Удары Биг Бена прозвучали тогда, когда Черчилль завершил диктовку инструкций своим адмиралам. Корабли военно-морского флота Британии получили сигнал:
«4 августа 1914 г. 11 часов пополудни. Начинайте военные действия против Германии».
Через открытые окна адмиралтейства Черчилль мог слышать шум толпы, окружившей Букингемский дворец. Публика пребывала в приподнятом настроении, слышалось пение — «Боже, храни короля». На Даунинг-стрит, 10 он увидел министров, сидящих в мрачном молчании вокруг покрытого зеленой скатертью кабинетного стола. Марго Асквит стояла у дверей, когда входил Уинстон Черчилль.
«У него было счастливое выражение лица, он буквально мчался через двойные двери в зал заседания кабинета».
Второй свидетель, Ллойд Джордж, записал:
«Через 20 минут после этого рокового часа вошел Уинстон Черчилль и уведомил нас, что все британские военные корабли извещены по телеграфу во всех морях о том, что война объявлена и им следует согласовать с этим свое поведение. Вскоре после этого мы разошлись. Этой ночью нам не о чем было больше говорить. Завтрашний день должен был принести с собой новые задачи и новые испытания. Когда я покинул зал заседаний, то чувствовал себя так, как должен чувствовать человек, находящийся на планете, которая вдруг чьей-то дьявольской рукой была вырвана из своей орбиты и мчится с дикой скоростью в неизвестное пространство».
4 августа в 7 часов вечера Британия направила ответ Германии: страна «считает своим долгом сохранить нейтралитет Бельгии и выполнить условия договора, подписанного не только нами, но и Германией». Британскому послу предписывалось потребовать в полночь «удовлетворительный ответ» и в случае отказа затребовать паспорта. Посол сэр Эдвард Гошен вошел в кабинет Бетман-Гольвега и нашел канцлера «очень взволнованным». Германский канцлер:
«Моя кровь закипела при мысли об этой лицемерной ссылке на Бельгию, что, разумеется, не было причиной вступления Англии в войну».
Действия Британии — «удар сзади человека, борющегося с двумя разбойниками». Британия берет на себя ответственность за последствия, которые могут последовать вследствие нарушения некого «суверенитета», клочка бумаги. Гошен постарался успокоить канцлера. «Ваше превосходительство слишком взволнованы, слишком потрясены известием о нашем шаге и настолько не расположены прислушаться к доводам рассудка, что дальнейший спор бесполезен».
Война
В четыре часа пополудни 30 июля царь подписал приказ о полной мобилизации русской армии. В шесть часов вечера аппараты Центрального телеграфа Петербурга разнесли во все концы империи роковой приказ. Свидетельствовал ли он об охватившей Петербург решимости? [81]
Германский генерал фон Хелиус сомневался в этом — он докладывал из Петербурга в Берлин:
«Мобилизация здесь осуществляется из-за страха перед грядущими событиями и не затеяна с агрессивными замыслами. Лица, издавшие приказ о мобилизации, уже устрашены возможными последствиями»{106}.
Приказ о мобилизации был встречен обществом с ликованием. Россия защитит своего славянского союзника. У нее будут шесть миллионов солдат против трехмиллионной австрийской армии. Начальник германского генерального штаба Мольтке дал своему австрийскому коллеге совет немедленно начать свою мобилизацию. В Петербург кайзеровское правительство послало ультиматум «прекратить все военные меры, направленные против нас и Австро-Венгрии» в течение двенадцати часов. Россия отвергла этот ультиматум.
От кайзера Вильгельма поступила решающая телеграмма:
«Если Россия мобилизуется против Австро-Венгрии, миссия посредника, которую я принял по твоей (императора Николая. — А. У ). настоятельной просьбе, будет чрезвычайно затруднена, если не совсем невозможна. ...Не я несу ответственность за ужасные бедствия, которые угрожают теперь всему цивилизованному миру. Только от тебя теперь зависит отвратить их. Моя дружба к тебе и твоей империи, завещанная мне моим дедом, всегда для меня священна, и я был верен России, когда она находилась в беде во время последней войны. В настоящее время ты еще можешь спасти мир Европы, если остановишь военные мероприятия».
Уверенная в победе над неповоротливой, неорганизованной военной машиной России, Германия готовилась объявить ей войну.
«Но вначале она потребовала от Франции, чтобы та категорически заявила о том, что останется нейтральной в случае войны между Германией и Россией. Франция отказалась. С 1894 г. она была союзницей России. Она немедленно призвала своих резервистов: почти три миллиона французских солдат оказались на пути к железнодорожным станциям, солдаты заполнили бараки: 4278 эшелонов были приготовлены к этому массовому маневру. И все же, несмотря на приказ о мобилизации, Франция колебалась объявлять войну Германии. Чтобы избежать ответственности за начало войны, французский премьер-министр социалист Рене Вивиани, боявшийся, что «война может вспыхнуть из-за выстрелов в лесной роще, из-за стычки двух патрулей, из-за угрожающего жеста... мрачного взгляда, грубого слова», приказал всем своим войскам отойти от границы с Германией на десять километров («для того, чтобы добиться сотрудничества наших английских соседей»).
В 2 часа ночи 1 августа посол России Извольский разбудил президента Пуанкаре (самую сильную личность на французском политическом горизонте) возбужденным вопросом: «Что намеревается предпринять Франция?» Посол, конечно же, помнил взаимные обязательства двух сторон:
«Франция и Россия, считая, что предварительного заключения соглашения по этому вопросу не требуется, немедленно и одновременно мобилизуют все свои вооруженные силы и перебрасывают [82] их как можно ближе к границам... Эти силы должны со всей возможной скоростью развернуть полные боевые действия, с тем чтобы Германии пришлось сражаться сразу на западе и востоке»{107}.
Россия, возбужденно говорил посол, готова выполнить свое слово, но готова ли Франция, учитывая парламентскую зависимость правительства? Президент Пуанкаре заверил Извольского в верности Франции своему слову.
Нервный стресс оказывал давление не только на русского посла. Главнокомандующий Жоффр в 9 часов утра выдвинул на заседании кабинета министров требование издать распоряжение о всеобщей мобилизации — каждые сутки задержки будут означать потерю 15-20 километров французской территории; в случае отказа кабинета он снимает с себя обязанности главнокомандующего.
Германский ультиматум Франции (с требованием отдать под германское командование приграничные французские крепости) истекал в час дня 1 августа 1914 г. Посол Шен явился в министерство иностранных дел за два часа до обозначенного срока. Останется ли Франция нейтральной? Он уже смирился с неизбежным:
«Мой вопрос довольно наивен, потому что нам известно о существовании между вашими странами договора о союзе». Через пять минут после истечения этого срока германский посол фон Шен потребовал ответа, и на Кэ д'Орсэ ему ответили, что «Франция будет действовать в соответствии со своими интересами»{108}.
Сразу же после ухода Шена явился Извольский с сообщением о германском ультиматуме России. Через три часа поступил приказ о мобилизации французской армии. Военный министр Мессими вручил приказ представителям штаба Жоффра в абсолютной тишине.
«Думая о гигантских и неисчислимых последствиях, которые мог вызвать этот клочок бумаги, мы, все четверо, слышали биение наших сердец»{109}.
Генерал Жоффр тут же предупредил, что, если он не получит приказа сформировать и отправить к границе войска прикрытия в составе пяти армейских корпусов, то немцы «войдут во Францию без единого выстрела». Париж опустел, поскольку началась реквизиция транспорта. К вокзалам потянулись резервисты. На пляс де ла Конкорд со статуи Страсбурга был снят черный креп — впервые с 1870 года. Входящий во французское министерство иностранных дел британский посол сэр Френсис Берти, безупречно одетый в серый фрак и серый цилиндр, слышал исполняемый неподалеку британский гимн, но это его не радовало.
В 11 часов вечера 31 июля граф Пурталес сообщил Сазонову, что, если Россия до полудня следующего дня не остановит своей мобилизации, Германия мобилизует всю свою армию. Срок ультиматума оканчивался в полдень 1 августа. Но Пурталес явился только в семь вечера. (Именно в это время передовые германские части вступали в Люксембург.) С распухшими водянистыми голубыми глазами, с трясущейся белой бородкой клинышком, красный, задыхаясь от волнения, он дрожащими руками передал Сазонову ноту об объявлении войны. «Вы совершаете преступный акт, — сказал Сазонов, — проклятие народов падет на вас». — «Мы защищаем свою честь», — ответил [83] посол. Сазонов: «Ваша честь не затронута, вы можете предотвратить войну одним словом; вы не хотите этого сделать». Как утверждает в своих воспоминаниях графиня Клейнмихель, министр иностранных дел Сазонов заявил: «Я имею мужество взять на себя ответственность за войну, которая сделает Россию сильнее, чем когда-либо»{110}.
Плачущего германского посла Сазонов обнял за плечи и довел до двери. Оба произносили «до свиданья». Это версия Сазонова с добавлениями Палеолога. Пурталес же утверждает, что он трижды требовал ответа на ультиматум и, только трижды услышав отрицательный ответ, «вручил ему ноту, руководствуясь инструкцией». На самом же деле германскому послу Вильгельмштрассе прислало два варианта ноты, в зависимости от реакции русского министра, — объявление войны следовало в любом случае. Волнение Пурталеса достигло такой степени, что он передал министру оба варианта{111}.