совершенно новую плоскость. К началу XX века поколение Витте и Столыпина совершенно решительно отходит от интеллектуальной осторожности Победоносцева и Достоевского, принимая в качестве аксиомы, что у России нет альтернативы союзу с наиболее развитыми европейскими государствами. Знаменуя победу западничества, такие вожди России, как Витте, сознательно поставили задачу сделать Россию западным государством — экономически, идейно, политически.
Шанс стал еще большим в 1906 году, когда Столыпин легитимизировал частную собственность на землю. Выходу народной массы в орбиту буржуазного индивидуализма — основы западного образа жизни — служила передача крестьянам земли в частную собственность. Возможно, будущее России зависело от создания массового слоя землевладельцев, как стабильной основы государства, сдерживающей экстремальные политические тенденции. Самоуправление и суверенность личности стали целями, к которым двинулась Россия. Именно тогда, когда за двадцатилетие 1892-1914 годов российская индустрия сделала феноменальный бросок вперед, славянофильство уходит из поместий бар и купеческих особняков в скромные городские квартиры и унылые деревенские дома народников, породивших в XX веке мощную политическую партию социалистов-революционеров. Одной из главных целей крупнейшей русской партии (трагически впоследствии сошедшей на нет) было сохранение русских особенностей и чрезвычайный критицизм в отношении иностранного. До 1914 года существовала надежда, что либеральные, прозападные тенденции развития России постепенно трансформируют ее социальную структуру, внутренний политический климат и политические установления. Россия 1914 года была очень далека от России 1861 года, она сумела пройти, может быть, большую дорогу, чем большинство европейских наций. У нее наладилось эффективное финансовое хозяйство, никто не мог отрицать ее промышленного прогресса. Всеобщее образование планировалось ввести в 1922 году. Эволюция правительства в демократическом направлении шла медленно, но трудно было оспаривать ощутимость этого движения
На растущее место России в Европе стали указывать демографические показатели. В середине семнадцатого века четырнадцатимиллионное население России составляло лишь половину совокупного населения Франции и Англии (27 миллионов человек). К 1800 году соотношение изменилось в пользу России (36 миллионов против 39 миллионов Англии и Франции). Соотношение еще более изменилось в пользу России к началу нашего века (129 миллионов против 79 миллионов). Уступая в индустриальном развитии, Россия стала равной всему Западу по населению, если в него включать Англию, Францию и США.
Размеры России, ее население, экономический потенциал и военная мощь сделали ее великой мировой державой и, но меньшей мере, в одном случае — на Берлинском конгрессе — в 1878 году практически весь мир объединился, чтобы ограничить рост влияния рвущегося вперед гиганта. Но могущество России не имело достаточно прочного фундамента. Главной причиной слабости России явился специфический характер ее внутреннего развития — чреватый потрясениями переход от традиционного общества к индустриальному, болезненная абсорбция новых идей и институтов.
Разумеется, Россия очень отличалась от Запада по композиции своего населения. Прежде всего, она была более обширной страной. Во Франции на одну квадратную милю территории приходилось 200 человек, в Англии — 600 человек. В России — 60 человек. Во Франции городское население составляло половину всей нации, в Англии — 70 процентов. В России из 150 миллионов населения (ценз 1912 года) в городах жили 16 миллионов человек. Два с половиной миллиона промышленных рабочих были безусловным меньшинством в своей преимущественно сельскохозяйственной стране. Несколько сот больших заводов и несколько тысяч других промышленных предприятии были островом среди двенадцати миллионов крестьянских домов.
Исторический опыт связей России с Западом отнюдь не был однозначным. На протяжении своей государственной истории Россия воевала со всеми основными странами Запада. В начале XIX века она погубила Наполеона, а затем в течение целого столетия была соперницей лидера Запада — Британии. В Лондоне и после сближения, наступившего в 1907 году, со значительным подозрением смотрели за развитием России. «Восточный вопрос» как бы въелся в плоть и кровь многих англичан, отголоски этих опасений ощутимы вплоть до предкризисных дней 1914 года.
Реальность отставания, неистребимое чувство, что доморощенная гордость может оказать дурную услугу России, привели к тому, что на рубеже веков Россия делает шаг в направлении Запада. Тем, кто еще питал иллюзии в отношении «своего пути», осветил картину позор войны с Японией. Профессионалы стали отнимать хлеб у любителей, и они, профессионалы, желали тесного союза с Западом.
Западники, в отличие от славянофилов, верили в возможность перенесения на русскую почву западного опыта без общенационального раздора. Они (при всей пестроте их взглядов) сходились в том, что у России, ввиду особенностей ее пограничного развития, не было настоящего средневековья, создавшего эмбрионы всех позднейших политических установлений. Иван III и Романовы пришли на почти девственную политически почву. Следовательно, Россия должна нести с Запада плоды его тысячелетнего развития, прививая их на своей своеобразной почве. В истории России, богатой и славной, не было все же цветения различных форм общественного общежития — так заимствуем их демократию и парламентаризм с более благодатной почвы.
В период, когда три последних царя из династии Романовых решили войти в индустриальную эпоху на основе ограниченного заимствования западного технологического опыта при сохранении «исконно русской» системы правления (т.е. самодержавия), вопрос о союзе России с Западом приобрел действительно судьбоносное значение. Славянофилы настаивали на том, что Россия — это особый мир, западники на том, что лучшее в этом мире принесено с Запада Петром и Екатериной. В царствование Николая II в правящем слое утвердилась некая «срединная» идея: экономические перемены неизбежны и они желательны, так как Россия принадлежит к европейскому центру мирового развития; но при этом приобщении к мировой технологической культуре России следует сохранить свое уникальное внутреннее своеобразие перед напором западных идей индивидуализма, денежных отношений и демократии.
Экзамен России на цивилизационную зрелость пришелся на период 1914-1917 годов. Россия, в случае победы в Первой мировой воине, должна была войти в Центральную Европу, в Средиземноморье и принять непосредственное участие в создании в Европе такого политического порядка, при котором треугольник Россия — Британия — Франция определял бы развитие всего евразийского континента. Залогом «окончательного» завершения интеграции России в Европу стал союз с европейским Западом, с Парижем и Лондоном — невиданный доселе эксперимент в дипломатической истории русского государства. [10]
Начался безумный европейский раскол, стоивший ей в целом — и каждому великому национальному государству в отдельности — места центра мировой мощи, авангарда мирового развития. Блестящая плеяда дипломатов слишком уверовала в незыблемость Европы как мировой оси, места отсчета мирового развития. Европа поплатилась за ожесточенное самомнение, за узость мыслительного горизонта. Оказалось непрочным мировое равновесие, тонка пленка цивилизации, горькими стали последствия небрежного отношения к нуждам европейских народов. Нам нужно это осмысление, если мы всерьез решили возвратиться в Европу. В новой Европе рубежа нового тысячелетия мы не должны повторить ошибки, с легким сердцем сделанной летом 1914 года. От этого зависит наше будущее.
Германия имела по отношению к Западу нечто общее с Россией. Германия и Россия обе не имели положительных итогов века Просвещения, столь ощутимого на Западе, в обеих странах не было либерально-гуманитарных традиций, столь счастливо доставшихся Западу от Ренессанса и Просвещения. Ф. Ницше писал о «враждебности немцев Просвещению»{3}. Свой вклад внесли многие германские деятели, от гения политики Бисмарка до гения философии Ницше. Наследием Бисмарка было эмоциональное отрицание западной демократии, переоценка мощи Германии, отклонение от реалистической оценки политической и интеллектуальной мировой ситуации. Влияние Ницше укрепило романтическую переоценку «здравого смысла» и рационально-этических сил в истории, вело к опоре на силу, чувству превосходства и презрению к моральным факторам.